Эбби. Я… я его убила, Ибен.
Ибен (ошеломлен). Убила?
Эбби (тупо). Ага.
Ибен (приходит в себя, говорит яростно). И поделом! Однако надобно позаботиться, чтобы подумали, будто он, вонючка старая, сам себя по пьяной лавочке ухайдакал. Все покажут, до чего он надрался.
Эбби (исступленно). Нет! Нет! Не его! (Безумно смеется.) Но ведь мне надо было это сделать! Лучше бы мне его убить. Чего ж ты это не сказал мне?
Ибен (потрясен). Лучше бы? То бишь как?
Эбби. Я не его.
Ибен (его лицо становится жутким). Неужто… неужто мальца!
Эбби (тупо). Ага.
Ибен (падает на колени, словно громом пораженный, голос его дрожит от ужаса). О Боже Всемогущий! Всемогущий Боже! Маманя, как же ты ее не удержала?
Эбби (просто). Да она к себе в могилу воротилась в ту ночь, когда мы первый раз… помнишь? Я ее с тех пор и не чуяла.
Пауза. Ибен прячет лицо в ладонях и весь дрожит, как в лихорадке. Она тупо продолжает:
Я на личике у его подушку оставила. Он сам себя убил. Дышать перестал.
Ибен (к его горю примешивается гнев). Он был на меня похожий. Он был мой, черт бы тебя взял!
Эбби (медленно и прерывисто). Я не хотела. Я сама себя за это ненавидела. Я его любила. Он такой был хорошенький – точка в точку ты. Но тебя я пуще любила – а ты уезжать собрался… далеко-далеко, где я больше тебя не увижу, больше тебя не поцелую, больше ко мне ты не прижмешься… а ты сказал, что его ненавидишь, помереть ему желаешь… сказал, что кабы не он, то все у нас по-прежнему было бы.
Ибен (не в силах это выносить, яростно вскакивает и угрожает ей, его пальцы дергаются, как бы добираясь до ее горла). Врешь! Никогда я не говорил… и в помышлении не было, чтобы ты… да и я бы скорее сам себе голову отрезал, чем хоть пальчику его больно сделал!
Эбби (жалостно, опускаясь на колени). Ибен, не гляди на меня так… не надо ненавидеть меня… это после того, что я для тебя сделала… для нас… чтобы нам сызнова быть счастливыми…
Ибен (теперь он разъярен). Заткнись, не то пришибу! Вижу я таперя твой изворот – не впервой эта подлость: убивство решила на меня свалить!
Эбби (стонет, зажимая себе уши). Не надо, Ибен! Не надо! (Обхватывает ему ноги.)
Ибен (внезапно охваченный ужасом, отшатывается от нее). Не трожь меня, отрава ты этакая! Какже ты это могла… ребеночка, бедняжечку, убить… Ты, видать, нечистому душу заложила. (С внезапной яростью.) Ха! Ясно мне, почему ты это сделала! Я вракам твоим не поверю – хотела ты напоследок сызнова меня обобрать… последнее отнять, что у меня еще оставалось… долю мою в ём – нет, его всего… видела ты, что он на меня похожий… знала, что он весь – мой… и вынести это не могла! Уж я тебя знаю! Ты за то его убила, что он – мой! (Все это почти лишило его рассудка. Он метнулся мимо нее к двери, затем повернулся и, тряся в ее сторону кулаками, буйно кричит.) Но таперя-то я тебе отомщу! Шерифа позову! А там запою «Я еду в Калифорнию!» – и поеду – к золоту – к Золотым Воротам – к золотому солнцу – к золотым россыпям на Западе! (Последние фразы он то бессвязно говорит, то выстанывает – и вдруг резко останавливается.) Пойду к шерифу – пущай тебя заарестует! Пущай тебя прочь от меня уволокут да под замок посадят! Видеть тебя не могу! Хоша ты убивица да мошенница, а меня к тебе все ж таки тянет! Шерифу тебя выдам!
Ибен поворачивается, выбегает наружу, огибает угол, задыхаясь и рыдая, и пускается бегом по дороге, причем его заносит.
Эбби (с трудом встает на ноги, бежит к двери и кричит ему вслед). Я люблю тебя, Ибен! Люблю! (Обессиленно становится в дверях и качается из стороны в сторону – вот-вот упадет.) Делай что угодно – только люби меня по-прежнему! (Обмякает и падает без чувств.)
Обстановка третьей сцены. Видны кухня и спальня Кэбота. Прошло около часа. Рассвело. Небо сверкает в рассветных лучах. Эбби сидит за столом в кухне, ослабевшая, изнеможенная, голова склонилась на руки, лица не видно. Кэбот спит наверху, но вдруг просыпается. Смотрит в окно, с удивлением и раздражением фыркает, затем откидывает одеяло и одевается. Не оглядываясь, он заговариваете Эбби, которая, как он предполагает, лежит рядом.
