5
Однажды Шостаковичу сказали: «В Одессе есть вундеркинд, он в шесть лет пишет свою музыку и хотел бы вам поиграть ее». Шостакович был феноменальным человеком, он ответил: «Я могу сам прийти к нему в гости. Хочу послушать, что он пишет». Он пришел к нам, и я ему играл пьесы. Шостакович сказал: «Ты будешь композитором, и ни в какой другой институт тебе поступать не нужно. Кончай школу Столярского, потом поступишь в консерваторию».
Когда я с отличием окончил школу, отец сказал мне: «Давай вдвоем поедем в Ленинград к Шостаковичу, он же говорил, что ты должен быть композитором. Пусть он тебя послушает». Тайком мой отец надеялся, что я все-таки буду доктором, в семье врача шла такая традиция. Я поиграл Шостаковичу свои произведения, и он сказал: «Ваш сын будет большим композитором. А поскольку он будет большим композитором, ему надо сразу жить не в Ленинграде, а в Москве. Я сейчас позвоню своему другу Виссариону Яковлевичу Шабалину и скажу, что вы едете к нему. Он послушает Оскара, и я надеюсь, что все будет в порядке!»
Мы поездом приехали в Москву. Я поиграл Шабалину произведения, он сказал: «Беру тебя в свой класс, будешь заниматься». Я сразу стал начинающим композитором. На втором курсе мне дали Сталинскую стипендию. Тогда Сталин установил стипендии знаменитым студентам. Мне единственному такую дали. Хочу объяснить: Сталинская стипендия была 500 рублей. Я начал выступать в концертах, и мне нужны были туфли. Туфли на Арбате стоили 60 рублей. А я получал каждый месяц 500. Я снимал комнату, хорошо питался, был вполне прилично одет. Так я вошел в музыкальную жизнь Москвы.
...
Эдуард Анатольевич Хиль родился 4 сентября 1934 года в Смоленске. Окончил Ленинградский полиграфический техникум, Ленинградскую государственную консерваторию имени Римского-Корсакова. Многократный лауреат международных и всесоюзных конкурсов. Работал по контракту в знаменитом парижском кабаре «Распутин». Активно гастролирует по России и странам СНГ, выступает с концертной программой «Хиль и сыновья». Кавалер ордена Трудового Красного Знамени и ордена Дружбы народов. Народный артист России.
Город Смоленск, город-герой. Это 400 километров от Москвы. Я не был в Смоленске шестнадцать лет. Смоленск – кровавое место, потому что все, кто шли на Россию с запада, да и с востока – и орда, и немцы, и шведы, и поляки, и французы, – все шли через Смоленск. Они все уничтожали – культуру, людей, и все возрождалось заново. По тому количеству храмов, которые находятся в Смоленске, можно себе представить, что 1000 лет назад это был крупный центр, в котором смешались многие культуры – и немецкая, и польская, и французская. Там и мечети были, и синагоги. А еще есть храм Петра и Павла, и в нем был роддом. Однажды мне мама сказала: «Вот в этом храме я тебя родила». Он построен в 1095 году и стоит до сих пор.
В одном соборе мой дед Василий Нилович руководил хором. А потом его забрали и расстреляли. В войну этот храм совершенно не пострадал, он выстоял, хотя вокруг снаряды сыпались. По количеству золота и серебра это был самый роскошный собор в России. Все это немцы хотели вывезти, но батюшка успел сообщить партизанам, и серебро отбили у немцев в лесу недалеко от города.
Во время войны Смоленск очень сильно пострадал, от него почти ничего не осталось. Смоленск сразу же начали бомбить, а нас почему-то повезли в ту сторону, откуда наступали немцы. Когда нас перевозили, было плохо с питанием. Какая-то крестьянка шла, и все дети кричали: «Тетя, дай!» А я стоял в стороне, и она спросила: «А ты почему же не просишь?» Я говорю: «Просить нехорошо». Она говорит: «Запомни, если ты себя не переломишь, не научишься просить, ты не выживешь. Сейчас такое время». И дала мне кусок хлеба и картошку в мундире.
Сначала нас повезли в Пензенскую область, город Беково, там мы увидели огромное количество раненых. Старый господский дом был приспособлен под госпиталь. Прямо на траве лежало огромное количество раненых – без рук, без ног. И мы, ребята – голодные, холодные, брошенные, – помогали сестрам, врачам. Хлеба у нас не было, но мы приносили воду. А потом появилась песня «Вставай, страна огромная!» Мы, сопливые мальчишки и девчонки, приходили к раненым в лазарет, пели эту песню, и они вставали – без рук и без ног, – такой народ победить нельзя!
