Гончаров: — Был и как в молодые лета играл! Увидишь, бывало, поэтическую такую красавицу на балу и ночи не спишь, мечтаешь…А потом, с годами, поостыл, да и вовсе выезжать перестал.…Светская жизнь не по мне. Толпа, лакеи, суета… нет, нет! Утомительно, да и ни к чему совсем.
Пушкин: — А как же вы, любезный Иван Андреевич, будучи известным домоседом, отважились на кругосветное путешествие с фрегатом «Паллада»? Приключение отменное!
Гончаров: — Переводчиком при адмирале Путятине. О чем написал подробные путевые заметки.
Пушкин: — И к тому, при всей ваше лени три огромных романа насочиняли! Особый вы ленивец!
Гончаров: — Писал ежедневно 14 — 16 страниц и всё думал: Как же это случилось, что я, человек мертвый, утомленный, равнодушный ко всему, даже к собственному успеху, вдруг принялся за этот труд? И как принялся, если бы вы видели! Я едва сдерживал волнение, мне ударяло в голову… Писал как будто по диктовке. И, право, многое явилось бессознательно, словно подле меня кто–то невидимый сидел и говорил мне, что писать.
Пушкин: — Это уж мне хорошо известно: «Бумага просится к перу, перо к бумаге… Мгновенье — и стихи свободно потекут…»
Гончаров: — И ведь не корысти ради! Литературой–то состояние не наживешь.
Пушкин: — И не говорите, одни неприятности! Сворой враги и завистники накидываются! Сплетни, наветы, заговоры, гонения…А потом, не секрет же теперь — застрелили!
Появляется господин с толстыми томами в авоське — Карамзин Николай Михайлович.
Карамзин: — И зря, зря вы мой друг стрелялись, заговорщикам поддались! Позвольте присоединиться, господа. Карамзин, Николай Михайлович. Историк.
Пушкин: — Присаживайтесь, рады, душевно рады!..
Карамзин: — Хорошие тут места… Именье наше на Волге стояло и вот утречком, бывало, выбежишь по лугу босым к купальне, ляжешь и глядишь, как облака плывут… Сочиняешь, воздушные замки строишь…
Гончаров: — Уж мне это как никому понятно…Прижмешься к нянюшке и слушаешь, слушаешь…Как схожи мы в юных летах… Томление, мечты, порывы…
Карамзин: — По молодости, признаюсь, любил вращаться в свете. И путешествиями увлекался — объехал Германию, Швейцарию, Францию, в Англии был… Но, скажу вам, господа, всему есть время, и сцены переменяются. Когда цветы на лугах пафосских теряют для нас свежесть, мы перестаем летать зефиром и заключаемся в кабинете для мечтаний уже философских…
Пушкин: — «Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон, в заботы суетного света он легкодумно погружен…Молчит его святая лира, душа вкушает сладкий сон и меж детей беспечных мира, быть может, всех беспечней он…»
Карамзин: — Н-да…успел прильнуть к очарованью праздности. А вот, как получил титул историографа с начислением 2000 рублей ежегодной пенсии, так и засел на 22 года за труд «Истории Государства Российского». Пожизненную, можно сказать, ответственность на себе нес. Не успел дописать 12‑го тома, переселился в мир иной. Не успел…Эх, много чего не успел!
Пушкин: — Да полно вам вздыхать! Все силы и способности, отпущенные вам, вы отдали России. Разве не заслужили покоя?
Карамзин: — Да, знаете ли, беспокойство томит! Все упрекаю себя: и то надо было успеть и это. Писать то историю занятие покойное, а вот посвятить себя делу переустройства России…
Гончаров: — Это уж вы, зря. Зря, Николай Михайлович! Считайте, Бог спас. Сами же писали: не переворотами и бунтами, а трудом народа и доброю волей просвещенной власти крепко государство наше. А я добавлю: Без царя и Бога не возможна Россия.
Пушкин: — Н-да… и что мы видим? «Все, все, что так цвело и жило, теперь так немощно и хило!»
Действие переходит к Натали. Слышны отдаленное уханье музыки и гогот — идет гульба в местном Кафе. К Натали подходят две бухие девахи, чрезвычайно экстравагантно одетые и сильно окрашенные.
Первая (с большим животом): — У тебя тут посидеть можно? Умотались, блин, в жопу. Мужики разве понимают? Мне ж рожать скоро. Закурить есть?
Натали: — Закурить? Плохо понимаю. Вот нюхательные соли.
