Закатов. Да-а, русский народ великий юродивец. В смраде и язвах, в скверне дел валяясь, возвещает миру чистую, святую правду! Да, Россия новую правду в кровавых муках родит.
Елисатов. Это уж вы не буквально, спорный символ: возможно, это не роды, а кровавый понос.
Горностаев. Отчего понос?
Елисатов. Мало ли. От неумеренного употребления свободы, например.
Фольгин. С такими убеждениями жить в России… (Ушёл.)
Елисатов. Где Россия? Где убеждения?
Закатов. Не убеждения, но вера. Народ-богоискатель жадно ищет правду божию.
Горностаев. Да, да… Признаков правды!
Елисатов. У меня семь раз искали. Полы ломали. Всё взяли на богостроительство. Даже мебель унесли богоносцы.
Закатов. Бог вам сторицею воздаст.
Горностаев. Да, да… (Всматривается в Елисатова.) Это вы… дачестроитель?
Елисатов. В каком смысле?
Горностаев. Аферист… Пустоземельный…
Елисатов. Профессор, позвольте, это уж слишком буквально.
Горностаев. А? Извините… Может быть, другой?
Елисатов ушёл. Входит Колосов.
Но признак моральной дегенерации: блеск диалектики при потухшей этике.
Быстро входит Фольгин.
Фольгин. Дорогой профессор, мне нужен совет…
Горностаев. Совет?
Вдали голос Горностаевой: «Сахарин, горький перец, лимонная кислота!»
Скажите, кто это выкрикивает?
Колосова. Это ваша жена.
Горностаев. Какой неприятный голос!
Фольгин. Профессор, я по важному делу.
Горностаев. Да? Пожалуйста. Вы что? Бриллианты или мука?
Фольгин. Нет, я честный человек. (Обиженно.) Только член здешней земельной комиссии.
Горностаев. В чём дело?
Фольгин. Дело в том, что у каждого человека в бесконечности идут свои часы… Идут, отсчитывая на голубом циферблате его сроки. Золотая стрелка моих часов подошла к чёрной цифре.
Горностаев. Говорите кратко, прозой.
Фольгин. Меня вошь укусила.
Горностаев. Это… буквально или символ?
Фольгин. Какой там символ! Сейчас снял… Что дальше делать?
Горностаев. Почешитесь… бельё…
Фольгин. Тифозная! Через две недели меня не будет!
Горностаев. Ну, это ещё не наверное.
Фольгин. Наверное… Это так ново и велико. Две недели жизни, и потом — прах, ничто. Но две недели мои… Я безграничный властелин, без страха перед будущим. Я ведь теперь всё могу: грандиозный подвиг, небывалую подлость, террористический акт, землю взорвать! И всё это ничто перед вечностью, в которую я вступил после укуса! Дайте же совет!
Горностаев. А вы чем занимались до укуса?
Фольгин. Служил в палате и всегда мечтал о конституции, хотя и тайно.
Горностаев уходит, стуча колотушкой.
Колосова. Слушайте, как раз для вас дело. Грандиозный подвиг.
Фольгин. А именно?
Колосова. Спасти пять человек! Сегодня их должны казнить.
Фольгин. Так это — большевики?
Колосова. Да, пять человеческих жизней!
Фольгин. Но здесь сталкиваются два принципа: спасение человека и помощь большевику. Надо обдумать!
Колосова. Да нет времени думать!
Фольгин. Для мысли всегда должно найтись время.
Все уходят. Входит Панова. Мимо проходит Любовь.
Панова. А, Люба, дорогая! Тоже на танцы? Постойте, куда же вы? Один нескромный вопрос: получили документы?
Яровая. Мне с вами не о чем говорить.
Панова. Так мне с вами есть о чем поговорить. Убийцы! Бы это что же сделали? (Загородила дорогу Яровой.) Я хотела вам помочь спасти людей от смерти, а вы на эту помощь кровью, убийством ответили!
Любовь. Этим убийством, кажется, вы ему на что-то ответили.
Панова. Что! Ах, негодяи! Воспользовались мной для своих гнусных целей, а потом на меня же валить! Не удастся! Вы у меня завтра же все на фонарях повиснете.
Любовь. Не зацепиться бы вам вместе с нами.
