Ева: Не поверю.
Том: На сегодняшний день у вас было восемьдесят четыре премьеры.
Ева: Но откуда вы знаете точное количество?
Том: Я же говорю, что видел все ваши спектакли. Даже вел дневник. Дневник Зрителя. Так, для себя. Когда в шестьдесят третьем году у вас родилась дочь, я испугался, что вы не сможете в скором времени вернуться на сцену. И действительно, вы не играли два года. К счастью, ваше возвращение было восхитительно, блистательно до головокружения. Опять-таки к вам на помощь поспешил прекрасный писатель — Бернард Шоу.
Ева:«Пигмалион» был и моим любимым спектаклем. Самая дорогая для меня роль.
Том: Через год после премьеры «Пигмалиона» я женился, а через год у меня родился сын Степан.
Пауза.
Том: Продолжим репетицию?
Ева: Продолжим.
Том: Начнем с третьей сцены.
Ева: Хорошо.
Том: Попробуйте быть как можно проще, без патетики. Вы должны своему бывшему мужу все сказать в лицо, но с осознанием того, что все уже слишком поздно. С осознанием, что в этой ссоре не может быть победителя и побежденного. В ней может быть только два проигравших, когда оголится их прошлое. Я буду защищать моего героя аргументами рационального человека, он ведь мужчина. А вы, как женщина, естественно, призовете эмоции, логику души, а не логику разума.
Ева: Хорошо.
Перемена освещения.
Ева: Тогда, тем летом ты перестал меня любить.
Том: Не правда.
Ева: Правда. Ты перестал меня любить, потому что я перестала удивляться каждой твоей остроте, каждой игре слов. Ты больше не доминировал надо мной, как прежде, и поэтому тебе захотелось другой женщины. Женщины, которая будет тебя любить, которую ты будешь возбуждать своим юмором, работой и прекрасными манерами. Во всяком случае, тебе стала нужна молоденькая дурочка, которая ничего не знает о жизни. Такую любовницу ты себе и нашел.
Том: Ты всегда была склонна к дешевому психоанализу. А ты не забыла, как ты себя вела в то время, и кто вообще установил правила игры в нашем браке. Все, что я делал в то время, я делал ради тебя, а не ради себя. Да и вообще, вспомни, через что я должен был пройти, чтобы…
Сцена 5
Ева: Извините, Том, но так дальше мы не можем работать, действительно не можем.
Том: Почему? В чем проблема?
Ева: Проблема в том, что мы репетируем этот спектакль уже полтора месяца, а я до сих пор не знаю, в каком костюме я буду играть.
Том: Подождите еще два-три дня, и мы решим эту проблему.
Ева: И неделю назад вы говорили: «Подождите еще два-три дня, и мы решим эту проблему».
Том: Извините, Ева, но вы должны иметь в виду, что я работаю и как актер, и как режиссер, в конце концов. И если я о чем — то забываю как организатор, вы могли бы мне это простить.
Ева: А кто вообще художник по костюмам? Я даже никогда о нем не слышала.
Том: Он делал прекрасные костюмы для любительского театра «Даска» из Сиска.
Ева: А почему он тогда не появится и не покажет свои эскизы, наметки?
Том: Не спешите. У него семейные проблемы. Как только он с ними справится, тут же придет на репетицию. В конце концов, костюм не так уж важен для успеха спектакля. Важно, в руках у Вас роль или нет. А я чувствую, что работа движется хорошо, и что мы сделаем отличные роли.
Ева: Однажды я вот так, в шестьдесят седьмом году, из-за плохого костюма провалила роль, которая у меня была сделана прекрасно.
Том: Вы провалились не из-за костюма.
Ева: А из-за чего?
Том: Вы провалились потому, что в тридцать четыре года играли девятнадцатилетнюю девочку, и при этом в абсолютно реалистичном спектакле.
Ева: Ого, так вы меня еще и обижаете.
Том: Нет, просто я констатирую факт, что Вы, как и все актрисы в этом мире, не смогли определить момент, когда больше уже нельзя было играть девочек, и когда следовало бы начать играть зрелых женщин. Это была самая плохая ваша роль. Вы потратили столько энергии, чтобы сыграть молодость и невинность, которые и не надо играть, вместо того, чтобы сконцентрироваться на характере вашей героини.
Ева: В тот период я была в небольшом кризисе.
