тихо плачет.)
Б р о д я г а (через минуту). Извините, я не хотел… Я ни у кого не хотел отнимать надежды… (В его голосе звучит неожиданное тепло, сочувствие.) Но зачем себя обманывать… Ложная надежда хуже, чем… Может, лучше, если мы… если мы будем готовы ко всему…
М а р и к а (шепчет). К смерти?..
Б р о д я г а (тихо, как бы самому себе). Уже два раза она прошла мимо меня… Я знаю ее шаги… ее бесстрастное, тупое лицо… Я чувствую, как она приближается… и теперь уж не обойдет меня… (Пауза.) Остается одна, только одна-единственная надежда…
Все напряженно ждут. Бродяга молчит.
А п т е к а р ш а (вздыхая). Какая… какая надежда?
Б р о д я г а. Молитва, пани.
Тишина.
П о в и т у х а (сквозь слезы). Ты… ты еще… смеешься? (Всхлипывает.) В такую… в такую минуту, разбойник…
Бродяга отворачивается и, опустив голову, сидит в позе, выражающей полное смирение.
(Внезапно поняв все, в ужасе.) Он… он и вправду молится… Этот большевик… Молится! (Падает на колени, воздевает руки и начинает читать молитву.) Отче наш, иже еси на небесех… Да святится имя твое… да приидет царствие твое… да будет воля твоя… ако на небеси и на земли…
Подвал наполняется тихими жалобными голосами — молятся почти все.
Хлеб наш насущный даждь нам днесь… и остави нам долги наши… якоже и мы оставляем должникам нашим…
Подвал постепенно погружается в темноту. Звучат последние слова молитвы.
…И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого… Аминь.
Антракт.
Тьма. Тишина.
Внезапно раздаются четыре удара по металлическому бруску. Вслед за тем еще один — гулкий и одинокий: это где-то на башне часы пробили час пополуночи.
Сцену медленно заливает свет. Сейчас подвал выглядит уже более уютным. В старой печке светится огонь, некоторые — в том числе и у ч и т е л ь — сняли пальто и устроились поудобнее. Можно даже сказать, что в подвале навели относительный порядок: расставили вещи, которые прежде валялись как попало и мешали ходить. Никто не спит: Ш у с т е к бродит по подвалу, выдвигает и задвигает ящики, без конца ищет что-то; с т а р и к греется у печки; М а р и к а подбрасывает уголь в топку; а п т е к а р ш а сидит за ломберным столиком и гадает на картах; Б р о д я г а уселся на своем старом месте — на последней ступеньке лестницы. Почти каждый нашел себе место, свой уголок, свое убежище, свой островок. У г р и к раздраженно следит за передвижениями Шустека, морщится, слыша его шарканье.
Явление первое
Те же десятеро.
У г р и к (раздраженно, кричит). Довольно суетиться! Господи, что вы ищете?
Ш у с т е к (с таким же раздражением). А вам что за дело? Какое вам дело? (Со злостью, Томко.) Курить хочется… просто с ума сойти можно.
Т о м к о (бессильно). Нет ничего хуже… вот так ждать!
О н д р е й. Полночь минула… Остается пять часов…
Т о м к о. Е-ще пять часов, Ондрей!
А п т е к а р ш а. Опять та же карта! (Взволнованно.) Уже второй раз выходит.
П о в и т у х а. Какая карта, пани?
А п т е к а р ш а. Подождите, разложу еще раз!
Ш у с т е к. Разрешите… (Выдвигает оба ящика ломберного столика.) Черт возьми, кисет! Конечно, пустой… (Разочарованно высыпает крошки табака на ладонь и со злостью задвигает ящики.)
Ф а н к а (прижимаясь к Ондрею). Может, уже идет снег… Когда мы пойдем домой, он будет скрипеть у нас под ногами…
О н д р е й (тихо). Когда выйдем отсюда… (Еще тише.) Да, может быть. Может быть, снег идет…
А п т е к а р ш а (показывая всем карту). В третий раз — та же самая карта! (Пронзительным голосом.) Это к добру… дальняя дорога.
