Юность отца прошла в немецком плену. Их угнали с Украины. Сестру они прятали, закапывали в ботве, в гнилой картошке, чтобы ее не изнасиловали. А как голодно им было! Я однажды ночью увидел, как он встает и столовой ложкой ест сахар прямо из сахарницы. А мама с братом жила в деревне. Их отдали родне, потому что дедушка ушел на войну и потом не вернулся. И они жили у родни. Там было восемь своих детей, надо всех кормить. Их с братишкой посылали на поля собирать кизяки, коровьи лепешки. Холодно, падает снег, они босиком, плачут. Но должны принести мешок. Бабка ставила на стол чугунок картошки. Кто успел, тот и съел. А кто не успел – так ложись.
Я родился на юге России, эти места знамениты соловьями, яблоками, железной рудой. Наш провинциальный городок сплошь состоял из деревянных купеческо-мещанских домиков, одноэтажных, двухэтажных, которых сейчас совсем не осталось.
Курск стоит на холмах. Мы с них катались зимой на лыжах, летом на велосипедах. Мое детство проходило в прекрасных условиях – во дворе целая футбольная команда, даже две. Лет в двенадцать мы переехали на центральную улицу, в первый девятиэтажный дом в городе. Где-то к зиме мои друзья решили меня испытать. Они вызвали меня поздно вечером на улицу, я вышел, ничего не подозревая, и вдруг меня стали бить впятером. Причем, что называется, ничего личного. Это была такая проверка на вшивость. Мне было очень обидно. Я с ними неделю не разговаривал. Но поскольку у нас была одна футбольная команда, а я хорошо играл в футбол, они дали мне понять, что без меня – никак. Когда по весне резали тополя, весь город был усыпан ветками, из которых мы делали шпаги. Тогда шли «Три мушкетера». Это было очень романтическое время.
Я учился в физико-математической школе. У меня были сложные отношения с классной руководительницей. В то время я уже снимался в кино. Меня случайно поймали в Москве в метро, и я снялся в фильме «Юнга Северного флота». Когда я попал в кино, мне это показалось тем местом, куда действительно стоило попасть. В 14 лет я стал сниматься, полтора года провел вне семьи, и родители вдруг решили приехать на мои съемки в Севастополь. Я иду с сигаретой, и вдруг – мама с папой. Я: «Здравствуй, мама!» Она вместо «Здравствуй» сказала: «Сынок, ты куришь?»
Когда я снялся в кино, у меня появилась масса поклонниц. Телефон звонил без остановки. Он был очень простой: 222-33. Это было самое тяжелое время. Моя мама сходила с ума. Она приходила на обед, и телефон звонил все время. Она довольно резко посылала, потому что там или молчали, или: «А Игоря можно?» Эти девушки говорили своим молодым людям, что наша звезда местного разлива так зазналась, что ни с кем не хочет разговаривать. И после уроков меня стали приходить бить. Каждый день. Я пошел заниматься боксом, потому что мне надо было каждый день драться.
Мы брали музыкальные инструменты: гитары, усилители, барабаны. И шли на наши знаменитые камни. Это было место, куда приходили музыканты, там устраивали концерты. У нас была к ним бешеная тяга, мы сами шили штаны вот такой ширины, мы приталивали рубашки, чтобы они были по фигуре. Мы отращивали волосы, при этом в школе зачесывая их так, чтобы все это выглядело пристойно. Мы пили плодово-ягодное вино за 87 копеек. Называлось оно «Волжское». Бутылочка типа пивной с козырьком, как у водки, желтого цвета или зеленого. Иногда мы напивались до поросячьего визга.
У нас был ключ на чердак нашего дома, на крыше мы любили гулять, потому что тогда нас никто не видел, и мы были выше всего города. Мы могли голышом загорать, иногда на улицу кидали бомбочки. Это единственное, что меня связывало с химией, – мы делали их из пластилина, а внутрь клали фосфор, бертолетову соль. Взрыв не сильный, но от него оставалось большое черное пятно на мостовой.
Я хотел жениться в 15 лет. Меня не пустила мама. Я ей за это потом был очень благодарен. Взрослые лучше знают и понимают, что нам нужно в жизни. В 15 лет жениться не надо, но я хотел. Мне казалось, что это навсегда.
Я в те времена не был театралом. В Москве меня не приняли никуда. Там все абитуриенты поступают в Щукинское, в Щепкинское, в ГИТИС, во ВГИК. И я поступал везде и проходил, но в итоге меня никуда не приняли. Декан со слезами мне говорила: «Вы должны учиться, это несправедливо! Езжайте быстрее в Ленинград!» И мы с ребятами побежали на поезд, перескакивая железнодорожные пути. А надо было спрыгнуть, пробежать, влезть на другую платформу, опять спрыгнуть, опять влезть. И на полутоварном поезде с деревянными скамейками мы приехали в Питер. У меня были белые штаны и джинсовая куртка моего московского друга. Когда я утром прибыл в Питер, я вдруг увидел себя. Весь грязный! Я прошел консультацию и первый тур. Думаю: «Теперь я свободен!» Прямо на мраморной лестнице стояли диваны, откидные креслица, как в театре. Я сел и задремал. Меня будит солнце в глаза, уже закатное. «Фамилия как?» – «Скляр!» – «Бегом, там последняя десятка!»
