Мерле Карусо - Вживленные в Эстонию

Эва. Я тоже была часто в Выру, у бабушки. Там дерево такое стояло, а под деревом яма, стены которой укреплены камнями. Небось, с войны осталась. Вот я тогда и подумала — случись что, я в этой яме и поживу.

Кайа. У дороги, эти, ну, старые мельницы еще стоят, вот я всегда и думала, что, если война будет, то мы в эти старые мельницы и уйдем. Не знаю, вероятно, решила, что там нас никто искать не будет… и еще я думала — а как же мы там все уместимся, ведь и коровы еще тоже, и что будет, если и другие захотят туда же прийти, как нам быть тогда?

Анне. Мы с двоюродным братом на яблоне сидели. У меня такие красные туфельки были, которые так и остались там на два года, там, на яблоне, так и висели, пока не сгнили. А разговор у нас был: что вот, ужас-то какой настал, что, мол, пожалуй, придется сбежать в Швецию, и уж стали мы план придумывать, каким образом и где лодку взять. Не знаю, как мы до этого додумались, что надо будет сбежать, дома, насколько я помню, об этом не говорили. Или, может, все же говорили?

Мария. Наша семья была готова вот-вот уехать. Куда именно — по всей вероятности, в Финляндию или Швецию, — этого я тогда еще не знала, но каждое утро просыпалась с чувством, что может уже сегодня придется уезжать.

Анне. Я копейки собирала, и было у меня их ужасно много, нет, правда — очень много, а вот когда в 92-м году рубли поменяли на кроны, то почему-то мы их не поменяли, или же я сама не сказала, что у меня их столько много. И помню, как я вырыла яму и вложила в пластиковый пакет все эти монеты, и была у меня еще одна сломанная красная пластмассовая кошка, ее я тоже туда вложила. Так, по сей день, там и лежат, в этой яме.

Мария. Мне это время вспоминается, прежде всего, через песни, и особенно я обожала одну: «Привет, перестройка». Дико кайфовала, слушая эту песню, и сама тоже постоянно ее напевала, в общем, домашние уже, наконец, не выдержали, и вот мой брат сел за стол, взял лист бумаги и зеленый фломастер и такими крупными буквами, очень старательно, написал мне все слова этой песни. Печатными буквами, потому что других я тогда еще читать не умела. Я столь внимательно наблюдала за этим процессом, что когда он закончил, я уже знала все слова наизусть.

Line-танец под музыку песни «Привет, перестройка». Исполняет Рейго.

Рээлика. Здравствуй! Я Рээлика Пурв. Год рождения — 1991.

Аннели. Здравствуй! Я Аннели Самедова. Год рождения — 1992.

Юри. Здравствуй! Я Юри Булавин. Год рождения — 1991.

Кади. Здравствуй! Я Кади Яансон. Год рождения — 1989.

Эркки. Паутина, сказал Рейго. Люди сплетают.

Каур. Я понял, что не общался с одиннадцати-, двенадцати-, тринадцатилетними с тех самых пор, когда мне самому было столько же. Потом я понял, что немного побаиваюсь детей. Не потому, что они детдомовские, а потому, что они дети.

Анне. У меня было огромное желание узнать, как живется в детдоме, потому что лет семь-восемь назад, еще до отъезда в Финляндию, мои родители хотели удочерить двух девочек, которые были моими дальними родственницами, и они уже проводили у нас свое лето и Рождество, и… Это было для нас сильным ударом — нам не разрешили их удочерить, поскольку соцработник решил, что, может быть, их мать все же исправится — у их матери были проблемы с алкоголем — мол, вернем ей все же ее детей. Детям было уже сказано, что они придут жить к нам и в нашу школу… и… Да, это был большой шок и для детей, и для нашей семьи… В детдоме они и закончили.

Аннели. Здравствуй, меня зовут Аннели. Я есть одиннадцать лет.

Анне. Она учится в четвертом классе русской школы в городе Кейла.

Аннели. У меня в табеле эстонский — пятерка, а писать по-русский — получала очень плохие отметки. Трудно очень. В русской школе. Немножко ненавижу читать, ну, читать надо на русском, не могу. Когда поем на эстонском, у меня все хорошо, а песня на русском — я как-то все время путаюсь.

Анне. Она жила с мамой и отчимом в маленьком городке Маарду, затем пошла в детский приют в Таллинн. Она не помнит, когда туда пошла. Побыла она там довольно долго. Там она говорила на эстонском языке.

