Обломов: — Выяснил. (стучит по дивану) И что старикам зубы надо бесплатно вставлять…
Чухнов: — Не понял? Какие зубы?
Обломов: — Помехи на линии. Через спутник же связь. Чего звонишь?
Чухнов: — Анну Карменину в хороший фильм пристроили. Не беспокойтесь. И мальца ее в интернате нашли. Ничего, от травмы оклемался. Наблюдаем.
Обломов: — Заберите, устройте с няней в моем подмосковном доме. Приеду, разберусь. Что еще?
Чухнов: — Так отпуск ваш, Геннадий Алексеевич, кончается. Мы тут держим руку на пульте — на вентилях, на трубах, на акциях. Поздравляю — состояние ваше увеличилось на два миллиарда в результате разумных действий заместителя.
Обломов: — Спасибо, Чухнов. Тогда вот что: там у меня все материалы на детский дом подписаны — запускай в дело. Интернат инвалидный расширить на сто мест. Оплата из новых поступлений. Остальное я сам распишу. Тезисы уже набросал.
Чухнов: — Куда самолет подать?
Обломов: — Сам доберусь, позвоню из дома. Телефона этого больше нет, понял? До встречи. Отбой.
Растаптывает аппарат, обломки бросает в урну. Бормочет: «Пока сердца для чести живы, мой друг, отчизне посвятим…»
Отбрасывает назад челочку, снимает толщинки, присаживается на них в раме.
— Мы с Анькой в театральном на одном курсе учились. Она беленькая такая, прозрачная и все голубые жилочки сквозь кожу светятся… Лирическая героиня. А я — я Штольца в у отрывке с Анькой играл. Парень я был активный, в комитете комсомола состоял и еще всему училищу без отдачи деньги одалживал. Поскольку жить умел — прифарцовывал малость. Ходил, так сказать, по лезвию бритвы. И точно — арестовали меня и расстреляли бы за валютные махинации — что джинсы у Интуриста у иностранцев покупал. Но время уже не то было. Отсидел. Аньку пришлось из головы выкинуть — не портить же девчонке жизнь. Хотя чувства у нас были не шуточные… Потом… Потом было разное. И вышло так, что ко мне деньги пошли. Нет, меня властные структуры на гребень не поднимали. Сам в люди выбился. Дружки мои по фарцовому и комсомольскому прошлому большими людьми стали. Ну, ухитрились хапнуть бесхозную, то есть тогда еще — народную собственность. Куда ж без этого? Первоначально–грабительский этап закладки капитала неизбежен. Оказалось, я в деловом смысле, покрепче чем в актерском ремесле буду. Ведь вот какая чертовщина, не поверите…Я б сам, может и не сунулся никуда. Да вытащил меня на арену предпринимательства Штольц. Сидит во мне и спуску не дает: это контракт подпиши, этого не упусти, туда вложи, сюда акции перекинь…Под его кнутом вертелся, как белка в колесе. А как же — только притормози — обойдут, крутанут, подставят. И ты уже никто — лузер, отброс, жертва прогресса — это Штольц мне нашептывал и все подстегивал, подстегивал….Я так дело повел, аж голова закружилась. Глядь — в списках Форбса… Мне б из дела выйти, капиталец по точкам нужды раскидать и тихонько осесть в Швейцарии… А деньги–то все идут и идут, машина вертится, Штольц погоняет: работать надо…Работать…
Не простое это дело — деньгами ворочать. Спросите, как же игра велась — по–честному? Без заглатывания конкурентов, без слезиночек потерпевших, без подлянки, хамелеоновских пресмыканий в инстанциях, без вступления в порочные коррупционные связи? Смеетесь… Власть чистыми руками не захватишь. Спросите, что, так–таки никто мне по совести в личность не плюнул? Все было: плевали, утерся. Стреляли — стоял. Потому что смысл в своей войне за капитал видел. Смысл… а какой такой смысл? Что бы больше, чем у других? Благотворительность всякая — это