Виктор. Соломон! Слушайте, давайте вернемся к делу.
Соломон. Ни за что! Вы хотите продать мне мебель, но вы не хотите меня слушать — о чем же нам говорить?
Виктор. Я вас слушаю, слушаю! На колени, что ли, встать перед вами?
Соломон (вытаскивает из кармана пиджака потертый матерчатый сантиметр). Хорошо, идите сюда. Вы любите факты, сейчас вам будут факты архитектуры. (Измеряет сантиметром глубину шифоньера.) Сколько это, по-вашему?
Виктор. Сорок дюймов. Ну и что?
Соломон. Ширина двери в спальню в домах, которые они теперь строят, тридцать или тридцать два дюйма, не больше. И эта вещь туда не пройдет. Погодите, не волнуйтесь! У вас там стоит кабинетный стол. Прекрасная, надежная вещь! Но пойдите найдите мне современную квартиру с настоящим кабинетом. Если бы они еще строили прежние гостиницы, я бы все это, наверное, продал, но они теперь строят новые гостиницы! Люди уже не живут, как жили. Нет и нет! Для них это товар с того света. И я хочу, чтобы ьы взглянули на это с современной точки зрения. Потому что цена подержанной мебели — это и есть точка зрения. А если вы не понимаете эту точку зрения, как я вам объясню, сколько она стоит?
Виктор. Ну и какая же будет у нас точка зрения? Что все это не стоит ни гроша?
Соломон. Это сказали вы. Я этого не говорил. Стулья стоят кое-что и шифоньеры тоже, потом кровать, арфа…
Виктор. Ладно, достаточно! Я не дам вам снимать сливки…
Соломон. Куда вы так торопитесь, а?
Виктор. В конце концов, вы назовете вашу цену или нет?
Соломон (отступает к двери, держась рукой за висок). Ай-яй-яй, молодой человек, молодой человек, вы уже, наверное, арестовали целый миллион людей!
Виктор. За двадцать восемь лет — девятнадцать человек.
Соломон. Тогда почему вы так бросаетесь на меня?
Виктор. Потому что вы говорите о чем угодно, кроме денег, и я не пойму, какого черта вам надо!
Соломон. Хорошо, поговорим про деньги. (Возвращается и садится в кресло.)
Виктор. Отлично. И не злитесь на меня. Я не могу избавиться от мысли, что с каждым вашим словом цена ползет все вниз и вниз.
Соломон (усаживаясь). Мой мальчик, с той минуты, как я сюда вошел, цена не изменилась ни на йоту.
Виктор (со смехом). Тем лучше. Какова же она?
Соломон оглядывается по сторонам, остроумие его иссякло, и на лице появилось выражение удрученности.
Что с вами?
Соломон. Простите меня. Мне не следовало приходить. Я думал, это будет несколько предметов… (Прикрывает пальцами глаза.) Всего этого слишком много для меня!
Виктор. Я же вам сказал, что здесь целый дом. Зачем вы пришли?
Соломон. Меня позвали, и я пришел! А что я должен делать — ложиться и умирать?
Виктор. Ничего себе, в хорошенькую историю вы меня…
Соломон. Это был такой соблазн, что вы не можете себе представить! Вы посмотрели в очень старую телефонную книгу. Не то чтобы я совсем бросил дело, нет, но несколько лет назад я решил, что мне уже пора — вы меня понимаете? Я распродал почти весь свой магазин. И отказался от своей квартиры. И стал жить в своем магазине, поставил в углу электроплитку и стал ждать. Но ничего не случилось. Я до сих пор в порядке на все сто процентов. Прекрасно себя чувствую. И я подумал: а может, у вас окажется несколько хороших, приятных вещей! Не то чтобы нельзя было продать и все остальное, но на это уйдет целый год! А год — слишком много для меня! (Борясь с собой, смотрит по сторонам.) Вся беда в том, что я люблю свою работу. Я люблю ее, но… (Сдаваясь.) Не знаю, что и сказать вам.
Виктор (встает). Ладно, бросим это дело.
Соломон (вставая). Куда вы так торопитесь?
Виктор. Так вы беретесь или вы не беретесь?
Соломон. А откуда я знаю, да или нет? Это совершенно особенная мебель. Обыкновенный человек, как только посмотрит на нее, сразу начнет нервничать.
Виктор. Отчего это он станет нервничать?
Соломон. Оттого что он сразу поймет, что она никогда не сломается.
Виктор. Шутки шутками, но хоть чуть-чуть пожалейте меня!
