— Василиса зовет меня так, потому что я для нее умер, — с кроткой печалью ответил «резонер». — Я действительно совершил чудовищную вещь, которой нет прощенья. Не то чтобы я о нем, впрочем, умолял… А подробности пусть останутся между нами.
— Труп. Живой труп, — скривила губы Регинина, употребив название пьесы, о которой в этом сезоне говорила вся Россия.
Шустров вдруг оживился.
— Вот именно, — сказал он. — «Живой труп» — отличный пример того, как театр с кинематографом поддерживают и рекламируют друг друга. После графа Толстого осталась неопубликованная пьеса, ее текст таинственным образом попадает к моему конкуренту Перскому, и тот уже начал снимать фильму, не дожидаясь выхода спектакля! Содержание никому неизвестно, машинописные копии выкрадываются, перепродаются по триста рублей! Семья покойного подает в суд! Представляю, как публика будет рваться и в кинематографы, и в театры! Отличная композиция! Мы с вами об этом поговорим позднее.
Он успокоился так же внезапно, как возбудился. Все смотрели на предпринимателя с почтительным недоумением.
— Мой помощник Девяткин, — показал Ной Ноевич на укушенного. — А также актер без амплуа, так называемый «содействующий». Его история в некотором роде уникальна. Вырос в кадетском корпусе, служил в саперном батальоне где-то в Бешбармаке…
— На Мангышлаке, — поправил Девяткин.
— В общем, в жуткой дыре, где главный культурный аттракцион — свиной рынок.
Второй режиссер опять поправил:
— Не свиной — конный. Свиней там не разводят, это мусульманские земли.
— И вдруг заезжает к ним на гастроли какой-то теат-ришко. Дрянной, но с классическим репертуаром. Наш поручик сражен, влюблен, околдован! Бросает службу, поступает на сцену под романтическим псевдонимом, кошмарно играет в кошмарных постановках. А потом новое чудо. Проездом в Петербурге попадает на мой спектакль и наконец понимает, что такое настоящий театр. Приходит ко мне, умоляет взять кем угодно. Я разбираюсь в людях — это моя профессия. Взял помощником и ни разу о том не пожалел. А вчера Девяткин проявил себя героем. Нуда вы, Андрей Гордеевич, конечно, знаете.
— Знаю. — Шустров крепко пожал ассистенту левую, не забинтованную руку. — Вы молодец. Спасли всех нас от больших убытков.
У Эраста Петровича приподнялась левая бровь, а настроение вдруг улучшилось. Если для мецената здоровье Элизы — всего лишь вопрос «убытков», то… Это совсем другое дело.
— Я сделал это не из-за ваших убытков, — пробормотал Девяткин, но гостя уже знакомили со следующим артистом.
— Костя Ловчилин. Как следует из псевдонима — актер на роли ловчил и плутов, — представил Штерн молодого человека с невероятно живой физиономией. — Играл Труффальдино, Лепорелло, Скапена.
Тот провел рукой по буйным кудрявым волосам, оскалил толстогубый рот и шутовски поклонился:
— К услугам вашего сиятельства.
— Смешное лицо, — одобрительно заметил Шустров. — Я заказывал провести исследование. Публика любит комиков почти так же, как роковых женщин.
— Наше дело лакейское. Кого прикажете, того и сыграем. Угодно роковую женщину? Рад стараться! — по-солдатски отсалютовал Ловчилин и тут же очень похоже изобразил Альтаирскую: затуманил взор, изящно переплел руки и даже полуулыбку воспроизвел.
Все актеры, даже сама Луантэн, засмеялись. Не развеселились только двое: Шустров, который с серьезным видом покивал головой, да Фандорин — ему кривлянье показалось неприятным.
— А вот наша «субретка», Серафимочка Клубникина. Я ее увидел Сюзанной в «Женитьбе Фигаро» и сразу пригласил в труппу.
Хорошенькая пухлая блондинка присела в быстром книксене.
— А правду говорят, что вы холостой? — спросила она — чертики в глазах так и запрыгали.
— Да, но скоро собираюсь жениться, — ровно ответил Шустров, не откликаясь на заигрывание. — Пора уже. Возраст.
Долговязая дама с костлявым лицом, скривив огромный рот, сказала громким сценическим шепотом (как пишут драматурги, «в сторону»):
— Отбой, Сима. Не по наживке рыба.
— Ксантиппа Петровна Лисицкая — «злодейка», — протянул в ее сторону длань режиссер. — Так сказать, лиса-интриганка. Раньше выступала в комическом амплуа, не слишком успешно. Но я открыл ее истинное призвание. Была у меня отменной леди Макбет, и в «Трех сестрах» очень хороша. Ее Наталья заставляет публику прямо-таки кипеть от ненависти.
— Жанр детской сказки тоже очень перспективен, — заметил на это Шустров, следуя какой-то своей внутренней логике. Впрочем, он объяснил: — Снежная королева из вас может получиться. Страшная, малыши плакать будут.