Кэбот. Гром и молния, Эбби! Так допоздна я полсотни лет не спал. Солнце, почитай, совсем взошло. Это, видать, от пляски да от выпивки. Видать, старею. Надеюсь, Ибен уже работает. А ты-то могла бы побеспокоиться да и разбудить меня. (Поворачивается, видит, что ее нет, удивлен.) Нну – где же это она? Полагаю, стряпает. (Подходит на цыпочках к колыбели, смотрит в нее и гордо говорит.) С добрым утречком, сынок. Ишь, красавчик. Прямо картинка. И спит крепко. Другие-то почти всю ночь напролет орут.
Тихо выходит из спальни, через несколько мгновений появляется в кухне и видит Эбби.
Так вот ты где! Что-нибудь сготовила?
Эбби (не шевелясь). Нет.
Кэбот (подходит к ней и говорит почти сочувствуя). Неможется тебе?
Эбби. Нет.
Он похлопывает ее по плечу. Она содрогается.
Кэбот. Лучше поди приляжь. (Полушутливо.) А то вскорости сыну понадобишься. Наверно, он голодный, как волк, проснется, до того крепко спит.
Эбби (содрогается, затем говорит мертвенным голосом). Не проснется.
Кэбот (шутливо). Нынче утром он весь в меня. Я так долго не спал…
Эбби. Он помер.
Кэбот (растерянно уставился на нее). Что…
Эбби. Я его убила.
Кэбот (в ужасе отступает от нее). Рехнулась ты… или пьяная… или…
Эбби (рывком поднимает голову, поворачивается к нему, исступленно кричит). Говорю тебе, убила! Задушила. Ежели не веришь, ступай погляди!
Кэбот в оцепенении смотрит на нее, затем опрометью выбегает из кухни; слышен его топот на лестнице, он врывается в спальню и подбегает к колыбели. Эбби совершенно безжизненно возвращается в прежнюю позу. Кэбот кладет руку на тельце в колыбели. Испуг на его лице сменяется ужасом.
Кэбот (содрогаясь, отшатывается). Боже Всемогущий! Боже Всемогущий!
Спотыкаясь, идет к двери, возвращается в кухню, все еще ошеломленный подходит к Эбби и хрипло спрашивает:
Ты это почему? Почему?
Поскольку Эбби не отвечает, он грубо хватает ее за плечо и трясет. Я тебя спрашиваю, почему ты это сделала! Уж лучше сказывай, не то…
Эбби свирепо толкает его – так, что он, шатаясь, отлетает назад.
Эбби (вскакивает на ноги и говорит с дикой яростью и ненавистью). Не смей меня трогать! Какие такие у тебя права меня про него спрашивать? Не твой это сын! Думаешь, родила бы я сына от тебя? Скорей померла бы! Видеть мне тебя противно и завсегда было противно! Будь у меня хоть капля ума, я бы не его – тебя бы убила! Ненавижу тебя! А люблю Ибена. С самого начала. И сын-то он Ибена – мой да Ибена, а не твой!
Кэбот (стоит в оцепенении; после паузы говорит отупело, с трудом подыскивая слова). Так вот оно что было… что я чуял… вот что по углам тыкалось… а тем временем ты врала… не давалась мне… говорила, будто уже затяжелела… (Погружается в гнетущее молчание – затем говорит со странным чувством.) Помер, так оно и есть. Я ему сердце пощупал. Бедненький! (Смигивает единственную слезу и рукавом утирает нос.)
Эбби (истерично). Не надо! Не надо!
Кэбот (со страшным усилием, напряженно распрямляется, превращает лицо в каменную маску и говорит сквозь зубы). Я должен быть, ровно камень, ровно скала Завета! {Пауза. Он полностью овладевает собой и резко говорит.) Коли он от Ибена – туда ему и дорога! А может, я так все время и держал в подозрении. Чуял я: тут где-то есть что-то супротив естества – до того одиноко в доме заделалось, то-то меня все в коровник тянуло, к зверям сельным… Ага. Надо быть, я и впрямь учуял… что-то. Нет, меня вы не надули, хоша бы не совсем… Старый я воробей… Зрею, ровно плод на ветке… (Понимает, что заболтался, и смотрит на Эбби с жестокой ухмылкой.) Стало быть, ты хотела скорей меня убить, а не его – так? Нну, а я так до ста лет доживу! И полюбуюсь, как тебя вешать будут! Я тебя предоставлю на суд Божий и человеческий! Пойду таперя за шерифом. (Направляется к двери.)
Эбби (тупо). Ни к чему. Ибен за ним пошел.
Кэбот (поражен). Ибен – к шерифу?
Эбби. Ага.
Кэбот. Про тебя докладать?
Эбби. Ага.
Кэбот (обдумав это, говорит после паузы жестким голосом). Ну, спасибо, что от хлопот меня избавил. Пойду работать. (Направляется к двери, затем поворачивается и говорит голосом, исполненным странным чувством.) Он моим сыном должон был быть, Эбби. Меня ты должна была любить. Я – мужчина. Кабы ты меня любила, никакому шерифу я бы на тебя не донес, что бы ты ни сделала, хоша живьем меня жарь!
