Лили сглотнула, заставляя себя думать о самой беседе — не о том, что она означала.
— Так значит, — на этих словах ее голос дрогнул, — большинство людей не может выдержать отдачу, и именно это их останавливает?
— Верно, — он старательно изучал собственный ноготь — чтобы не встречаться с ней взглядом? — Кроме того, порой отдача от заклинания оказывается фатальной. В том случае, если волшебник неверно оценивает свою способность переносить боль. — Вот теперь он точно нарочно ее избегал, сосредоточившись на своем заусенце.
Лили передернуло.
— Они сами себя убивают?
— Не намеренно, нет. Но они себя переоценивают. Темная магия почти всегда меняет тех, кто ей занимается. Если ведьма или волшебник оказываются способны перейти к более сложным заклинаниям — если они могут вытерпеть боль — эта новая сила их... одурманивает.
Он произнес эти слова таким тоном, и так расслаблено при этом было его лицо, что Лили с одного взгляда прониклась уверенностью: Сев принадлежал к числу тех немногих Пожирателей, кто поднялся до заклинаний высшего уровня.
— Ты что угодно вынесешь, — сказал он все тем же тусклым голосом, — только чтобы эта сила возвращалась к тебе снова и снова.
У нее отнялся язык. Северус заговорил громче — словно поднимался в день сегодняшний из глубин воспоминаний; благо что Лили еще не успела решить, как относиться к услышанному.
— Но не забывай, что за все нужно платить, и Темные искусства воздействуют не только на магию, но и на разум. Яркий пример тому — Беллатрикс; она была способна на сложнейшие заклинания, но в конце концов... пристрастилась к боли. На этом этапе такого рода зависимость возникает у большинства волшебников; когда заходишь так далеко — это единственный способ выжить. Сила и боль становятся одним и тем же, и когда это происходит — личность адепта совершенно меняется. Такие, как Беллатрикс — и Темный Лорд, который всегда был на голову ее выше — становятся неспособны отождествлять себя с чем-то, кроме боли. Они причиняют боль другим и сами ее испытывают; это приносит им радость и поднимает настроение.
Должно быть, он как-то по-своему истрактовал выражение ее лица — хотя она не представляла, как именно; Северус произнес уверенно и резко:
— Со мной этого не случилось. И не случится.
— Почему? — голос ее дрожал; Лили представляла, как Севу — ее Севу — нравится мучить людей... — Чем ты такой особенный?
— Окклюменция, — сказал он.
— Что?
— Окклюменция. Как и легилименция, это не заклинание, а ментальные искусства. Они требуют умения работать с сознанием — как чужим, так и своим собственным. Есть способ... я могу описать это только как "убрать часть себя на хранение". Ты знаешь, что длительное воздействие Круциатуса сводит людей с ума?
Она ошеломленно кивнула. Он подвергал себя этому — ради развлечения?
— То же касается и любых других пыток — продолжительное воздействие физической и душевной боли деформирует человеческий разум. Оно его... разрушает. Именно к этому в конечном счете приводит использование темной магии — если только ты не знаешь, как претерпевать страдания, не разрушаясь. Я мог разделить свое сознание, и какая-то часть меня... оставалась незатронутой, пока другая переносила боль. Мой метод удалось воспроизвести только Нарциссе — жене Люциуса.
— Ты что же, ее научил? — отчего-то Лили находила отвратительной саму эту идею.
— Да, — он слегка пожал плечами. — Нарцисса прекрасно разбиралась в ментальных искусствах — как и Темный Лорд, как и Беллатрикс; но они не были заинтересованы во всяких "уловках", как они это называли, и считали нас с Нарциссой слабаками — за стремление отгородиться от боли. Сами они ее переносили, не возводя никаких внутренних преград, и почитали это признаком силы... что ж, в конечном счете у них не выдержал рассудок — закономерный и очевидный для любого исход, хоть они и мнили себя выше этого...
Он замолчал, уставившись куда-то вдаль — похоже, снова углубился в воспоминания. Лили едва не разобрал истерический смех — Северус называл этих кошмарных Пожирателей по именам, будь они неладны... Слова не шли на язык; неизвестно еще, что хуже — их прошлые ссоры, когда они кричали и обзывали друг друга глупцами, или же эта нынешняя короткая и бесстрастная лекция.
