Перришон. Терпеть не могу кровопролития.
Майор (смеется). Могу вам сообщить, что я вполне удовлетворен. (Арману.) Мсье Дерош, еще несколько моих векселей ходит по рукам, так что, если какой-нибудь из них впадет к вам, я рассчитываю на вашу снисходительность! (кланяется.) Господа, имею честь!..
Перришон (кланяется). Майор…
Майор уходит.
Жан (Перришону, опечаленно). Ну вот, мсье, ваше дело и улажено…
Перришон (вспылив). А ты… Я тебя рассчитываю! Иди собирай вещи, скотина!
Арман, Перришон.
Перришон (всторону). Ничего не попишешь… Пришлось принести извинения! И это мне-то, чей портрет будет висеть в музее! А кто во всем виноват? Все этот мсье Арман!
Арман (стоит в глубине гостиной, в сторону). Вот несчастный, просто не знаю, что ему сказать.
Перришон (всторону). Да что же это такое! Уйдет он когда-нибудь или нет! Может, он еще какую-нибудь услугу хочет мне оказать? Нечего сказать, хороши его услуги!
Арман. Мсье Перришон!
Перришон. Что вам угодно?
Арман. Вчера, расставшись с вами, я отправился к моему приятелю – чиновнику из таможенной администрации. Я говорил с ним о вашем деле.
Перришон (сухо). Вы очень любезны.
Арман. Все в порядке!.. Суда не будет.
Перришон. Отлично!
Арман. Только вам придется написать несколько слов и выразить свое сожаление таможеннику.
Перришон (вспылив). Что такое? Извиняться?! Опять извиняться?!. Да что вы во все вмешиваетесь, в конце-то концов!
Арман. Но…
Перришон. Когда вы перестанете поминутно влезать в мою жизнь?
Арман. Я вас не понимаю!
Перришон. Да, вы влезаете во все! Кто вас, например, просил сажать под арест майора? Если бы не вы, мы были бы там ровно в полдень.
Арман. Но ничто не мешало вам поехать туда в два часа.
Перришон. Это далеко не одно и то же.
Арман. Почему?
Перришон. И вы еще спрашиваете – почему? Потому что… Не скажу почему! (в ярости.) Довольно оказывать мне услуги, мсье, хватит. Отныне если я свалюсь в пропасть, то прошу вас не вытаскивать меня оттуда. Лучше я заплачу потом сто франков проводнику… Да, я знаю, это стоит сто франков… Так что гордиться тут особенно нечем. И потом, я буду вам премного благодарен, если вы не станете менять часы моих дуэлей и предоставите мне возможность отправиться в тюрьму, если мне захочется.
Арман. Но, мсье Перришон…
Перришон. Терпеть не могу назойливых людей… Это нескромно! Вы меня просто одолели!..
Арман. Позвольте…
Перришон. Нет, мсье, меня не переспоришь. Хватит услуг! Хватит! (уходит в дом.)
Арман, затем Анриетта.
Арман (один). Ничего не понимаю… Я просто ошеломлен!
Анриетта (входит справа, из глубины). Ах, господин Арман!
Арман. Мадемуазель Анриетта!
Анриетта. Вы говорили с папой?
Арман. Да, мадемуазель.
Анриетта. Ну и что?
Арман. Я получил доказательства его полной антипатии.
Анриетта. Что вы говорите! Этого быть не может!
Арман. Он даже стал упрекать за то, что я спас его и Монтанвере… В какую-то минуту мне положительно начало казаться, что вот сейчас он предложит мне сто франков в награду.
Анриетта. Сто франков?! Ну, знаете ли!
Арман. Он говорит, что такова такса!..
Анриетта. Но это же ужасно!.. Такая неблагодарность!..
Арман. Я почувствовал, что мое присутствие оскорбляет его, коробит… И мне ничего не остается, мадемуазель, как проститься с вами.
Анриетта (поспешно). Ни в коем случае! Останьтесь!
Арман. К чему? Он все равно отдаст вашу руку Даниэлю.
Анриетта. Мсье Даниэлю? Но я не хочу!
Арман (радостно). Ах!
Анриетта (опомнившись). То есть мама не хочет! Она не разделяет чувств папы: она вам очень признательна; и она вас любит… Еще совсем недавно она мне сказала: «мсье Арман такой порядочный человек, сердечный. Я все ему готова отдать, все самое дорогое в жизни…»
Арман. Но самое дорогое в ее жизни – это вы!
Анриетта (наивно). Мне тоже так кажется.
Арман. Ах, мадемуазель, как я вам благодарен!