Так я в Питере и поступил, хотя чуть не проспал.
Я поехал в Ленинград еще и потому, что никогда в нем не был. Москву я знал, а Питер для меня был городом-загадкой, городом-сказкой, о котором мне рассказывал мой друг. Я представлял себе этот город по коробкам конфет «Ленинград».
...
Лидия Николаевна Смирнова родилась накануне Дня святого Валентина, 13 февраля 1915 года в городе Мейзеленске под Казанью. Мать Смирновой после трагической гибели младшего сына попала в психиатрическую больницу, где вскоре умерла. Отец Лиды – белогвардейский офицер – сгинул в Гражданскую войну. Девочку взял на воспитание родной брат ее отца. Спустя годы она стала народной артисткой СССР, звездой фильмов «Моя любовь» и «Парень из нашего города». Лидия Николаевна Смирнова прожила в искусстве большую и красивую жизнь. Ее не стало 25 июля 2007 года.
Мне было лет семь или даже меньше. Мы приехали из Сибири. Мои тетя и дядя, которые меня удочерили, ехали в Ригу, но их не пустили туда, и они осели в Москве. Нам дали две комнаты в большой коммунальной квартире в Сретенском переулке. Нас было трое детей: братик мой двоюродный и сестренка – я была самая старшая и нянчила их. Материально мы жили очень трудно. Дядя был бухгалтером, и нам еле-еле хватало на жизнь. Помню сидящих за столом тетю и дядю, которые с листочком бумаги и карандашом подсчитывают, сколько им нужно на еду потратить и сколько осталось до зарплаты. Мы всегда утром пили чай, и я могла съесть только кусок хлеба с маслом, два кусочка сахара и чашку чая. Потянуться за третьим кусочком сахара я уже не могла.
Я каждый день молилась Богу, меня заставляла тетка. Я читала «Отче наш» и потом говорила: «Господи, пошли здоровья Лене, Милочке, дяде Пете, всем родным и знакомым, а тетка пускай умрет!» И все же она меня приучила к хорошим вещам, к порядку, к строгости. И я бесконечно ей благодарна. Тетка была по национальности полька. Ее фамилия Боровик. Она иногда меня лупцевала. Я была трудным ребенком.
При всей строгости, может быть, даже жестокости, она умела совершать очень трогательные поступки. Я просыпаюсь на Рождество – а в форточке торчит конверт. Она говорит: «Это тебе Дед Мороз прислал!» Достает конверт, я читаю: «Дорогая Лида, я принес тебе елку, большую коробку с игрушками, но я не остался с тобой украшать елку. Потому что ты упрямая, ты непослушная, ты неаккуратная, ты ленивая. Если ты станешь в будущем году лучше, я останусь». Я страшно горевала: «Я буду хорошей, я буду послушной…»
Тетка ставила меня в угол в коридоре. Там висели вешалки с одеждой, и я стояла на коленях за пальто. Я, конечно, недолго стояла на коленях, потом садилась, для меня было очень сложно просить прощения. Там я научилась воровать. Зазвенела мелочь в карманах наших соседей. И я полезла туда, а там лежит серебро. Я подумала: «Возьму одну монетку. Съем в школе ромовую бабу». Я так и сделала. И съела две ромовые бабы, купила много-много прозрачных конфет. И всех угощала. Это мне понравилось.
Моя тетя Маруся много пережила со мной. В школе мы дрались. Мы дрались с ребятами, и я выбросила табуретку в окно. И табуретка какую-то женщину искалечила. За это меня выгнали из школы. Я потом долго была наказана. И затем поступила в балетную школу Большого театра. Но через какое-то время вызвали мою тетю Марусю и попросили меня забрать: «Она не способная». Наверное, предполагали, что я буду крупной. Не подойду им.
Когда я вернулась в школу, мне было уже неинтересно. Мне хотелось танцевать. А моя подруга продолжала заниматься в балетной школе. Я брала бутерброды и вместо школы шла к ней. Надевала ее пачку, и мы с ней танцевали перед зеркалом. Вдруг звонок, и в дверях стоит моя тетя Маруся: «А ну одевайся!» Сердце оборвалось. Она дала мне пощечину. Взяла за ухо и так вела меня через весь двор. А во дворе был мальчик, в которого я была влюблена. Мне кажется, что я влюблялась с рождения. Мы с этим Володей клеились друг к другу. Решили: когда вырастем, то поженимся. А если мы не будем вместе – он пойдет во флот, а я в монастырь. Но он очень больно тискал мне грудь. Она еще не успела вырасти, и я думала, что так надо, и терпела.