Панова. А-а, так? До вас я была чиста, неповинна, а вы меня кровью покойного Кутова забрызгали. Пожалуйте к ответу.
Яровая. Ну, что ж, идём. Вам бы давно этим заняться.
Панова. О да, я знаю: вам смерть не страшна… Но я создала бы для вас что-нибудь пострашней смерти.
Любовь. Вы это уже создали для себя — пляшущие мертвецы. (Идёт.)
Панова (вслед, сквозь стучащие губы). Так спляшешь ты у меня…
Подходит Елисатов.
Елисатов. Павла Петровна, за вами последний вальс. (Уводит Панову.)
Любовь (за деревом натолкнулась на Чира). И ты здесь, гад? (Уходит.)
Чир. Господь ревнитель и мститель повеле очистить земли от богатых, домы вдов пожравших, и от нищих, бога изгнавших. (Тихо бредёт влед.) Помяни, господи, о здравии бесноватую Любовь, блудницу Павлу, льстеца Аркадия…
Проходит Яровой.
(Ему навстречу.) Ваше благородие!
Яровой. Ну?
Чир. Слово о господе имам.
Яровой. Что такое? (Идёт, не останавливаясь.)
Чир (идя впереди, шепчет ему). Сейчас тут две дщери вавилонские тайный разговор имели.
Яровой. О чём?
Чир. Блудница Павла говорит: я, говорит, чистая и невинная, вроде почти как девица была, а вы, говорит, меня покойницким образом всей невинности лишили и кровь у меня пролили, говорит.
Яровой. Что ты, осёл, мелешь?
Чир. Своими ушами слышал. Я, говорит, вам помочь хотела и через то лишилась… (Продолжая шептать, уходит вслед за Яровым.)
Горностаева (у павильона). Сахарин, самый лучший, в кристаллах…
Подходит Колосов.
Колосова. Позвольте пакетик.
Горностаева отпускает. Подходит баронесса, вытирает платком заплаканные глаза.
Баронесса. Боже мой!.. Боже мой!..
Горностаева. Баронесса, что с вами?
Баронесса. Разве не слыхали? Петербургский особняк променял! На костюм и сахар польстился… Не могу, я слишком благородна!
Горностаева. Милая, ваш хоть что-нибудь выменял, а мой проторговался, как дурачок. Купят у него соды, а он сахарину отпустит. Дадут тысячную бумажку, а он пятитысячную сдачи… Доторговался — днями хлеба не видим.
Баронесса. Мы тоже… С утра только чай… Вернёмся в Петербург, хоть в гостинице останавливайся! (Плачет.)
Колосова. Позвольте вам предложить. (Достаёт из сумки и подаёт белый хлеб.)
Баронесса. Что такое?
Колосова. Пожалуйста, не откажите.
Баронесса. Но я вас даже не знаю…
Колосова. Ничего. Хлеб свежий.
Баронесса. Право, неловко…
Колосова. Позвольте разрежу. (Подаёт Горностаевой.) Прошу вас.
Горностаева. Нет, зачем же… Хоть я вас, кажется, встречала… А что же вы сами?
Колосова. Ну! Я сыт и, кроме пирожного, ничего не хочу.
Горностаева. Вишь вы, лакомка!
Баронесса. А вы, Елена Ивановна, любите брауншвейгское пирожное? Какая это прелесть! К желткам да мускатного ореха.
Горностаева. Нет, а слоёный торт с фруктами!..
Говорят быстро, захлёбываясь.
Баронесса. А потом померанцевые корки… Пальчиком ямочки и туда маслица с белком, спрыснуть розовой водой и заглассировать… Это такой аромат был. Бывало, графиня…
Горностаева. Слоёное тесто кружочками… Края смазать яичком, а в середине засахаренные фрукты… Ах, как они у меня удавались! Бывало…
Баронесса. И подумать только: вернусь — и столовая и буфетная — всё чужое. (Плачет.)
Колосова. Ну… успокойтесь. Груша вот.
Баронесса. Отец Закатов говорит: через шесть недель.
Колосова. Врёт ваш Закатов. Успокойтесь.
Баронесса. Как вы смеете?!
Горностаева. Кто же, по-вашему, не врёт?
Колосова. Я.
Баронесса. Так когда же в Петербурге будем?