— Мерси, — поблагодарила «злодейка» и церемонно провела рукой по волосам — будто нарочно зачесанным так туго, чтобы выставить несоразмерно большие уши. — Ой, слышите?
Она показала на окно. Там дружно что-то кричали женские голоса. «Сма-ра-гдов! Сма-ра-гдов!», разобрал Эраст Петрович.
Должно быть, поклонницы — надеются, что их идол выглянет в окно.
— Что они кричат? — Лисицкая сделала вид, будто прислушивается. — «Ме-фи-стов»? Ей-богу, «Мефистов»! — И в радостном волнении повернулась к соседу. — Антон Иванович, московская публика оценила ваш талант! Ах, вы фантастически исполнили роль шулера!
Фандорин удивился — ослышаться было невозможно.
Тот, к кому обратилась злодейка-интриганка, носатый брюнете изломанными кустистыми бровями, сардонически ухмыльнулся.
— Если бы популярность определялась талантом, а не внешностью, — он метнул недобрый взгляд на Смарагдо-ва, — то и меня караулили бы у подъезда. Однако как гениально ни сыграй Яго или Клавдия, цветами не осы-пят. Эти удовольствия для бездарей со смазливой мордашкой.
С улыбкой прислушиваясь к крикам, премьер лениво протянул:
— Антон Иваныч, я знаю, вы начинаете входить в роль злодея прямо с утра, но сегодня спектакля нет, так что возвращайтесь в мир пристойных людей. Или это уже невозможно?
— Умоляю, не ссорьтесь! — преувеличенно расстроилась Лисицкая. — Это я виновата! Неправильно расслышала, вот Антоша и обиделся…
— Не расслышали? С вашими-то ушами? — съязвил Смарагдов.
«Злодейка» вспыхнула — стало быть, все-таки страдает из-за некрасивости, определил Эраст Петрович.
— Товарищи! Друзья! — Со стула поднялся круглолицый человек в кургузом пиджаке. — Ну перестаньте, право! Вечно мы ругаемся, вонзаем друг в друга шпильки, а зачем? Ведь театр — это такое хорошее, доброе, красивое дело! Если не любить друг друга, если все время тянуть одеяло на себя, оно разорвется!
— Вот суждение человека, которому нельзя заниматься режиссурой, — сказал на это Штерн, кладя круглолицему руку на плечо. — Сядь, Вася. А вы все угомонитесь. Видите, Андрей Гордеевич, в каком сумасшедшем доме я работаю? Так, кто у нас остался? Ну, это, как вы догадались, наш «злодей» Антон Иванович Мефистов, — довольно небрежно махнул он на брюнета. Ткнул пальцем в круглолицего. — Это Васенька — наш «простак», поэтому и псевдоним ему Простаков. К данному амплуа относятся роли верных соратников и симпатичных недотеп.
В «Трех сестрах» он был Тузенбах, в «Гамлете» — Гораций… Вот и вся труппа.
— А Зоя? — раздался укоризненный голос Атьтаир-ской. Эраст Петрович не слышал его всего несколько минут, а уже по нему соскучился.
— Меня всегда забывают. Как малозначительную деталь.
Веснушчатая барышня, которая целовата героя Девяткина и от чувств сжала ему больную руку, произнесла эти слова с наигранной веселостью. Она была очень мала ростом — побалтывала не достающими до пола ногами.
— Виноват, Зоенька! Меа culpa! — Штерн ударил себя кулаком в грудь. — Это наша чудесная Зоенька Дурова. Амплуа — «дура», то есть шутиха. Великолепный талант гротеска, пародии, дуракаваляния, — распинался он, очевидно, желая компенсировать свою промашку. — А еще она — несравненная травести. Играет хоть мальчиков, хоть девочек. Представьте себе, я похитил ее из цирка лилипутов. Она там препотешно представляла обезьяну.
Шустров поглядел на маленькую женщину без интереса и стал смотреть на Фандорина.
— У лилипутов я считалась переростком, а тут я недоросток. — Дурова взяла миллионера за рукав, чтобы он снова к ней обернулся. — Такая судьба — меня вечно или слишком много, или слишком мало. — Она скорчила ж&постную рожицу. — Зато я умею то, чего никто больше не умеет. У меня редкий слезный дар. Могу плакать не только двумя глазами, но и одним, на выбор. Правда, в моем амплуа слезы — не более чем средство вызвать смех. — Она закашлялась — неожиданно хрипло. — Извините, много курю… Полезно, чтобы играть подростков.
— Вот и вся труппа, — повторил Ной Ноевич, обводя рукой свое войско. — Так сказать, «вошедшие в ковчег». Господина Фандорина можете не учитывать. Он кандидат в драмотборщики, но в команду еще не зачислен. Покамест приглядываемся друг к другу.
