Леопольдштадт - Том Стоппард

Польди. Догадайтесь, что теперь.

Польди начинает составлять посуду на поднос. Мина помогает, чтобы та поскорее ушла.

Мина. Значит, последнее слово осталось за бабушкой Эмилией.

Польди. Она сказала, что это предсмертное желание.

Слышно, как захлопывается входная дверь.

Наконец-то.

Входит Герман. Он неплохо выглядит в свои шестьдесят, но видно, что жизнь его сильно потрепала.

Герман. Отто! Прошу прощения.

Отто. Не беспокойтесь. Госпожа Гермина очаровательно развлекала меня.

Герман сталкивается с Польди, которая выходит с полным подносом.

Герман. Ого, взгляните-ка, а вам никто даже не предложил бокала!

Герман кладет себе в рот какую-то закуску и подхватывает с подноса бутылку и два бокала.

Мина. Ты что, забыл про брис ребенка Салли? Тебя все ждут в бабушкиной комнате!

Герман. Пойди и скажи им, пожалуйста, чтобы начинали без меня.

Мина отвечает улыбкой на поклон Отто и уходит.

Отто. Мой отец просил передать вам свои приветствия. Можно я на столе разложу бумаги?

Герман занят бутылкой и бокалами. Отто с любопытством отодвигает знамя, сделанное Нелли.

Герман. Это, должно быть, Нелли. Моя племянница. Она заразилась политикой в университете и теперь ходит на пикники с социалистами.

Он протягивает Отто бокал и приглашает его сесть.

Да и кто теперь захочет быть капиталистом в Австрии? Доход с оборота подняли вдвое. Подоходный налог тоже вдвое. Налог на роскошь. Восьмичасовой рабочий день и оплачиваемый отпуск. Нас обложили высокими тарифами и импортными пошлинами – новые страны сводят старые счеты с империей. Я вкладывал деньги в государственные военные облигации до 1917 года. Это патриотизм! Отто, «Мерц и компания» еще не такие времена пережили, поверьте. Мы делали ткань из крапивы! Если вы попадали под дождь в пальто фабрики Мерц, пальто сначала набухало, а потом расползалось. Но мы никогда не останавливали бизнес, потому в империи можно было заниматься бизнесом. Пятьдесят миллионов человек – это рынок. Шесть миллионов человек в очереди за пайком – это и не рынок, и не налоговая база. Мы живем на пожертвования победителей, замаскированные под займы, которые мы не можем вернуть и не можем потратить без разрешения бухгалтера Лиги Наций, который сидит в Женеве. Быть австрийцем сегодня унизительно. Продолжение семейных традиций, конечно, радует, но мало помогает «Мерц и компании», и пусть я буду проклят, если я окажусь тем Мерцем, который не смог передать прибыльное дело своему сыну. Вы познакомились с Якобом?

Отто. Он открыл мне дверь.

Герман. Война его очень озлобила. Жаль, что это отпугивает девушек.

У него уже могла бы быть семья, родился бы сын, дай Бог. Я, кстати, ничего ему не говорил.

Отто. Якоб интересуется текстильным делом?

Герман. Нет, пока что нет. Он опустошен. Но дайте ему время. Я рассчитываю, что лет через десять я стану почетным председателем и выйду на пенсию.

Отто. Но захочет ли он стать вами? Я ничего плохого не имею в виду. Это вопрос.

Герман. Это семейное дело. Теперь его очередь.

В комнату быстрым шагом входит Гретль.

Гретль. Герман! Что ты делаешь? Ты все пропустишь!

Герман. Ну, значит, пропущу. Ты не хочешь поздороваться с Отто?

Отто. Прошу прощения, госпожа Мерц.

Гретль. Это брит-мила моего первого внука.

Герман. Что? Он не твой внук! Он внук Вильмы. Он двоюродный внук сестры твоего мужа.

Гретль. Он держит меня за идиотку. Это моя первая брит-мила у внука.

