Эстер. Ну, что ж, все-таки ты получишь целиком хотя бы эти деньги. А Уолтер очень изменился. Даже удивительно.
Виктор. Да, пожалуй.
Эстер. Просто ангел! Даже смеяться стал!
Виктор. Как он смеется, мне случалось слышать и раньше…
Эстер. По-моему, у тебя что-то на уме… Или мне это показалось?
Виктор. Мне надо еще подумать.
Эстер. Ты что, хочешь отказаться от его доли?
Виктор. Я же сказал: хочу подумать…
Эстер. Скажи мне прямо: ты берешь его долю или нет?
Виктор. Эстер, я звонил ему всю неделю без передышки. Он даже не соизволил подойти к телефону. А теперь является сюда, улыбается и, очевидно, ждет, что я упаду в его объятия. А я не могу вести себя так, словно ничего не случилось. И ты не будешь, слышишь? И нечего расстраиваться. Мы пока еще не умираем с голоду.
Эстер. Чего ради ты так упираешься, никак не могу понять!
Виктор. А ты думаешь, все уже списано и забыто? Слишком быстро, малыш! У меня на плечах лежат двадцать восемь лет всякой всячины, и я еще не скинул их за те десять минут, что он здесь.
Эстер. Вик, по-моему, все это — напрасное сотрясение воздуха.
Виктор. Половина от тысячи ста — как-никак тоже пятьсот пятьдесят долларов, дорогая!
Эстер. Я не о деньгах.
Из спальни слышны голоса.
Ему до того хочется сделать этот жест! Так хоть чуточку пойди ему в этом навстречу!
Виктор. Чему навстречу? Что он мне — Дед Мороз?!
Эстер. Люди меняются! Понимаешь, меняются! Он может очень помочь нам! И, пожалуйста, не считай это ниже своего достоинства. Я, например, не вижу ничего унизительного в том, что мне нужна его помощь.
Скрип стула в спальне. Появляется Уолтер.
Виктор. Ну, как он?
Уолтер. Думаю, что с ним ничего не случится! (С симпатией.) Нет, каков пират! (Садится.). Ему восемьдесят девять лет!
Эстер. Не может быть!
Виктор. Но это так. Он мне показывал свою…
Уолтер (смеется). Он и тебе показывал этот пергамент?
Виктор. Со штампом Британского королевского флота!
Эстер. Он? В Британском флоте?
Виктор. Да. И у него в кармане удостоверение о демобилизации. Так, что, видимо, не все в этом старике липа.
Уолтер. За это я бы не поручился. И все же, когда человеку чуть не тысяча лет и он, несмотря ни на что, лезет в драку… В этом есть что-то прекрасное.
Эстер. Уолтер, как же нам быть? Что ты думаешь?
Уолтер. Есть способ получить за все это куда больше. Например, не продавать мебель, а подарить. Старик оценит нам эту мебель тысяч в двадцать пять…
Эстер. Ты что, серьезно?
Уолтер. Вполне. Это делается сплошь и рядом. На первый взгляд, неправдоподобно, но вполне законно. Он оценивает каждую вещь по самой высокой розничной таксе, и в сумме это дает примерно столько, сколько я сказал. Затем я жертвую всю эту мебель Армии спасения. Надо, чтобы пожертвовал именно я, потому что мой налог много выше вашего, и если такой благотворительный жест сделаю я, это покажется вполне естественным. С меня берут налог около пятидесяти процентов. Значит, включив в свой годовой баланс необлагаемое пожертвование на сумму в двадцать пять тысяч, я сэкономлю при уплате годового налога около двенадцати тысяч, которые мы поделим по вашему усмотрению. Если пополам, то я выплачу вам шесть тысяч долларов. Реально глядя на вещи, это — единственный разумный путь.
Эстер. А тебе это ничего не будет стоить?
Уолтер. Наоборот. Для меня это тоже лишние шесть тысяч. (Виктору.) Я только что сказал ему об этом.
Виктор. А он?
Уолтер. Все зависит от тебя. Дадим ему полсотни за составление описи, только и всего.
Виктор. И он готов на это пойти?
Уолтер. Конечно, он предпочел бы все это купить, но мало ли что!
Эстер. Не пойму, кто здесь решает — он или мы?
Виктор. Но ты можешь понять, что мне неловко перед ним. Мы ведь уже вроде бы договорились…
Уолтер. На твоем месте я не стал бы так горевать: он получит свои пятьдесят — шестьдесят монет.
