— Ты должна знать и кое-что еще, — продолжил Росс. — Как глубоко я сожалею, что ранил тебя тогда, в мае. Ты не заслужила подобного. И все эти месяцы... Представляю, что ты, должно быть, чувствовала. Хочу, чтобы ты знала. Если ты кинулась к МакНилу, я могу винить только себя.
Демельза бросила поводья и закрыла лицо руками во внезапном порыве отчаяния. Ей хотелось что-нибудь сказать, но ничего не приходило в голову.
Через пару минут Росс произнес:
— Если я скажу, что люблю тебя, тебя это расстроит? Ты по-прежнему предпочитаешь МакНила? Он еще здесь? Я бы заехал к нему завтра.
— Нет, Росс, он уехал, и мне на это плевать, совершенно плевать.
— Так почему ты уезжаешь? Ты не хочешь просто забыть мои слова?
— Не могу.
— Почему?
— Потому что это правда! Только я никогда этого не осознавала, пока ты не произнес. Ох, не знаю я, почему. Просто какая-то слепота. Просто невозможно об этом подумать... Невозможно с этим жить! Не знаю, что мне теперь делать.
Росс подошел ближе и привязал поводья к крючку.
— Может, обсудим это дома?
— Нет! Я не могу!
— Значит, ты не можешь меня простить.
— Я не могу простить себя.
— Полдарки вечно этим страдали, но я считал тебя слишком мудрой, чтобы подхватить эту заразу. Послушай, давай дойдем хотя бы до кухни. Не вижу причин не пойти на такой компромисс.
Он взял фонарь и подождал Демельзу. Она колебалась.
— Если хочешь, ты можешь уехать и через пять минут.
Она последовала за Россом на кухню.
Он открыл створку фонаря и зажег от него еще одну свечу. Огонек был слабым, но всё же что-то освещал. Демельза поежилась.
— Не так давно я дал одной паре хороший совет, но себе советовать всегда труднее. Если... — он запнулся и посмотрел на дверь в кладовку. В свете разгорающейся свечи они заметили под ней темное пятно. — Что это?
— Ой... это пиво! Я разливала его утром.
Демельза взяла у Росса свечу. Стоящий в кладовке бочонок покрывала пена, растекающаяся по полу. Демельза охнула и вернулась в кухню.
— Ты слишком рано его закупорила? — предположил Росс.
— Не знаю. Брожение закончилось, как мне показалось.
Она вернулась со шваброй и ведром. Россу хотелось сказать — брось это, испортишь платье, но он сдержался.
— Наверное, хмель, — сказала Демельза. — Помнишь, тебе показалось, что он не так пахнет.
Росс потянул пробку, и та с хлопком выскочила. Он ее понюхал.
— Мне следовало дождаться твоего приезда, — сказала Демельза.
Они убрали беспорядок. Всё провоняло пивом. Росс дважды вынес и опустошил ведро и, осмотрев бочку, вернул пробку на место. Теперь брожение закончилось. Можно ли употреблять пиво, станет ясно позже.
Когда они покончили с работой, казалось, им было уже нечего сказать друг другу. Кошмар ссоры испарился — естественным образом.
Росс передал жене полотенце, и Демельза вытерла руки. На манжете и подоле её платья остались следы пива. На мужа она не смотрела.
— В Корнуолле не найдется пьяницы, который бы вонял отвратительнее, чем мы сейчас.
Демельза вытащила носовой платок и вытерла нос, скрывая за ним лицо дольше, чем требовалось. Затем подошла к окну и распахнула его.
— Дорогая, в Лондоне я кое-что тебе купил. Хотел подарить завтра, но если вдруг завтра для нас не наступит, то лучше подарить сейчас.
Демельза не оборачивалась, пока Росс рылся в кармане, потом он подошел к ней и вложил в руку коробочку. Демельза с удивлением отметила, что пальцы не вполне её слушаются. Она раскрыла коробочку и увидела золотую брошь искусной работы с рубином в центре.
— Я не смог найти похожую на ту, прежнюю. Полагаю, это французская работа, а не итальянская. Работа не столь искусная, как на той, что мы купили у еврея.
— Очень красивая.
— Купил её на Чик-лейн, около Смитфилда. Почти случайно, просто шел той дорогой после второй встречи с Кэролайн. И еще вот это.
Демельза услышала, что он снова роется в кармане, и через минуту Росс вложил ей в ладонь упаковочную бумагу, под которой скрывалось гранатовое ожерелье.
— Ох, Росс, ты разрываешь мне сердце.
— Не думаю. Таким образом явно не получится. Если...
— Но это правда. Ты просто не знаешь, что творится у меня в душе.
— Давай обо всем забудем? Уверяю тебя, я это сделаю с радостью. Разве внутри нас не всё еще перебродило?
— Вообще-то, я не...
— Считай, что брошь — это долг, который я давно должен был отдать, а ожерелье — подарок на Рождество. И только.
— А у меня для тебя ничего нет.
— Смотри, оно вот так застегивается.
Демельза перебирала ожерелье пальцами, Росс взял у нее украшение и показал, как работает замок, а затем придвинулся, чтобы надеть ей на шею. На мгновение она отшатнулась, и Росс застыл с ожерельем в руках. Потом Демельза выпрямилась и позволила его надеть. То, что она приняла подарок, очень многое значило. Демельза задумчиво перебирала гранаты.
— Здесь нет зеркала, — произнес Росс, — пройдем в другую комнату.
— Не думаю, что хочу видеть себя сейчас в зеркале. Пока... пока не смогу увидеть себя в более... более благоприятном свете.
— Для тебя не существует неблагоприятного света, уверяю.
— Росс, ты же знаешь, что я не нуждаюсь и не ожидаю таких подарков...
— Я знаю. Но если ты полагаешь или подозреваешь, что подарками я надеялся снова купить твоё расположение, то ты права. Признаю. Так и есть, дорогая моя, любимая, обожаемая Демельза. Прекрасная, верная, чудесная Демельза.
— Ох, нет! — вскричала она, и снова на ее глазах выступили слезы. — Не говори так! Ты не можешь сейчас так говорить!
— А ты знаешь, как заставить меня замолчать?
— Ведь на самом деле ты так не думаешь! Я никогда еще не чувствовала себя так ужасно... Если мы помиримся, если намереваемся жить вместе, то, думаю, будет лучше, если ты еще какое-то время будешь со мной суров.
— Напомни мне на следующей неделе. Могу принять решение после Нового года…
— Я серьезно...
— И я серьезно, Демельза.
Поворачиваясь, она коснулась его руки.
— Удивляюсь, как у тебя еще остались деньги, чтобы добраться до дома. Так щедро. Мне бы хотелось тоже что-нибудь тебе подарить. Завтра Рождество и...
— Уже скоро двенадцать. Давай посидим немного, и Рождество наступит уже сегодня.
