— Символ моего факультета змея, а не лисица.
— Ну, возможно, вам следует его поменять. У змей, бедняжек, такая плохая репутация...
— А у лисиц она, конечно, намного лучше, — хмыкнул Северус. — Так что это за идея, которую ты — наверняка ошибочно, прошу заметить — считаешь хитроумной?
— Только не сердись на меня, ладно? — попросила она, неожиданно осознав, как наивно с ее стороны принимать за чистую монету все, что касается Сева. Не может быть, чтобы его и впрямь настолько не задела смерть отца, как он пытается продемонстрировать. — Я подумала — и так много всяких гадостей случилось, поэтому... — Лили набрала в грудь воздуха, уговаривая себя не быть такой трусихой и не пытаться зажмуриться, — в общем, если сказать моей маме, что у тебя умер отец, то она разрешит тебе приходить в гости.
В ответ — только тишина. Длинная и безмолвная. Обнаружив, что все-таки закрыла глаза, Лили заставила себя сначала их открыть, а затем взглянуть на Северуса. Однако на лице его не отражалось ни злости, ни отвращения; наоборот, он словно что-то прикидывал. Пристальный, оценивающий взор.
— Идея, достойная Слизерина, — произнес он обыденным тоном. В какой-то момент Лили снова взяла его за руку, сама того не заметив.
— На редкость тупая затея, верно? — вздохнула она. — Так сразу и скажи, что это такой же маразм, как кинуться под колеса автомобиля. Я лишь подумала...
— С объективной точки зрения, у данной тактики имеются определенные шансы на успех. Что же до точки зрения твоей матери — тебе лучше известны особенности ее субъективного восприятия.
Да, он и впрямь научился говорить фразами, словно списанными из трактата по зельям викторианской эпохи.
— Думаю, это может сработать. Я еще не рассказала ей, отчего вчера опоздала домой — она, кстати, основательно на меня за это разозлилась — но мне кажется, если она узнает, то это... все упростит.
— Ты имеешь в виду — твоя мать не ринется с воплем в атаку, едва завидев меня на пороге, — заметил Северус с мрачной проницательностью — и в утверждении этом содержалась куда большая доля неприятной истины, чем она бы того хотела. Лили покраснела, и он склонил голову набок, словно собираясь возразить. — Я много лет был Пожирателем Смерти. И приложил значительные усилия, чтобы научиться вести себя... некомфортно для окружающих.
Лили готова была дать голову на отсечение, что дальше собственной гостиной за вдохновением ему ходить не пришлось.
— Значит, ты со мной?
Ответ она не расслышала, потому что чихнула с такой силой, что на мгновение ей показалось — у нее сейчас уши отвалятся. Под носом затрепыхался ослепительно-белый платок; она изловила его и высморкалась.
— Этот был клекот стаи гусей? — поинтересовался Северус.
— Молчи лучше, — Лили шмыгнула носом и промокнула слезящиеся глаза. — Не знала, что ты обзавелся привычкой носить с собой носовые платки.
— Не обзавелся.
— Ты его просто наколдовал? — Лили была поражена. Не знай она правды, сочла бы, что платок куплен в Хэрродс; белоснежный батист был достоин нагрудного кармана какого-нибудь банкира. Что ж, наколдован он или нет, сохранить его явно стоило, так что Лили сунула платок в карман куртки. — Что ты там говорил, пока я чуть уши себе не отчихала?
— Я сказал — если твоя мать позвонит в полицию, я всегда успею выпрыгнуть из окошка и аппарировать.
* * *
Коварный план по примирению матери с Северусом наткнулся на первый подводный камень прямо у входной двери. Петунья встретила их воплем: "Зачем ты притащила сюда этого кошмарного мальчишку?!" — и Лили проорала в ответ: "Ты, корова бессердечная, только о себе и думаешь! У него отец только что умер!"
Разумеется, эти крики услышали даже русские в Москве, так что мать их не услышать просто не могла. Особенно с учетом того, что она как раз спускалась по лестнице со второго этажа. После короткого монолога на тему "хорошие манеры в обществе гостей" мать наконец перевела взгляд на Северуса — тот прислонился к двери с таким видом, будто ждал, что его сейчас схватят за ухо и вышвырнут из дома. Последовала очередная долгая пауза.
— Соболезную твоей потере, Северус, — очень тихо сказала мама.
— Он в лучшем мире, — ответил тот. Лили заподозрила, что никто, кроме нее, не расслышал нотки горечи в его голосе.
Петунья заперлась на кухне; перспектива обедать за одним столом с нежеланным гостем обрадовала ее примерно так же, как репьи в хвосте — мокрую кошку. По дому расползался аромат лукового супа; Северус, Лили и ее мать тем временем сидели в гостиной и мучительно пытались не молчать. Сев был немногословен и безупречно вежлив, мать — серьезна и преисполнена ненавязчивого сочувствия, Лили же настолько нервничала, что у нее даже нога то и дело дрыгалась. Кроме того, после того жуткого чиха она всерьез расклеилась — ей то и дело приходилось доставать платок Северуса, чтобы вытереть нос.