Первая (рассматривает флакончик): — Че за херня такая? Да засунь ты их себе, знаешь куда?…
Вторая подтягивает еще ящик от пива, садиться, оглядывает Натали: — Прикинутая мамзелька! Из коттеджного поселка, чо ли? Муж деловой? Или начальник?
Натали: — Муж деловой. И покровитель очень высокий. Очень. Детишек четверо. Еще жду.
Первая: — И прям, вся в таком шоколаде? Держите меня! Если покровитель с баблом — считай — пруха. Меня хозяин бара «Монплезир» в Мотовилове два года содержал. Подарки, то, се…Ну, мармелад сахарный… Пятый месяц беременная. Откуда мне знать от кого? От него, думаю все же, заразы. Так выкинул меня! Здесь теперь в кафе работаю. С Казиком в подсобке ночую. Слыхала?
Натали: — Что такое — «вы–ки–нул»? Же не компрон па.
Вторая: — Ой, Нюшка, прям, какая–то! «Как выкинул»! Натурально — взашей. И пятиэтажным вдогонку. Мне прошлый месяц пятнадцать стукнуло, а у меня второй (показывает на живот) От отчима, козла этого сраного. Доченька моя с мамкой осталась. Она–то сама меня выгнала. А как же! Я ж ментуру вызвала, он ее молотил — из ушей из носа кровищи море. Козел! Ну, сидит. Упекла папашку. Мамка меня прокляла, умная какая. Вот сомневаюсь… Не, рожать все равно буду! «Зачем, зачем!»… А всем на зло, бля!
Первая: — У меня УЗИ показало — двойня. Счастье–то привалило! Так вот — одного продать хочу. С бабой богатенькой, армянкой — такая прям вся в голде и брюликах — уже на пять кусков евр договорилась…Так пропала, блин. Слушай, у вас там, среди ваших олигархов покупателя нет? У меня все анализы хорошие. Хочешь, сбегаю?
Натали сжимает виски, смотрит ошалело: — Же не компрон па…Не понимаю! Здесь оскорбляют женщин??!
Первая гордо: — Женщину оскорбить нельзя! Изнасиловать, измутузить, затоптать, заплевать — оно, само собой, почему и нет? Прибить — запросто. А оскорбить — нельзя!
Вторая: — Ой, блевануть от ваших разговоров тянет (прикрывая рот, бросается в кусты) За ней уходит Первая.
Первая: — Говорила, водяра у них паленая! И не фиг было «Братской могилой» закусывать!
Действие переходит к Пушкину, Гончарову, Карамзину. Из темноты выныривают два парня — Длинный и Тощий.
Пушкин, Гончаров и Карамзин хором увлеченно читают: «Пока свободою горим, пока сердца для чести живы, мой друг, Отчизне посвятим души прекрасные порывы!..»
Длинный: — У-яяя! Чудеса, родимые мои! Не поверите! Вот иду и думаю, чо у меня в кармане завалялось? Глядь — не хрена себе (показывает бумажки, торжественно объявляет) Мужики, вам повезло! Выиграли путевки на Гавайи. На троих! По 500 рэ за оформление бумаг прям сейчас. Остальное в офисе.
Гончаров (смущенно): — У нас денег никаких при себе нет.
Пушкин: — Дело в том, юноша, что мы не настоящие люди. Уж не обессудьте.
Длинный: — А кто же тут «настоящие»?! Куда хватил, дядя. Где ж их взять, настоящих?
Карамзин: — Положим, это вы, юноша, со зла на кого–то заблуждаетесь.
Длинный: — Заблуждаюсь я, как же! Сидите тут, репетируете, от жизни совсем оторвались, заквасились нафиг со своей классикой. О чем базар? Какие прекрасные порывы? Какая «отчизна»? Да за слово «Россия» — стыдно! Везде в русских пальцем тычут — «мафия». «дикари». И что, за зря, скажите? Посмотрите кругом — это ж человекообразные монстры. Человек человеку если не зверь, то бревно. Подыхать будешь — никто не подойдет. А если и подойдет, то что бы карманы обчистить. Нет…Не канает пафос, старики. Нету сегодня настоящего человека. России нету! (Тычет в Тощего) Вот он, тихоня, раздавит дружбана на своем моторе и заберет отрезанный палец, чтобы показать его девушке. А если она ему так не даст, трахнет ее извращенным способом.
Тощий: — Ну ты и гад… А я с тобой… Думал, ты человек…
