Ну, этого еще не хватало! Прошу прощения, Александр Андреевич, я в стороне. И я очень прошу не впутывать меня в эту историю.
Б о л ь ш а к о в (строго). Подхватов?
П р о к о ф ь е в. Допустим.
Подхватов пытается улизнуть.
Б о л ь ш а к о в. Стой!
Подходит к Подхватову, смотрит в упор, тот прячет глаза.
И до чего ж ты докатился, товарищ Подхватов, не ожидал от тебя такой пошлости.
П о д х в а т о в. Я… Я, Федор Федотович, здесь ни при чем, я в стороне. (Уходит.)
П р о к о ф ь е в. Да! Довольно странно все это выглядит.
Б о л ь ш а к о в. Странно другое, что вы, старый коммунист, опытный инженер, руководитель огромнейшей стройки, и вдруг не понимаете время, в которое мы с вами живем.
П р о к о ф ь е в. Не волнуйся, понимаю не хуже тебя.
Б о л ь ш а к о в. За интересами стройки вы перестали чувствовать дыхание жизни, за эстакадами живых людей перестали замечать.
П р о к о ф ь е в. Вздор. Чепуха! Это ты лишь болтаешь о красивой жизни, а я ее делаю. Да-да, делаю! Для кого, разреши тебя спросить, я строю гидроэлектростанцию? Для себя? Для кого я строю дома, клубы, ясли, магазины, столовые? Тоже для себя?
Б о л ь ш а к о в. Строите, верно, но ведь тысячи строителей живут в палатках.
П р о к о ф ь е в. Ничего не случится. И потом вот что я вам скажу: на стройке я хозяин, и я никому не позволю вмешиваться в мои дела.
Б о л ь ш а к о в. Да поймите же вы наконец…
П р о к о ф ь е в (перебивает). Какой же ты, к черту, партийный работник, если ты не понимаешь, что является сейчас главным. Партия требует сегодня от нас наращивания темпов, стремительного развития производительных сил, а ты?..
Б о л ь ш а к о в. Наращивание темпов очень важно. Но мы строим не ради того, чтобы строить, для людей строим. И наш долг — сделать все, чтобы наш строитель уже сегодня почувствовал блага жизни, чтобы он в сегодняшнем дне видел прекрасный завтрашний день. Неустройство рабочих на нашей совести — и на твоей и на моей. Не поймешь этого, товарищ Прокофьев, — в конфликт с партией вступишь.
П р о к о ф ь е в. Нет-нет, вы посмотрите на него! Это я-то вступаю в конфликт с партией? Да я… да за такие слова судить надо, как за клевету.
Б о л ь ш а к о в. И осудят тех, кто не понимает основного закона жизни нашей партии.
П р о к о ф ь е в. Ну, нам говорить больше не о чем, товарищ Большаков!
Б о л ь ш а к о в. Да, я тоже так считаю. (Уходит.)
П р о к о ф ь е в. Я вступлю в конфликт с партией! Но нет, шутишь, товарищ Большаков. (Подходит к телефону, звонит.) Срочно соедините меня с обкомом партии… Да, срочно… Что?.. Связь не работает? Да что вы там сидите! (Бросает трубку.) Анна, Анна!
Появляется А н н а.
А н н а. Ты меня звал?
П р о к о ф ь е в. Да-да! (Передает ей лист чистой бумаги.) Печатай!
Анна садится за пишущую машинку.
(Диктует). «Телеграмма. Областной комитет партии товарищу Родионову. Точка. В связи с тем, что между мною и Большаковым имеются принципиальные расхождения по ряду вопросов, прошу срочно вызвать обком партии меня и Большакова. Точка. Прокофьев. Точка». Что же ты не печатаешь?
Анна медленно допечатала. Пауза.
А н н а (вынимает текст из машинки, кладет на стол). Саша, поставь его, пожалуйста, на место!
П р о к о ф ь е в. Есть, товарищ начальник!
Анна передает текст телеграммы. Уходит.
(Молча читает.) Да! Складно написано. (Задумался.) Очень складно! (Медленно рвет бумагу на мелкие части.) Сам как-нибудь разберусь.
З а н а в е с.
КАРТИНА ШЕСТАЯ
Прошло три месяца. Квартира Большакова в рабочем бараке. Обстановка та же, что и в третьей картине, с той лишь разницей, что комната приобрела теперь более обжитой вид. Б о л ь ш а к о в вешает на окна занавески. Н а т а ш а разбирает чемодан. Поют «Подмосковные вечера».