Слышится звон колокольчика. Все, замерев, смотрят наверх.
П о в и т у х а (выпаливает единым духом). Пан Фишл!
В темноте слышен только скрип двери, затем поворот ключа — и снова тишина: ни голосов, ни шагов.
А п т е к а р ш а (озадаченно). Кто там?
О н д р е й бежит вверх по лестнице.
Ф а н к а. Ондрик, не ходи!
Юноша уже наверху, из темноты доносится его голос: «Кто здесь?» Молчание. Тишина. Фанка бежит за Ондреем.
Б р о д я г а (задерживает ее). Не бойся, он уже возвращается.
Появляется Ондрей с буханкой черного хлеба и ведром воды.
П о в и т у х а. Это что? Солдатский хлеб и… (зло) и вода в лошадином ведре?
У г р и к. Это и есть ваше доброе известие, уважаемая…
О н д р е й. Разделите хлеб, пан учитель.
Б р о д я г а (подходит к Томко). Прошу вас… я два дня ничего не ел… дайте мне кусок побольше…
Ш у с т е к. Это еще что? Всем поровну! У нас у всех одинаковый желудок!
Т о м к о. Вы-то были в гостях, а у него желудок пустой! (Отрезает большой кусок и протягивает его Бродяге. Затем — тоненький кусочек Шустеку.) Возьмите, пан доктор… Я думаю, что из-за ломтя хлеба мы не подеремся!
С т а р и к (склоняется над ведром, хочет напиться, но не знает, как это сделать. Наконец подставляет ладони и обращается к Фанке). Ну-ка, полей…
П о в и т у х а (брезгливо). Фу… если он будет пить… так я уж после него не стану…
С т а р и к (как бы извиняясь). Да ведь я хотел… вот так… из рук…
П о в и т у х а (визжит). Уберите свои грязные лапы, Терезчак!..
С т а р и к. П-а-н Терезчак! (Хрипит от злости.) И если вы еще раз скажете мне…
Т о м к о. Успокойтесь вы оба! Кроме себя и своей злости, ничего не видите! (В конце концов и у него не выдерживают нервы. Кричит.) А вот этого… вот этого… вы не видите? (Показывает на ведро.) Это ведь совсем не добрый признак.
М а р и к а. Не добрый?.. Почему?
Т о м к о. Да этот Фишл смеется над нами. Когда он сидел в этом подвале, наши не дали им ничего. Вот теперь он и послал нам этот «гостинец»… а сам не пришел.
Ф а н к а. Может быть, еще придет… Пан учитель, вы же верили, что…
О н д р е й. Все мы верили! (Обращаясь к Бродяге.) Только один вот не верил, что Фишл нам поможет. И, видно, был прав. Фишлу наплевать на нас…
У г р и к. Нет, я не верю этому! Он бы не посмел…
Бродяга, съежившись, сидит на ступеньке, отвернувшись от всех. Он отрезает кусочки хлеба и медленно, осторожно пережевывает их, не обращая ни на кого внимания. Марика следит за ним.
М а р и к а (между прочим). У меня был один знакомый, который в один присест мог съесть двадцать яиц, сваренных вкрутую…
У г р и к. Так, значит, он сидел? (Ехидно.) Или лежал?
М а р и к а. Вы бы лучше о своих делах позаботились, пан Угрик! У ваших клиентов, говорят, волосы лезут оттого, что вы всех их чешете одной расческой!
У г р и к (яростно). Ты что это себе позволяешь? Ты… Ты… (Не договаривает и отворачивается от Марики, потом словно загипнотизированный направляется к Бродяге.) Вкусно?
Бродяга продолжает молча жевать.
Я спрашиваю, вкусно?..
Б р о д я г а (ворчит). Нечего смотреть мне в рот…