Аннели. Тогда у меня были длинные волосы, очень длинные, косу носила.

Анне. После этого ее отправили в одну семью на остров Сааремаа, там она была только летом. Затем ее привели в детдом в Хайба. Есть у нее сводный брат Лэон Самедов. Ему два года.

Аннели. Маму зовут Лена Самедова. Она по всем языкам, не знаю, там, эстонский и русский, и, ухх! Французский и, вхх! — не знаю, по всем языкам. Живет в городе Маарду с Лэоном и отцом Лэона. Она не работает. Отчим тоже не работает. Один раз работал на корабле там. Про бабушку не знаю, она уже умерла.

Анне. Сейчас она вам расскажет.

Аннели. Сейчас я вам расскажу. Пошла я вместе с бабушкой… Она хотела пойти на работу, а я хотела пойти вместе с ней, я боялась, что что-то СЛУЧИТСЯ, она ведь пьяная была. Тогда мы остались там, среди этого леса, спать туда. Бабушка и я, и она пьяная была. Это было очень холодно. И тогда она… умерла сразу. Пришел один мужик и разбудил меня.

Анне. Было ей шесть лет.

Аннели. Когда я умру, я в ад не попаду. Потому что я такая славная. Мама сказала. Другие еще не видят, что я славная. Не знаю, почему. Я должна быть славной.

Каур. Мальчик, побитый жизнью, признался: «Я не СПРАВЛЯЛСЯ в семье. Я потому пришел в детдом, что они ПИЛИ. Мама пьет все время. У тетки я не справлялся, проказничал малость, тогда тетя хотела отправить меня в какую-то ШКОЛУ, но никто не хотел меня брать, а потом уже взяли меня в детдом Хайба, и там уже в школу — и все». Он учится в четвертом классе подсобной начальной школы в Кейла. В обычную школу в Керну он тоже уже ходил. «В Керну трудно, там все быстро. Надо все быстро делать. Эстонский язык трудный, чтение. С английским тоже трудно». С одноклассниками как… «Ох! Ну, немножко ладим. Иногда ладим, иногда нет. У них каждое утро что-то. Всегда приходят, ВСЕГДА им надо придираться, вот-ну-все-гда. По-всякому придираются, с похабными, там, словами. (Шепотом.) Нет, ну уж очень похабными».

Его никто не навещает кроме крестной матери из Финляндии.

«Я маму и не видел почти что». (Глубоко вздыхает.) «Не помню. Ничего не помню. Нет, это я помню, что когда, ну это… еду давали, то за какие-то пять секунд нужно было все скушать. У меня была уж очень тяжкая жизнь. Я и жить почти в этой жизни не мог. Голодал все время. А потом уже… от матери избавился».

Кади. Здравствуй! Меня зовут Кади. Мне 13 лет.

Май. Она учится в 7-м классе в школе-интернате подсобной школы в Косе. Она там с первого класса. Жили они в местечке Валингу, затем в поселке Локса, теперь семья снова живет в Валингу. У нее нет сестер. Есть единоутробный брат, ему скоро 20 будет. Работает где-то на скотном дворе.

Кади. Я, например, об его отце вообще почти ничего не знаю. Для нас он наш брат, он всю жизнь растил нас, с пеленок.

Май. Брату Вейго 12 лет, тоже живет в Хайбаском детдоме.

Кади. Не очень-то сладко ему приходилось. Нервы совсем сдали. Чуть скажешь что не так, сразу психанет.

Эркки. Сестра сама еще ребенок, сказал Рейго. Брат — тот маменькин.

Май. Брату Рейго исполнилось четыре года. Живет тоже в Хайбаском детдоме.

Кади. Обычно по вечерам он сам поет себе колыбельную. Как-то вечером он спел ужасно глупую колыбельную: «Мой отец купил две пачки сигарет».

Май. Мама не работает.

Кади. Не знаю, она на операции была… Не помню, когда. Во всяком случае, я еще дома была тогда. Все началось, кажется, с головной боли. С глазами у нее, там, постоянно что-то, потом обнаружили опухоль, и ей пришлось лечь на операцию. Теперь тут у нее очень странный шрам, и на работу она не ходит. Она вроде, как бы это… Не то, что странная, а такая, кто ищет занятия в одиночку — или же готовит в комнате, или убирает. Она с другими не особенно общается.