так, грехи замолить — туда, суда по миллиончику на бедность откинуть. Интернат для детей–инвалидов выстроил, Фонды всякие поддерживал…И вдруг узнаю — Анька Карменина чуть ребенка своего не убила, в больнице лечится. Великая сила искусства… «Обломова» ей принес. Тут у нас все и заварилось…Захотелось вдруг Илюшенькой стать. Даже подумалось: а не исчезнуть ли к чертовой матери, от дел своих отречься? Живой труп. Классика. Полежал тут, подумал — ан, нет! Истинный смысл моей жизни вдруг вырисовываться стал! И все так складно сложилось! Вот у Гончарова до конца жизни «культура», «гуманитет», «цивилизация», «комфорт» заповедями были. Так и я не подведу. Все уже решил. Все продумал. Знаю, зачем ко мне деньги идут…(Декламирует с чувством) «Пока сердца для чести живы…Мой друг, Отчизне посвятим души прекрасные порывы!»… Нет, канает пафос, это факт. А сердце то живо! (Цитирует из «Обломова»)«…и вдруг загораются в нем мысли, ходят и гуляют в голове, как волны в море, потом вырастают в намерения, зажгут всю кровь в нем, задвигаются мускулы его, напрягутся жилы, намерения преображаются в стремления…Вот–вот стремление осуществится, обратится в подвиг… и тогда…» Говорят, что энд будет хеппи или не хэппи, взависимости от того, в каком месте поставить точку. На этом месте мы и остановимся, на ожидании. Завтра, завтра и начну — на расстоянии вытянутой руки сеять доброе и разумное. А руки у меня длинные, да и сеять есть что.…Коленька Аньки, выходит, мой сын… Вот и семьей обзавелся… Эх! Жить–то как хочется… (Хочет уйти, вспоминает финал романа)
«Илья Ильич Обломов покоится под скромным надгробием, между кустов, в затишье. Ветви сирени, посаженные дружеской рукой, дремлют над могилой, да безмятежно пахнет полынь…»
Утро следующего дня. Обломов спит на своем месте, накрывшись одеялом.
Появляется Рекламист с Помощником. Несут мешок и высыпают из него возле дивана букетики нарочито грубых искусственных цветов.
Рекламист: — Хай, дитя порока. Думал, не застану. (начинает, ползая на коленях раскладывать у подножия дивана цветы. Падают снежинки) — Ну, блин, глобальное потепление! Метели в сентябре нам не хватало!
Помощник (то же раскладывает вокруг дивана букетики): — Да он счас кончится. Уже три раза сыпал.
Рекламист (продолжает устраивать мизансцену, беседуя со спящим Обломовым):
— Твоя краля в кино раскрутилась — подпихнул кто–то не слабо. (встает, берет у помощника пакет с мыльным раствором и соломинку) Лежи вот и дуй. Пузыри пускай. (показывает) «Бюро обломов» открыли — всем, кого обломало помогаем. Хорошо пошло. Методика наработана. «Случился у тебя облом — скорее к нам! Беда растает мыльным пузырем! И здесь и там» Ритуальные услуги тоже оказываем. Если уж другие методики не помогут.
Задумка рекламы такая: ты летом дрыхнешь и мечтаешь о своей усадьбе, о семейном житье на лоне…Пузыри лопаются — тебя крутанут, это как пить дать — по фейсу же видно — лох. И вот тогда тебе дорога в наше бюро…Понял? Эй, старик, я с кем здесь в творческом порыве съемочный план обсуждаю? Петушок пропел давно! (срывает одеяло)
Обломов с ножом в груди. Худ и мертв.
Рекламист: — Е… Не понял… Это не я… Не мы…(Оглядывается — никого нет) — Уходим! (исчезают)
Продолжает идти снег. Звучит колыбельная: «Спи младенец мой прекрасный, Бог твой сон хранит. Твоя мама балерина по ночам не спит. Дам тебе я на дорогу образок святой, ты его, моляся Богу, ставь перед собой/ И готовясь в путь опасный, помни мать свою. Спи дитя мое родное баюшки–баю…»
И смех Ольги. Очень радостный.
КОНЕЦ