Б о л ь ш а к о в (Наташе). Так будет хорошо?
Н а т а ш а. Можешь закреплять.
Б о л ь ш а к о в. Так ты говоришь, Женька очень подрос?
Н а т а ш а. Тебя догоняет.
Б о л ь ш а к о в. Непутевые мы с тобой, Наташенька, но ничего, еще немного осталось.
Н а т а ш а (вынув из чемодана платье). Федя, где у тебя утюг?
Б о л ь ш а к о в. А зачем он мне?
Н а т а ш а. Уютно ты живешь, Федор. Ни кастрюль, ни посуды у тебя нет.
Б о л ь ш а к о в. Будет, Наташенька, все будет! И утюг, и кастрюли, и шайки, и лейки.
Н а т а ш а. Я в магазин схожу. (Что-то пишет.)
Б о л ь ш а к о в. Почему ты? (Принимает стойку «смирно».) Рядовой Большаков в вашем распоряжении!
Н а т а ш а. Хорошо, иди! Вот тебе памятка. Не спутай шайку с лейкой.
Б о л ь ш а к о в. Слушаюсь! (Идет к двери.)
Н а т а ш а. Федя!
Б о л ь ш а к о в (обернувшись). Да?
Пауза.
Н а т а ш а. А ты похудел. Не бережешь себя.
Б о л ь ш а к о в. Пустяки! Что мне сделается? Кремень-мужик.
Н а т а ш а. В голове осколок, приступ был, а ты все шутишь. У врачей так ни разу и не был?
Б о л ь ш а к о в. Сибирь, Наташенька, самый лучший доктор. Эх и соскучился же я по тебе. (Подходит к ней, обнимает.)
Н а т а ш а. Федя, ты извини меня, я все не решалась тебя спросить… У тебя на работе что-то не ладится?
Б о л ь ш а к о в. Ничего особенного не случилось. Но все у меня не так, как бы хотелось. Делаем одно дело, а живем — каждый по себе…
Н а т а ш а. Федя, но после той размолвки с Прокофьевым прошло больше трех месяцев. За это время он, возможно, многое пересмотрел? Да и на стройке, ты же сам писал, произошли большие перемены.
Б о л ь ш а к о в. Да!.. С палатками, можно сказать, покончено. Но дело не в этом. Замкнулся он, ходит как тень, сам не свой, — и со мной ни слова. На заседаниях парткома отмалчивается. Здоровается молча, кивком головы. Будто черная кошка дорогу перебежала. Словом, не работа у нас, а черт знает что.
Н а т а ш а. Федя, может быть, тебе уйти? Нельзя жить все время в таком напряжении.
Б о л ь ш а к о в. Уйти? А во время войны разве нам легко было? Но ни у тебя, ни у меня, насколько я помню, никогда таких мыслей не возникало.
Звонит телефон.
У телефона… Слушаю, Степан Сократович… Нет, Прокофьев мне ничего не говорил… Отзывают? И куда же?.. Ясно… Да! Жду! (Кладет трубку.)
Н а т а ш а. Что-нибудь случилось?
Б о л ь ш а к о в. Степана Сократовича отзывают.
Н а т а ш а. Куда?
Б о л ь ш а к о в. В Москву… (Спохватившись.) Однако так и в магазин можно опоздать.
Н а т а ш а. Только недолго.
Большаков уходит.
Не улеглось, значит… Вот, оказывается, почему он такой усталый… Да… О перемене места работы и слушать не желает… И всегда он такой неугомонный…
Входит Н а с т я.
Н а с т я. Простите, я что, дверью ошиблась?
Н а т а ш а. Вам кого?
Н а с т я. Федора Федотовича.
Н а т а ш а. Он сейчас придет.
Н а с т я. Вы тоже его ожидаете?
Н а т а ш а. Да, ожидаю. У вас что-нибудь срочное?
Н а с т я. Нет, я так. Пришла объясниться. Вы Лешку Реброва знаете?
Н а т а ш а. Нет.
Н а с т я. Да как же, гармонист! На большом «МАЗе» работает. Не знаете? Чудно́!.. Вся стройка знает, а она не знает.
Н а т а ш а. А я не знаю. Ну а