Соломон. Мой мальчик, вы не знаете психологии человека! Если его мебель никогда не сломается, значит, ему уже никогда не придется покупать ее снова. А какое у нас теперь самое главное слово? «Заменяемость». Чем проще вам что-то выбросить, тем приятнее для вас эта вещь. Машина, мебель, жена, дети — все должно быть заменяемо! Потому что, видите ли, самое главное сегодня — это покупать. Когда-то раньше, если человеку не было счастья и он не знал, куда себя девать, он шел в церковь, устраивал революцию — что-то делал! Сегодня у вас нет счастья? И вы не знаете, что вам делать? Где ваше спасение? Идите за покупками! А какие могут быть покупки, имея такую мебель? Она уже есть у вас — раз и навсегда. И что дальше? Вы имеете такую проблему…
Виктор. Соломон, вы мастер своего дела! Но я тоже не вчера родился. Этот номер не пройдет.
Соломон. Что значит не пройдет? Я же не знаю, сколько времени мне еще отпущено на этом свете. А вы пока такой молодой человек, что вам этого не понять.
Виктор. И все же я кое-что понимаю и даже догадываюсь, что у вас на уме. Как-никак скоро и мне стукнет пятьдесят.
Соломон. Боже мой, где мои пятьдесят… Я женился в семьдесят пять.
Виктор. Ну-ка, ну-ка.
Соломон. В семьдесят пять, в пятьдесят три и в двадцать два. И последняя живет на Восьмой авеню. И я вам скажу, я бы не хотел, чтобы она наложила свою лапу на все это. Она любит птичек. У нее сто птичек, и когда она дает вам тарелку супа, там тоже перья. Выходит, я всю жизнь работал на этих птиц — ну, нет!
Виктор. Мистер Соломон, сочувствую вашим неурядицам, но почему я должен за них расплачиваться? У меня больше нет времени.
Соломон (протестующе поднимает руку). Покупаю! (Он сам ошеломлен своей решимостью.) То есть я хотел сказать… Мне придется из-за этого еще немножко пожить, только и всего. Решительно и бесповоротно! Покупаю.
Виктор. Разговор идет обо всем, что здесь есть.
Соломон. Обо всем, обо всем! (Сердито встает, идет за портфелем.) Сейчас я все прикину и дам такую цену, что вы сразу будете счастливый человек.
Виктор. Ну, это положим.
Соломон вытаскивает из портфеля огромный блокнот и крутое яйцо.
Виктор. Теперь вы будете завтракать?
Соломон. Вы так долго со мной спорили, что я проголодался. А мне нехорошо для здоровья долго быть голодным.
Виктор. О, господи!
Соломон (разбивает скорлупу о костяшки пальцев). Что вы возмущаетесь? Вы хотите, чтобы я умер с голоду?
Виктор. Нет. Я просто вне себя от счастья!
Соломон. Соли у вас, наверное, нет?
Виктор. Сейчас я возьму и побегу вам за солью!
Соломон. Только, пожалуйста, не синейте от злости! Сейчас я назову вам цену, и вы упадете от радости. (Доедает яйцо и снова начинает осматривать обстановку, держа блокнот и карандаш наготове.) Сейчас я вам все сразу сосчитаю, как будто я электронная машина.
Виктор. Можете не торопиться, если, наконец, все это всерьез.
Соломон. Представьте себе, когда так давно не берешь за один раз столько товара, уже забываешь, как это на тебя действует. Просто вынуть карандаш — это уже как будто тебе вспрыснули витамин! Я вам очень благодарен. (Смолкает, оглядывая комнату.) И имея все это, ваш отец так прогорел?
Виктор. Дотла. За пять недель. Даже меньше.
Соломон. И не смог вернуть свое? Что же он делал?
Виктор. Ничего. Сидел вот здесь. Слушал радио. Или торчал в кафе — разменивал доллары на мелочь для автоматов. И до конца жизни разносил телеграммы.
Соломон. Не может быть. Сколько же он имел?
Виктор. Думаю, пару миллионов.
Соломон. Что же его так подкосило?
Виктор. Не знаю, примерно тогда же умерла моя мать, это тоже не добавило ему сил. Некоторые люди, когда их швырнут об пол, просто не умеют подскочить вверх, как мяч, вот и все.
Соломон. Слушайте, я вам могу рассказать про «подскочить вверх». У меня же была не жизнь, а настоящий баскетбол! Я обанкротился в девятьсот тридцать втором. В девятьсот двадцать третьем они опять срезали меня под корень. Паника в девятьсот четвертом, не говоря уже о восемьсот девяносто восьмом. По сдаться так…