Том: Вы играли ее, потому что вашему самолюбию было угодно играть девочку в тот момент, когда Вы уже больше не были молоды. Вы хотели доказать, что Вы еще молоды, а это нельзя доказывать.
Ева: Знаете, что мне в вас больше всего действует на нервы?
Том: Что?
Ева: То, что Вы думаете, что всегда правы.
Том: Ну, а что делать, если это так. Если бы мы с Вами общались раньше, Вы не совершили в своей карьере столько неверных поступков.
Ева: Ого, Вы сейчас будете утверждать, что в моей жизни еще были и промахи?
Том: Еще и сколько. Вспомните хотя бы 1976-й год, когда Игорь предложил Вам сыграть Гертруду в «Гамлете». Это был ужасный спектакль, в котором Вы вообще не должны были принимать участие.
Ева: Это было время не классических спектаклей. Игорь режиссировал в этом стиле.
Том: Игорь режиссировал в стиле идиота, потому что он и есть идиот. У меня душа болела, когда я смотрел на Вас в этом совсем не классическом спектакле. Это было начало балканского театрального постмодернизма в Загребе. Бедный Гамлет все время находился на вершине какого-то ореха, и оттуда, с высоты произносил свои реплики. А Вы вертелись вокруг него и пытались с ним общаться.
Ева: Я и сейчас помню, как у меня болела голова и шея после каждой репетиции. Игорь хотел своей концепцией показать, что Гамлет отделен от других актеров, и что наши слова не долетают до него.
Том: Я этому режиссеру никогда ни в чем не верил. Он не понимает, что такое актер, не понимает, что театр держится на актере, а не на дешевых символах. Он этим спектаклем унизил актеров. Для него Гамлет — обезьяна, которая еще не спустилась с дерева. Меня воротит от людей, которые во что бы то ни стало хотят быть современными и не понимают, что они абсолютный ноль.
Ева: Вы не можете так говорить. Его спектакли получали награды на фестивалях «БИТЕФ» и «ЕВРОКАЗ», и на таких же фестивалях заграницей, посвященных современному театру.
Том: Все эти «БИТЕФы» и «ЕВРОКАЗы» — полная ерунда. Я насмотрелся на их глупости. Все это придумано, чтобы прославлять режиссеров в ущерб актерам. Большинству таких спектаклей не нужны настоящие актеры. Они могут ставиться с обычными дилетантами, которые способны поверить в ничтожные концепции. Вы — псевдопрофессионалы. Вы перестали любить театр искренно, по-детски, невинно. Вы продали душу пятерке режиссеров и пятерке критиков, которые и понятия не имеют об истинном театре. Вы ушли от хороших текстов и признали бессмысленный монтаж, вы ушли от игры и приняли идиотские «интерпретации», которые отдаляют зрителя от театра. Вы допустили, чтобы другие объясняли вам, что такое добро, а что такое зло.
Ева: Так вы против современного театра?
Том: Нет, не против. Я за современный театр, потому что каждый современный спектакль, каждый современный текст только через несколько лет становится классическим. Я против модного театра, потому что модные вещи, если не сразу, так уже через несколько лет оказываются бессмысленными. Я не имею ничего против плохих и средних спектаклей. Они по всем математическим законам должны быть в каждом сезоне и в каждом театре. Но я против бессмысленных спектаклей, о которых заранее известно, что они бессмысленны. У нас люди не могут отличить современное от модного, потому что о таких вещах судят не профессионалы, а нереализованные шарлатаны.
Ева: Но такого рода театры есть в каждой стране.
Том: В каждой стране среди театральных людей есть три-четыре дилетанта, у которых аллергия на нормальный актерский театр, и которые готовы ходить на голове, только чтобы доказать свою оригинальность. Они ходят на беседы за круглым столом и пишут эссе о визуальном театре. Дилетанты сильно страдают от искусства. Для них сценография и костюмы важнее, чем актер. Они любят и так называемый «физический» театр, как будто вообще может существовать нефизический театр. Они любят, когда повествование ведется с помощью тела и движения. Только англичане смогли отказаться от таких глупостей. У них эти ненормальные эксперименты — обычное дело, а в настоящем театре хозяева — актеры. В нормальных странах экспериментальный театр — только один маленький рукав театральной реки, а не главная водная артерия, как это происходит у нас. Или как это в еще худшем виде превращено в бессмыслицу в немецком театре, где режиссеры-идиоты заняли место всезнающей мессии, а актеры и зритель пребывают в оцепенении и находятся в подчиненном положении.
