Григорий Горин - Тиль

Горин создал собственный «королевский театр». Его игры, с будоражащими зрительское сознание идеями и образами, затрагивая самую сердцевину наших сегодняшних комплексов, тревог и надежд, оставались по-королевски щедрыми, величественными и дорогими.

Он (Горин) видоизменил историю Московского театра имени Ленинскоо комсомола, ныне «Ленкома», создав своего «Тиля».Тогда великий насмешник, борец и романтик Тиль Уленшпигель протянул руку братской помощи артистам театра и новому, только что назначенному главному режиссеру. До Григория Горина знаменитый роман Шарля де Костера не раз перелагали для сцены, но Горин сделал это лучше всех его предшественников. Горин действительно счастливым образом выдумал дерзкую и остроумную пьесу. Подобное сочинение было необходимо новому, молодому театру. Новому, потому что где-то в 1973 году в Театре Ленинского комсомола произошли значительные изменения в труппе, в руководстве, в репертуаре. Несколько условно поделив историю этого популярного московского театра во времени и пространстве, можно сказать, что с 1973–1974 года начался какой-то новый ее этап, и мы, ныне работающие здесь, полагаем себя третьим поколением «ленкомовцев».

Встреча-узнавание случилась уже после спектакля, после «Тиля». Роль была замечательная, и весь спектакль – как первая любовь. Спектакль шел долго, но я испытывала волнение каждый раз. А к Грише сразу возникло огромное доверие, что со мной бывает редко. И чувство родства.

Первая моя встреча с Гришей Гориным произошла, можно сказать, заочно, когда Марк Захаров пригласил меня в «Ленком» на спектакль «Тиль», автором которого был Горин. Я в театры ходить избегал, мне всегда было скучно, всегда раздражала искусственность, какая-то наигранность всего действа, раздражали слова, произносимые слишком громким, неестественным голосом. Театр я никогда не любил. А тут вдруг я увидел живой организм, услышал живые слова. Потрясающая драматургия. Я даже не мог этого проанализировать. Просто впечатление было настолько сильным, что в конце, когда была кульминация спектакля, мне стало плохо с сердцем, и я, шагая по ногам, вызывая проклятия всех зрителей, вынужден был выйти из зала и принимать таблетки, чтобы успокоиться.

Меня настолько завел этот спектакль, что самому захотелось что-то сделать дальше в таком же мощном, энергичном стиле, так же эмоционально. Возникли идеи создания «Звезды и смерти Хоакина Мурьеты», потом «Юноны» и «Авось». Все это впоследствии осуществилось. Но импульс был дан именно спектаклем Горина «Тиль».

Моя актерская судьба в театре началась по большому счету с «Тиля», который стал переломным этапом не только лично для меня. Значимость этого спектакля и для «Ленкома», и вообще для театра переоценить трудно. «Тиль» был не просто неординарным и важным событием театральной жизни. Он открыл в ней новую веху. И спасибо Господу Богу, Горину и Захарову, что я имел честь принимать участие в этой работе.

Наверное, создание «Тиля» было единственным и уникальным случаем в моей практике: во всяком случае, я больше такого не помню, чтобы пьеса сочинялась одновременно с работой над спектаклем. Гриша написал всего три картины, когда мы начали репетировать, и потом стал дописывать по ходу совместной работы. Приходил на репетиции, не переставая удивлять нас своей фантазией, придумывал следующие сцены. «Тиль» рождался на наших глазах, и это совершенно по-особому объединяло.

Мне дорого каждое словечко, которое есть в тексте роли. Возможность сыграть в одном лице и хулигана, и шута, и национального героя, и философа, и Ромео – действительно редкий шанс. Это удивительный персонаж, роль, о которой можно только мечтать.

Зритель оценил спектакль по достоинству, принял его на ура. Реплики из «Тиля» стали летучими, ушли в народ, их повторяли в разговорах, цитировали в печати, что, конечно, свидетельствовало о нашей общей победе. Эта постановка шла у нас семнадцать лет, была долгожителем на сцене «Ленкома».

Горин всегда потрясающе чувствовал драматургическую конструкцию. Я уж не говорю о том, какой он провидец, насколько современен, как понимал сегодняшнюю жизнь и умел, преломив ее через призму истории, поговорить о нас самих, – так, наверное, в наше время он один только мог.