Елена (хохочет). Последнее время нет!
Джимми. Вполне для тебя занятие — пить кровь. (Подражая говору местных жителей.) А недурно, совсем недурно, и время зря не пропадает, серьезно говорю. Кому что, вкусы же не у всех одинаковые. Была бы не жизнь, а скучища, если бы все были одинаковые, серьезно вам говорю. (Своим голосом.) Мне совершенно ясно, что многие годы кто-то забавлялся, принося в жертву и мое смоляное чучело. (Озаренный догадкой.) Ах, конечно, мать Элисон! По пятницам ей доставляли от Хэрродса[9] мое восковое подобие, и она проводила воскресные дни за тем, что решетила его шпилькой. Ради этого, я думаю, жертвовала даже партией в бридж.
Елена. А почему бы тебе этого не попробовать?
Джимми. Идея. (Указывая на Клиффа.) Для начала мы его поджарим на плите. У нас хватит заплатить за газ? Так мы скоротаем длинные осенние вечера. В конце концов, смысл жертвы заключается в том, что жертвуешь тем, чем никогда особенно не дорожил. Понимаешь мою мысль? Люди на каждом шагу поступают таким образом. Лишаются карьеры или, скажем, убеждений, любви, а мы в простоте думаем: «Ах, они это все принесли в жертву! Если бы я мог так же!» Но дело в том, что они просто дурачат и себя и окружающих. Не так уж трудно отказаться от того, чем не в силах по-настоящему дорожить. Не стоит этими людьми восхищаться. Лучше пожалеем их. (Жертвует столь плодотворной мыслью, чтобы вновь заняться Клиффом.) Ты прекрасно подходишь для жертвы.
Клифф (бормоча). Испарись. Я читаю.
Джимми. А мы все-таки нацедим из него чашечку крови. Впрочем, интересного мало. Мне приходилось видеть его кровь — обыкновенного красного цвета. (Елене.) Твоя, наверное, лучше, благородная, самая настоящая голубая. Нет? А затем мы совершим возлияния в честь богини плодородия. Ты знаешь, как это делается? (Клиффу.) А ты?
Клифф. Не тебе совершать возлияния в честь какой бы то ни было богини!
Джимми. Понимаю, что ты хочешь сказать. (Елене.) Ну ладно, зачем напрашиваться на неприятности. Правда? Но, возможно, это понравилось бы даме, которая прислала в редакцию длинное письмо об искусственном осеменении. Оно озаглавлено: «Долго ли мы еще будем испытывать терпение господне?» (Швыряет газету.) Посмотрим другую.
Клифф. Я ее еще не прочел.
Джимми. Давай скорее. Придется попросить, чтобы специально для тебя все печатали по слогам. Там, я знаю, идет жестокая полемика о том, носил ли Мильтон подтяжки. Очень хочется посмотреть, кого приложили на этой неделе.
Клифф. Прочти-ка вот это. Не пойму, о чем спор, но какой-то профессор из Оксфорда, судя по всему, сел в лужу, «Атенеум»[10] рвет и мечет, и редактор объявляет, что обмен мнениями прекращен.
Джимми. А ты становишься любопытным, малыш! Речь идет об одном американском профессоре, кажется, из Йейла, который убежден, что Шекспир превратился в существо другого пола, когда писал «Бурю». Он вынужден был вернуться к себе на родину, в Стрэтфорд, потому что коллеги актеры перестали относиться к нему серьезно. Этот друг профессор скоро явится к нам искать документы, подтверждающие, что добрый старый Вильям Ш. окончил жизнь законным сожителем некоего фермера из Варвикшира, за которого вышел замуж, имея от него уже троих детей.
Елена смеется.
(Удивлен.) В чем дело?
Елена. Ничего. Просто я только теперь начинаю привыкать. Я никак (это говорится Клиффу) не могу понять, когда он говорит серьезно и когда нет.
Клифф. Вряд ли он сам может в этом разобраться. Сомнительные случаи считайте за оскорбление.
Джимми. Читай скорее и заткнись! Что делаем вечером? Даже приличного концерта нет. (Елене.) Ты пойдешь в церковь?
Елена (порядочно удивлена). Нет. Не думаю. Если только тебе хочется.
Джимми. В самом деле — или мне кажется, что за последнее время сатанинский блеск в ее глазах стал ярче? Может, это следствие незаконного сожительства со мной? Ты чувствуешь за собой большой грех, дорогая? Ну? Чувствуешь?