— Темные искусства никогда меня не изменят, — произнес он — взгляд его оставался невидящим, — если только я сам того не пожелаю. А я повидал достаточно безумия, чтобы осознать, что оно лишь меняет одну реальность на другую, а не избавляет от нее. Что до тебя, то одно темное заклинание не сделает из тебя садистку — а уж то заклинание, которым ты воспользовалась, и подавно. Контрапассо связано с раскаянием и прощением; если ты что и почувствуешь — то лишь более частые угрызения совести, и то ненадолго. Или же прощать станет легче. Возможно — и то, и другое сразу.
Это было подозрительно похоже на правду. Дамблдор предупредил ее прямым текстом, что научиться прощать себя — единственное, что поможет простить другого... и заставил окончательно усвоить урок на примере этого заклинания. И когда она прокляла Северуса, то так мучительно переживала свою вину, ее едва не тошнило от самой себя... чтобы снять это заклятье — ей пришлось простить их обоих от всего сердца...
— Да нет, ну все-таки вряд ли, — оцепенело сказала она, глядя в сторону Северуса, но словно сквозь него, — не может быть, чтобы оно и впрямь было темным...
Потому что — ну как, как оно могло быть темным? Как мог Дамблдор — создать его, научить ему других — заклинанию, которое...
Ты наложила проклятие на Эйвери. Ты знала, что ему будет больно. В чем разница между темным заклинанием и светлым, если оба причиняют боль? Северус говорит — только в способе получения силы...
— Лили, — Северус положил руку ей на плечо — сначала почти невесомо, потом чуть крепче сжал пальцы. Его ладонь согревала. — Это заклинание темное потому, что оно позволяет тебе воспользоваться внешним источником силы. Не оттого, что оно несет людям зло или создано им вредить. Отдача, которую ты почувствовала — не наказание, а способ соблюсти баланс. Из-за того, что оно темное, в заклинании не меняется ничего — ни необходимое для него намерение, ни его воздействие, ни даже его природа.
— Тогда отчего эта магия зовется темной? — она не знала, чего ей больше хочется — спихнуть эту руку или уткнуться ему в плечо.
— Потому что практиковать ее чрезвычайно опасно, и в основном она применяется, чтобы вызывать боль. Еще один уроборос: она причиняет боль, ты к этому привыкаешь, ты начинаешь отдавать предпочтение именно таким заклинаниям. И лишь тот, кто не попал в этот замкнутый круг, будет осваивать другие, не связанные с болью.
Помедлив, он продолжил:
— Именно поэтому я и полагаю, что Дамблдор тоже знал, как разделять сознание. В ментальных искусствах он многого достиг; готов поспорить, что он умел и это тоже. И он же создал Контрапассо.
Лили кивнула, спрятав лицо в ладонях. Она и понимала, и не понимала одновременно. В этом не было никакого смысла. Какой смысл Дамблдору заниматься темной магией и учить их, как... Ведь это же и есть то, с чем они боролись! Орден всегда сражался за правое дело, но если они сами при этом пользовались темной магией, то...
Северус погладил ее по плечу, но как-то неуверенно, словно не зная, верно ли поступает. Она растопырила пальцы, но вверх сквозь них взглянуть не осмелилась.
— Ты думаешь — я делаю из мухи слона.
Он помедлил.
— В моем понимании — да, — сказал он наконец. — Но в то же время я весьма ценю и... положительную динамику. Я помню, как ты... ненавидела Темные искусства, — боялась и передергивалась от омерзения, — и во многом твои переживания... оправданны. — В его голосе слышалось отвращение — почему? — Но в остальном... Сами по себе Темные искусства не обязательно зло; они просто ведут в этом направлении — девяносто восемь дорог из ста.
Она чувствовала себя так, словно стояла на распутье, и впереди тоже простиралось девяносто восемь дорог — разные русла, по которым может потечь эта беседа. Лили выпрямилась на постели, откинув волосы с лица; Северус глядел на нее с опаской, словно подозревал, что она вот-вот возьмет волшебную палочку и запустит в него каким-нибудь проклятием. Он что — так и сидел бы, как мишень?..
Она не хотела его проклинать. Больше никогда в жизни.
— Сев... знаешь, как я тебя вылечила?
Он и глазом не моргнул.
— Я предположил, что ты воспользовалась контрзаклинанием.
— Да, но это было не то, что я думала. Не слова "я прощаю", а само прощение.
Он сдвинул брови — на переносице появилась складка.
— Боюсь, что я не...
— Я выслушала все, что ты рассказал — обо всем, что ты сделал — и простила тебя.
В комнате стало так тихо, как будто оттуда вытекли все звуки. Он произнес едва слышно:
— Не может быть, чтобы ты...
— Я слышала все. О Дамблдоре. О Хогвартсе. О погибших. — Он затаил дыхание. — О Гарри. И... пророчестве.