Они сели за стол — на первое был луковый суп с хлебом — и Петунья пристроилась в самом дальнем конце, как можно дальше от Сева. Мать заняла место рядом с ней; Лили понадеялась, что исключительно из солидарности. За столом было тихо — только звякали о фарфор столовые приборы. Зато никакого скандала. Пока что.
Лили едва успела уткнуться в салфетку — жгучее желание чихнуть слишком поздно предупредило о своем грядущем визите. Снова в состоянии дышать, она вынырнула из салфетки, и у нее тут же закружилась голова.
— Уф-ф, — выдохнула Лили.
— Боже правый, — сказала мама. — Как ты себя чувствуешь, милая?
— Нормально, — хрипло ответила она, хотя уверена в этом отнюдь не была. Высморкалась в салфетку — но, похоже, ее нос обзавелся прямо-таки бесконечным запасом соплей. — Вот черт.
— Ты простыла, — заявил Северус уверенно, — потому что носилась по городу в слякоть без зонтика или хотя бы шапки. Ну и кто тут, спрашивается, неспособен о себе позаботиться?
— Ой, заткнись. Спорим, ты будешь следующим, кто заболеет — в твоей куртке даже церковная мышь продрогнет.
Она снова чихнула, на этот раз в суп. Просто великолепно. Что ж, это хотя бы были ее родные микробы.
— Спорим — ты только масла в огонь подлила, когда с утра пораньше потащилась в магазин со стадом таких же маньяков, — продолжал настаивать Северус, сволочь безжалостная. — У тебя глаза покраснели. Прекрати чихать в суп и марш в кровать.
Лили невольно подумалось — должно быть, таким же тоном он командовал студентам нарезать плоды смоковницы абиссинской.
Она украдкой глянула на другой конец стола — мать и Петунья уставились на них с Северусом как-то странно, но ее голова была настолько забита соплями, что думать ею уже не очень получалось.
— Северус прав, солнышко, — мягко сказала мама, поднимаясь со стула. — Пошли — давай переоденем тебя в пижаму и дадим отдохнуть.
Лили последовала за ней. Петунья и Сев остались сидеть за столом.
Мать расхаживала по комнате и шебуршала по ящикам, доставая для Лили ночную рубашку и чистые носки.
— Не стоило отпускать тебя прошлым вечером. С другой стороны — может, и к лучшему, что ты оказалась рядом с Северусом в тяжелую для него минуту.
— Ой, ты себе даже не представляешь. Его мать — такой ужас кромешный... — пробурчала Лили и тут же испуганно оглянулась на дверь: не хватало еще, чтобы это услышал Сев.
Но его там не было, да и не могло оказаться: возможно, в шестнадцать он еще и мог бы заявиться в ее спальню в разгар переодевания, но у взрослого Северуса уже явно хватало смекалки, чтобы остаться на месте. Даже в компании Петуньи.
Мать расстилала кровать. Помедлила в задумчивости — и продолжила это занятие.
— Ну вот и все, милая, — сказала она, подтыкая одеяло вокруг переодевшейся дочери. — Отдых — лучшее лекарство.
— А я думала, смех, — пробормотала Лили.
Если так, то понятно, отчего я заболела: длительная нехватка смеха в острой форме...
— Ох... Мам? — мать взглянула на нее вопросительно, поставив на прикроватный столик коробку с бумажными салфетками. — Можешь проследить, чтобы этот упрямец чертов не ушел домой без новой куртки? — она махнула рукой в направлении пакета с покупками, который унесла на второй этаж, как только уверилась, что мать не собирается выгонять Северуса за ее спиной. — Его развалится при первом же ветре, поэтому я взяла ему новую, но он, мерзавец, ее не берет, а у меня сейчас слишком распухла голова, чтобы нормально его застращать.
Лили зажмурилась — настолько у нее зачесались глаза. Мать молчала так долго, что она почти решила их открыть, чтобы посмотреть, не вышла ли та из комнаты. Но потом мама произнесла — негромким, ласковым голосом:
— Конечно, солнышко, — и Лили почувствовала, как лба легонько коснулись нежные губы; на мгновение ее окутал запах парфюма — потом зашуршал бумажный пакет, и мать ушла, забрав с собой ее покупки.
* * *
Когда Лили проснулась, в комнате начало темнеть. Пока она дремала, во-первых, успел наступить вечер, а во-вторых — к ней в рот запрыгнула жаба, забилась поглубже в горло и там застряла. В уши же, судя по всему, кто-то напихал ваты.