Эстер. Попробуй заработать это за день!
Виктор. И все же я хотел бы подумать.
Эстер. Думай, но не слишком долго. (Кивает на дверь спальни.) А то как бы нам не пришлось искать другого оценщика.
Виктор. Несколько минут — мне больше не нужно.
Уолтер. Если тебя волнуют законы, то имей в виду, в этом нет ничего противозаконного.
Виктор. Хорошо, а как я внесу полученные от тебя деньги в свою налоговую декларацию?
Уолтер. Внеси их как подарок. Я не говорю, что это подарок, но так удобнее записать. И никто тебе не может запретить.
Виктор. Понимаю. Мне было просто любопытно, как же я…
Уолтер. Напишешь просто: подарок! И никаких проблем. (Впервые почувствовав рождающийся в брате еще неосознанный протест, Уолтер отводит глаза. Берет со стола рапиру.) Все еще фехтуешь?
Виктор. Когда мне? Для этого надо вступать в клуб и тому подобное. А я даже в субботу и воскресенье то и дело на службе. Просто увидел ее здесь.
Уолтер (словно желая смягчить атмосферу). Мама очень любила смотреть, как он фехтует.
Эстер (хотя и удивлена, но ей это приятно). Правда?
Уолтер. Еще бы! Она не пропускала ни одного его боя!
Эстер (Виктору). Ты ни разу не рассказывал мне об этом.
Уолтер. Мама и заставила его этим заниматься. Она считала, что это благородный спорт!
Виктор. А что, разве нет?
Уолтер. И он это здорово умел! У меня до сих пор синяки от его уколов! (Виктору, который рассмеялся.) Ты был особенно хорош в тех французских фехтовальных перчатках, которые она тебе…
Виктор (вспоминая). Слушай! (Осматриваясь.) Погоди, где же они, черт побери… (Идет к бюро.) Если у меня не отшибло память, они всегда были здесь…
Эстер (Уолтеру). Французские перчатки?
Уолтер. Она привезла их из Парижа. Со сногсшибательной вышивкой. Он был похож в них на одного из трех мушкетеров.
Виктор. Вот они. (Достает из ящика пару украшенных гербами фехтовальных перчаток.) Подумать только!
Эстер. Ой, какая прелесть!
Виктор. А я совсем забыл про них. (Надевает одну перчатку.)
Уолтер. Рождество, тысяча девятьсот двадцать девятый.
Виктор (двигая пальцами в натянутой на них перчатке). Смотрите — до сих пор не ссохлась! (Уолтеру — задавая этот вопрос с некоторым чувством неловкости.) Как ты все это помнишь?
Уолтер. Я? А ты? Разве ты не помнишь?
Эстер. Он не очень хорошо помнит вашу маму.
Виктор. Ее-то я помню. (Задумчиво разглядывает перчатку.) Но ее лицо… Пытаюсь представить себе и почему-то никак не могу.
Уолтер (тепло). Это даже странно, Вик! (К Эстер.) Она его обожала.
Эстер (ей приятно). В самом деле?
Уолтер. Кого? Виктора? Если, не дай бог, начинался дождь, она летела за ним в школу с галошами. Ее Виктор! Он еще спичку о коробок не умел чиркнуть, а был уже Луи Пастер!
Виктор. Как нелепо… Смотрю на эту арфу и почти слышу, как она играет. А ее лица никак не могу себе представить.
На мгновение в комнате воцаряется тишина, Виктор смотрит на арфу.
Из спальни появляется Соломон. У него глубоко несчастный вид.
Соломон. Пожалуйста, доктор, если только вы не возражаете, я бы вас попросил… (Умолк, жестом призывая Уолтера пройти к нему в спальню.)
Уолтер. Что такое?
Соломон. Пожалуйста, сюда на минуту.
Уолтер встает. Соломон, скользнув взглядом по лицам Виктора и Эстер, скрывается в спальне. Уолтер поворачивается к Виктору.
Уолтер. Я сейчас.
Уходит в спальню.
Эстер. Почему ты не способен принять его таким, какой он есть? Понимаю, что это трудно, но ведь он изо всех сил старается проявить широту. По-моему, так.
Виктор. Похоже на то. Странный он парень.
Эстер. Почему?
Виктор. Потому что вошел сюда так, будто ничего и не было.
Эстер. Ну и что из этого?