Анриетта. Почему же – мне? Это маму вы должны благодарить.
Арман. А вы, мадемуазель, разрешите ли надеяться, что будете относиться ко мне с таким же благожелательством?
Анриетта (смущенно). Я, мсье?..
Арман. Скажите – да… Умоляю…
Анриетта (опускает глаза). Мсье, благовоспитанная девушка придерживается тех же взглядов, что и ее мама (убегает.)
Арман, затем Даниэль.
Арман (один). Она любит меня! Она мне это сама сказала. Ах, как я счастлив!.. Ах!..
Даниэль (входит). Здравствуйте, Арман!
Арман. А, это вы… (в сторону.) Бедный малый!
Даниэль. Вот и настал решающий час: мсье Перришон придет в себя, и через десять минут мы узнаем его ответ! Бедный друг мой!
Арман. Почему это?
Даниэль. В той кампании, которая подходит сейчас к концу, вы совершали ошибку за ошибкой…
Арман (удивленно). Я?
Даниэль. Видите ли, Арман, я вас очень люблю… И я хочу дать вам один добрый совет, который может вам пригодиться… Как-нибудь в другой раз! У вас есть страшнейший недостаток!
Арман. Какой же?
Даниэль. Вы любите оказывать услуги – это злополучная страсть!
Арман (смеется). Ах вот оно что!
Даниэль. Поверьте мне: я прожил больше вас и среди людей так сказать… более тертых! Прежде чем оказывать человеку одолжение, удостоверьтесь, что он не дурак.
Арман. Зачем?
Даниэль. Затем, что дурак не в состоянии долго нести тягостное бремя, именуемое признательностью; даже среди умных встречаются существа чересчур хрупкие…
Арман (смеется). Ничего не понимаю! Не говорите вы парадоксами!
Даниэль. Хотите пример – извольте: мсье Перришон.
Перришон (просовывает голову в дверь). Я слышу свое имя!
Даниэль. Надеюсь, вы разрешите мне не причислять его к разряду высокоинтеллектуальных существ?
Голова Перришона исчезает.
Так вот этот самый мсье Перришон тихо-тихо невзлюбил вас.
Арман. Боюсь, что так.
Даниэль. А ведь вы спасли ему жизнь. Вы, быть может, считаете, что воспоминание об этом связано у него с представлением о преданном друге? Ничуть! Просто оно напоминает ему о трех обстоятельствах: во-первых, что он не умеет ездить на лошади; во-вторых, что он зря не послушался жены и надел шпоры; в-третьих, что он при всем честном народе вылетел из седла…
Арман. Возможно, но…
Даниэль. И, словно для того чтобы подлить масла в огонь, вы ему показали, как дважды два четыре, что ни во что не ставите его храбрость, так как благодаря вам не состоялась дуэль… Которая в любом случае все равно бы не состоялась.
Арман. Как это?
Даниэль. Я принял кое-какие меры… Я ведь тоже иногда оказываю услуги.
Арман. О, вы точно целите!
Даниэль. Да, но я умею спрятаться, я маскируюсь! Вникая в горестное положение моего ближнего, я надеваю войлочные туфли и не беру с собой света, когда иду в пороховой погреб! Итак, я сделал вывод…
Арман. Что не надо никому делать одолжений?
Даниэль. О нет! Но нужно действовать без излишнего шума и с выбором. На основании всего этого я и сделал вывод, что вышеупомянутый Перришон вас ненавидит. Ваше присутствие его унижает, он чувствует себя приниженным, обязанным вам! Вы подавляете его как человека!
Арман. Но это же неблагодарность!..
Даниэль. Неблагодарность – разновидность гордости… Или проявление «независимости духа», как выразился один галантный философ. А мсье Перришон – самый независимый из всех французских каретников, это я сразу учуял… Потому-то я и пошел совсем по другому пути.
Арман. По какому же?
Даниэль. Я поскользнулся – нарочно – возле небольшой расселины… О!.. совсем небольшой – и покатился вниз.
Арман. Нарочно?
Даниэль. Вы не понимаете? А ведь это была гениальная мысль – дать возможность каретнику спасти своего ближнего без малейшего риска для себя! Потому-то с тех пор я и стал для него светом в окошке, его радостью, его трофеем, доказательством его доблести! Стоит мне появиться, как его физиономия расцветает, живот выпячивается вперед, а позади сюртука вырастает павлиний хвост… Я держу в руках этого молодца так же крепко, как тщеславие держит человека… Стоит ему немного охладеть, – я подогреваю его пыл, раздуваю его… Печатаю о нем заметку в газете, платя по три франка за строчку!