Герман (Отто). Это как крестины, только в спальне моей матери.

Гретль. Крестины?

Герман. Отто понимает, что я имею в виду.

Гретль (гневно). А вот я не понимаю, что ты имеешь в виду. (Обращаясь к Отто.) Это договор между мальчиком и Богом, который заключается со времен первого завета между Авраамом, первым евреем на земле, и Богом, только Аврааму было 99 лет, когда Бог сказал ему, что он должен сделать обрезание своему сыну и всем слугам, и тогда же Бог пообещал Аврааму и его семени землю Ханаана. Книга Бытия, глава 17!

Младенец, который утих на какое-то время, вдруг начинает кричать от неожиданности и боли. Гретль, тоже с криком, выбегает из комнаты.

Герман. Она никогда не перестает меня удивлять.

Герман долго и пристально смотрит на портрет Климта. Отто ждет.

Отто. Вы знали Климта?

Герман как будто не слышит.

Входит Людвиг в шляпе и в пальто. Он занят своими мыслями и спокойно говорит сам с собой.

Людвиг. По закону Аристотеля, верным может быть или утверждение, или его отрицание. Третьего не дано. Следуя Гилберту в отношении гипотезы Гордона, сначала надо допустить, что гипотеза неверна. Если мы сможем найти опровержение…

Он замечает Германа.

Герман!

Осматривается.

А где брит-мила? Я был у доктора.

Герман. У Эмилии в спальне. Все хорошо?

Людвиг. У меня хорошо. Насчет доктора не уверен.

Он выходит.

Отто. Может быть, вы бы хотели…

Герман. Нет, все в порядке. Ребенку еще должны присвоить древнееврейское имя, потом молитва и благословление, а затем – празднование, так что у нас еще полно времени.

Отто. Я подготовил для вас предполагаемые показатели, чтобы вы посмотрели. Новый шиллинг должен притормозить инфляцию. Если республика объединится с расширенной Германией, внутренний рынок расширится вместе с ней, и поставка сырья…

Герман. О чем вы говорите? Союз с Германией запрещен мирным договором.

Отто. Победители напортачили с миром. И им придется это признать. Кроме того, чтó они смогут cделать, если республика проголосует за союз? Неформальные плебисциты в Тироле и Зальцбурге показали, что 90 % хотят быть немцами.

Герман. Альпийская Австрия! Отсталая, ненавидящая Вену и все новое.

Отто. Австрии на всех не хватит. Филейная часть империи поделена между левыми и правыми, а за остатки бьются монархисты, социал-радикалы, немецкие националисты, фашисты, заигрывающие с Италией, национал-социалисты, заигрывающие с Баварией… вот что такое сегодня земли Габсбургов. Союз народов, говорящих на немецком, выглядит логичным.

Герман. Вы готовы пожертвовать нашей независимостью ради логики?

Отто (смеется). Австрийцы умеют получать удовольствие от жизни, а не трезво оценивать факты.

Младенец продолжает плакать. Неразборчиво доносится молитва на иврите. Внезапный взрыв аплодисментов, тосты, поздравления. Гретль входит в приподнятом настроении, чтобы забрать бутылку. Ее появление и уход составляют единое действие.

Гретль. Мальчика назвали Натан Шимон бен Захария Фишбейн! (Обращаясь к Отто.) Шимон на иврите – это Симон, а бен значит «сын». Я это помню с брит-милы Якоба, но он отказался от нее ради крещения.

Она уходит с бутылкой. Герман переключается на бумаги, разложенные на столе.

Через такт возникает новый звук.

Постепенно становится слышен гул бомбардировщиков над городом; он нарастает и наконец делается очень громким. Сверху падают листовки – готический шрифт и свастика.

Четырнадцатилетний мальчик ловит одну из листовок. Это Натан Фишбейн. Салли зовет его.

Салли. Натан!.. Натан! Быстро домой! Сейчас же!