В то время я нашел патрон, он взорвался у меня в руках, и я сам попал в этот госпиталь. Там я увидел, как моряку ампутировали ногу. Без всякой анестезии, его просто привязали ремнями, а нога была черная. И когда я увидел, как матросу отпиливают ногу, у меня все прошло. Мне говорят: «Ну, мы сейчас тебе эти пальчики отрежем!» Я сказал: «Не дам!» И убежал. Тогда врач сказал нашей воспитательнице, что резать не надо, мои пальцы сами отпадут: очень сильная рана была. Но все зажило, только рубцы остались.
Это было страшное время, каждому из нас давали по сто граммов хлеба. А одна повариха вместо ста граммов давала по пятьдесят. К ней пришли проверить, как она живет, а она хлебом, который нам недодавала, кормила скот. Солдаты, которые ее вели на допрос, по дороге просто ее растерзали, вырвали ей руки, ноги, они ее уничтожили. Были такие страшные случаи.
Потом нас перевезли в другой детский дом, недалеко от Уфы. Я увидел новые войска, солдаты были в полушубках, мощные ребята. И они у нас спрашивают: «А что это вы одеты так одинаково?» Мы говорим, что это – детский дом. Один моряк сказал: «Ребята, хотите есть?» Все ответили: «Конечно!» Он подошел к бабкам, которые торговали пирожками и булочками, схватил все это и разбросал по площади. Представляете? Весь детский дом набросился на эти пирожки. Бабки бьют нас, колотят, но голод был сильнее.
В начале 1944 года, когда я уже был совсем дистрофиком, не вставал, ко мне пришли и сказали: «За тобой приехала мама». Меня переодели, вымыли и привели к ней. Я увидел свою цветущую, молодую, красивую маму. Первое, что я спросил: «У тебя есть хлеб?» Она привезла мне шоколад, печенье, конфеты, а я хлеба попросил. Когда она достала целую буханку, я пошел к ребятам, и мы разделили этот хлеб на части. Как мы выжили? Я даже не представляю. Но все хотели быть больными, хотели простудиться, потому что больным детям давали сахар и белый хлеб. Мы бегали босиком по снегу, даже окунались в прорубь, но, когда ты хочешь заболеть, все равно не заболеешь. Мама меня увезла, она получила справку, что с такого-то по такой-то год я находился в детском доме и сдан своей матери Вере Павловне.
В Смоленске после войны было невозможно жить, от города остались только руины, и все жили в подвалах. Поэтому меня отвезли к бабушке, мы шли пешком 25 километров. Эта деревня называлась Беленки. Здесь было много и хлеба, и молока, и яиц, и сала, и масла. Но в школу ходить я не мог, я лежал, а до школы было три километра. Меня откармливали в течение месяца.
А потом, в 1946 году, мы переехали в Смоленск. Мама работала бухгалтером, отца я помню смутно, потому что они очень рано разошлись. Он уехал в Москву, у него были золотые руки, он был потрясающий механик и лихой автомобилист. Анатолий Васильевич. Бабушка меня дважды возила в Москву и водила к нему. Но мама очень не любила, чтобы я встречался с отцом. Я помню, он ходил и вытирал руки, они были черно-коричневые, он их смазывал маслом. А во время войны он был на фронте, потом попал в лагерь и сидел на севере, они строили дорогу.
Мама после войны вышла замуж. У меня был отчим дядя Миша, а его сын – мой брат Игорь – мою маму называл тетя Леля. Вернулись в Смоленск – а от нашего дома ничего не осталось, только подвал. Отчим был строителем. Он руководил пленными немцами, они отстраивали город. Мы же строили свой дом. Он еще не был достроен, была только крыша, покрытая дранкой, не было ни пола, ни потолков – просто бревна, когда мы туда переехали.
Денег не было, поэтому я нашел свой способ ходить в театр. Мы приносили с собой веревочную лестницу и проникали в театр через туалет. В школе я был драчуном, по поведению у меня была очень низкая оценка. Все мы были драчунами, ходили заниматься боксом, и по огородам лазили, чего только не было! У нас был такой мощный мальчик в школе, его фамилия была Сумбилов, он был из ассирийцев. Он изводил нашу учительницу по французскому языку. Когда она что-то произносила по-французски, он выдумывал нехорошие слова, а она отходила к окну и плакала. Однажды я не выдержал, подошел к этому Сумбилову, а он на голову выше меня был, и, как говорят, «взял его на кумпол». Он мог бы меня изничтожить, но он не ожидал этого. И в тот момент, когда я его ударил, расквасил ему нос, открывается дверь и заходит завуч. Меня выгнали из школы на целую неделю, и потом меня все боялись.
Первая любовь – девочка по имени Вера Орлова. Мама однажды привела нас в цирк и на несколько минут отлучилась. «Я, – говорит, – пойду куплю вам пирожные». Вдруг я подумал, что мама нас бросила, и сказал: «Ты не бойся, я знаю, как пройти до нашего дома». А надо было идти километра три. Мама пришла, а нас нет – она чуть с ума не сошла. Прибежала, а мы уже дома.
