Краус /печально/. Сидите, сидите, Лампе… Нам все известно.
Лампе /двигается и говорит, как во сне/. Да, господа… /Непослушными пальцами пытается погасить свечи в подсвечнике./
Краус. На улице встретили вашу кухарку… Хотели спросить, как он спал, а узнали…
Лампе. Да, да… господа…
Гиппель. Лампе, как это было?
Лампе /с трудом собирается с мыслями/. «Как это было?» Вчера мой хозяин весь день бушевал и метался в постели… С кем-то спорил… и рвался к столу – к своим книгам… А когда я давал ему пить, – обращался ко мне… но, скорее всего, принимал за другого… Он даже собрался бежать… Я едва его уложил… Потом успокоился, и я думал, что он засыпает… Но все повторилось… Под утро я задремал… А проснулся… увидел, мой Кант, господа… /Сдерживая слезы./ Отправил кухарку за лекарем… Только зачем ему лекарь теперь…
Лампе удаляется на кухню. Гиппель хочет открыть дверь в комнату Канта.
Краус. Стойте, Гиппель, дождемся врача.
Гиппель. Я не в силах поверить!
Краус /печально/. От этого никому не уйти.
Гиппель. Мне страшно! Представить себе не могу, что его больше нет!
Краус. Что ж… Время подумать и о церковном обряде.
Гиппель. Кант не очень-то в этом нуждался… – видел в церкви лишь утешение для беспомощных душ…
Краус. И узду для – неистовых.
Из кухни появляется Лампе, неся поднос со стаканом чая.
Краус /кивает в сторону Лампе/. Смотрите, он – как во сне. /Мягко обращаясь к Лампе, указывает на поднос./ Лампе, это вы… – для него?
Лампе. /Словно очнувшись, подходит к столу, опускает поднос./ Извините… Понять не могу, что – со мной… В этот час он всегда обращался ко мне со словами: «Лампе, будь добр… сооруди мне чайку.» Это, – как утренний колокол… Что теперь будет? Как мне жить, если больше уже не услышу: «Лампе, будь добр… сооруди мне чайку.» /Беззвучно рыдает./
Гиппель. Лампе, это несчастье объединяет всех нас…
Лампе. Да, да…
Краус. Вот и доктор!
Из прихожей появляется Врач. Лампе механически помогает ему снять плащ, принимает из рук баул.
Врач /с порога/. Печальное утро, господа. Кухарка мне только что сообщила… Не думал, что это случится сегодня… Вчера он был чем-то встревожен, метался в бреду… Однако потом успокоился, даже уснул… Простить себе не могу, что не был с ним до конца! Теперь извините… Я должен взглянуть. /Приближается к двери в комнату Канта, приоткрывает ее, вздрагивает, распахивает обе створки./
Через открытый проем видна залитая утренним светом часть комнаты: край постели, заваленный бумагами письменный стол, в кресле за столом – Кант, в белой рубахе, весь точно светящийся изнутри. Он что-то сосредоточенно пишет. Друзья Канта, Врач и слуга на мгновение окаменели.
Кант /дописав фразу, поднимает глаза/. А-а-а, доброе утро, господа! Нынче действительно, доброе утро. Такое – грех упускать.
Врач /возмущенно/. Господин Кант, почему вы встали с постели?
Кант. Право, доктор, сегодня мне лучше.
Врач. «Лучше»?! Что это значит?
Кант /показывает на ворох бумаг/. По крайней мере, я вижу, что дело… не движется с места.
Врач. О, Господи, вы же не мальчик!
Кант /лукаво улыбается/. Хотите сказать, что я – стар? А знаете, что такое старение? Есть ли оно, вообще?
Врач. Но позвольте, ведь что-то меняется с возрастом?
Кант. Путь!
Врач. «Путь»?! Как вас понимать?
Кант /улыбается/. Когда молоды, мы несемся вприпрыжку, летим, сломя голову, не разбирая дороги… Однако со временем мы усмиряем свой шаг: путь идет на подъем… и чем дальше, – тем круче. Чем круче, – тем тяжелее идти… И вот уже – «тащимся» в гору, карабкаемся по отвесным уступам, по скользким камням, вверх, туда, где царит вечный холод, где – трудно дышать и где под ногами плывут облака… а, когда взойдет солнце, вокруг – Олимпийский простор, и все уже как на ладони: провалы безвременья, блеск ледников и вершины… прозрений! Друзья, ради этого стоит идти!
Врач /возмущенно/. Но это противоречит науке!
Кант /тихо смеется/. Что делать… «Наука» сама еще – так молода и так еще… противоречит себе! /Откинувшись в кресле./ Простите, во рту пересохло… Лампе, будь добр… сооруди мне чайку.
Врач, Гиппель и Краус пропускают Лампе с подносом.
Занавес