Ей не верится, что это атака на нее, и она бросает на него неуверенный взгляд.
Тебе кажется, что грех выползает у тебя из всех пор, как паста из тюбика? Ты не уверена, шучу я или нет? Неужели в нужных случаях я должен надевать красный нос и колпак? Просто интересно знать, вот и все.
Елена потрясена неожиданной холодностью его взгляда, но обидеться она не успевает, потому что Джимми улыбается ей и задорно кричит Клиффу.
Джимми. Давай газету, обормот!
Клифф. Чтоб ты околел!
Джимми (Елене). Ты долго еще будешь гладить?
Елена. Почти закончила.
Джимми. Кстати, о грехе: я видел, как ты болтала с преподобным другом мисс Друри. Елена, дорогая, я говорю, я видел…
Елена. Да, это был он.
Джимми. Дорогая, тебе незачем занимать оборонительную позицию.
Елена. Я и не защищаюсь.
Джимми. В конце концов, почему бы нам не пригласить этого священника на чашку чая? Что тут такого? Ты нашла с ним много общего?
Елена. Нет, не думаю.
Джимми. Ты считаешь, что духовная жвачка может сделать из меня человека? И что мне следует упражняться в поднимании духовных тяжестей и развивать свои мускулы? Я раньше выступал по разряду либералов в наилегчайшем весе. Боялся показать свое моральное тщедушие, но теперь все могут с завистью разглядывать мои великолепные формы. Я покажу любой силовой прием без малейшего признака жалости или сострадания.
Елена. Ну ладно, Джимми.
Джимми. Два года назад я головы не смел поднять, а теперь в самоуверенности не уступлю и кинозвезде.
Елена. Джимми, мы можем провести хотя бы одни день, только один день, без споров о религии и политике?
Клифф. Да, смени пластинку, старина, а лучше — совсем заткнись.
Джимми (вставая). Придумал название для новой песни. Называется: «Мать попала в желтый дом, то-то славно заживем». Слова не менее удачны. Я думаю, надо их разучить и исполнить песню в лицах.
Елена. Хорошая мысль.
Джимми. Для сценария возьмем что-нибудь популярное, а слова вставим свои. «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте». Нет, слишком высокопарно! Кроме того, публике едва ли будет приятно напоминание об этом странном человеке после того, как американские профессора его разоблачили. Нужно что-нибудь поярче и похлеще. Один будет Т.-С. Элиот, а кто-нибудь — Памела[11].
Клифф (впадая в тот же тон). Смех и слезы! Смех и слезы! Джимми (усевшись на стол, начинает по нему барабанить). Слушайте, слушайте, глупости и умности!
Поют вместе.
Может быть, мы виноваты,
Но мы были не в себе!
Джимми (вскакивает и начинает говорить так быстро, что его почти невозможно понять.) Дамы и господа, иду я в театр и вдруг встречаю человека, а он и говорит…
Клифф. Эй, когда ты шел сюда, ты туда не заходил?
Джимми. Заходил ли я туда, пока шел сюда?
Клифф. Именно! Заходил ты туда, пока шел сюда?
Джимми. Нет, конечно, туда я не мог зайти, потому что я должен был идти сюда. Прошу не мешать! Дамы и господа, немного стихов под названием: «Мы бесполые люди, но все же чего-то хотим». Благодарю за внимание. «Мы бесполые люди, мы бесполые люди…»
Клифф. Так ты туда не заходил?
Джимми. А иди ты — знаешь куда?
Клифф. Я бы пошел, но не знаю — куда.
Джимми. Иди куда хочешь! «Мы бесполые люди, мы бесполые люди..»
Клифф. А мне как же быть, если я должен пойти туда не знаю куда и передать тому не знаю кому то не знаю что?
Джимми. Пойти туда не знаю куда, найти того не знаю кого и передать ему то не знаю что?
Клифф. Точно. И я пошел, я нашел, я дал, а он мне не отдал.
Джимми. Пошел, нашел, дал, а он не отдал?
Клифф. Точно.
Джимми. Что же из этого вытекает?
Клифф. Не туда пошел, не того нашел и не то отдал!
Джимми. Не туда, не того и не то?
Клифф. Совсем не то!
Джимми. А что?
Клифф. Не знаю.
Джимми. Кто же знает?
Клифф. В том-то и дело, что никто!
Джимми. Так бы сразу и объяснил.
