Моргунов. Он это слабо, он это слабо помнит, Алексей Алексеевич.
Белоярцев. Почему? Помню.
Иванов. Так чего ж ты жену заочно подозреваешь?.. Я вот и сам еще не знаю, кто больше для родины и для победы сделал — я или моя жена. Скорее всего она.
Исаев. Ну, как сказать! Из вас, Алексей Алексеевич, одной крови сколько вышло, если считать просто на граммы…
Моргунов. да пуда полтора, не меньше, ей богу. Из меня от двух тяжелых ранений вышло семь фунтов, я считал. (Он хохочет).
Иванов. А я не считаюсь здесь своей кровью, когда там у женщины и у подростка кости сохнут от работы круглые сутки, когда они там хлебом с картошкой не всегда наедаются…
Офицеры молчат.
Моргунов. Да, в тылу у нас тоже, выходит, богатыри.
Иванов. Наши жены там, наши советские женщины, наши дети и старики, — вот какие там богатыри. Это они нас всю войну и кормят, и одевают, и оружие делают в достатке с избытком.
Белоярцев. Это все совершенно верно, Алексей Алексеевич, и совершенно точно. Но я говорил, собственно, об одном частном случае, о любви…
Исаев. Вот это действительно частный случай! Как можно так думать! Пока этот частный случай существует, на земле всегда и счастье и надежда будут…
Белоярцев. Разве? Ты так хорошо и подробно это знаешь. А что есть любовь?
Исаев. Точно не знаю, а приблизительно. Любовь — это значит вперед, это внутреннее движение человека, это атака будущего оружием сердец…
Иванов. Не знаю, верно это или нет, но это красиво…
Белоярцев. Я о своей жене, а вы о человечестве.
Моргунов. Какая жена!.. другая станет перед тобой — ну, скажем, туловищем или частично корпусом — и человечества тебе никакого из-за нее не видно… И будешь ты в тени в одиночку жить! (Показывает игрою, как это получается, когда жена весь мир загораживает своим туловищем. Все смеются)
Белоярцев. Опять вы не туда… Я просто сказал, что мне моя жена не нравится, потому что я здесь четвертый год под огнем, а она…
Моргунов (смеясь). Ну, а ей, допустим, — ты прости меня, — другой нравится и не под огнем… Сережа, ты не переживай, ты атакуй регулировщицу холодным оружием сердец! Вперед!
Белоярцев. Ну, хватит пошлости!
Иванов. Тут не пошлость… Пошлость в твоем подозрении жены.
Белоярцев. Оставим жену. Это мое дело.
Иванов. дело твое, но нехорошо твое дело.
Белоярцев. Скажите, Алексей Алексеевич, а если бы ваша жена, работая инженером на заводе, сблизилась бы, скажем, с хлеборезом или шофером и сама бы вам о том написала, — как бы вы себя чувствовали?
Иванов. Не знаю, не переживал. Но ведь ты не знаешь, как жила твоя жена эти годы, а без точного знания такое дело не поймешь.
Белоярцев. Все равно в проступке всегда есть вина.
Иванов. Чепуха! Есть проступки и даже преступления, где нет никакой вины и виноватых нету, а есть необходимость.
Белоярцев. Нет преступлений без вины и нет у меня больше жены!
Иванов. дурной ты и сердце у тебя маленькое… Твоя жена труженица, мученица, ты бы, может, с ума сошел на ее месте, если б поработал так, как она, а ты ее ненавидишь, что ее кто-то там в губы поцеловал.
Белоярцев. А если больше?
Иванов. Что больше?.. Она мир спасла вместе с нашим бойцом, а ты ее в измене подозреваешь, в измене одному тебе!
Исаев. А все-таки тяжело узнать, что жена неверна.
Моргунов. да ничего! Можно же растереть это дело: гулять, танцевать, ухаживать. Не надо только одному сидеть и скорбью надуваться.
Иванов. То есть как же это: значит, тогда в клубе надо жить! Эх ты, решил задачу!
Исаев. Скажи, Алексей Алексеевич, а если бы, допустим, что-нибудь случилось подобное с твоей супругой? Ты как тогда бы?
Иванов. да я что!.. Я солдат, дорогой мой, а солдат и смерть стерпит, когда нужно. А раз я смерть прощаю, то и жену не обижу.
Исаев. А все-таки?
Иванов. Чего тебе — все-таки? Моя жена не железная копилка для добродетели… Все люди, брат, сейчас раненые, — зачем же упрекать жену, если ее поранила жизнь и судьба. Не одни же осколки и пули бьют человека.
Белоярцев. Так-то оно так…
Моргунов. А сердце все же свербит! Сердце ведь сволочь!
Жужжит зуммер полевого телефона.
Иванов (беря трубку). Сосна слушает… да… Он самый… Так точно… Есть. Посылаю связного. (Кладет трубку). Ну, ребята, у меня работа, да и вам пора…
Все трое встают, прощаются, как военные, — дружелюбно и любезно, понимая, что каждое свидание может быть последним.
Весенний яркий день.
Вдали — западноевропейский город. В городе горит несколько зданий. Слышны раскаты удаляющейся, затихающей стрельбы.
По дороге мчатся вперед наступающие колонны наших войск. По другой дороге подтягиваются обозы. Идут грузовики. На одном грузовике, на котором едет группа красноармейцев, сидит и Ольга, глядя вперед, в пожар войны, сияющими глазами.
Двухэтажный дом в заграничном городе. Снаружи стоят два наших автоматчика. Связисты тянут линию. Невдалеке горит дом. Появляется Иванов с офицерами и двумя ординарцами. Очевидно, что они пришли с переднего края. Все они входят в дом. Недалеко от этого дома, по той же улице, остановились наши грузовики, и они разгружаются.
С одного грузовика сходит Ольга со своим чемоданом и не знает, куда ей идти. Она стоит. Артиллерийский огонь, стук автоматов, что слышались вдалеке, утихают.
Пауза. Издали доносится гортанный гул тысяч человеческих голосов, и среди этого гула можно разобрать слитный гром русского ура. Ольга замерла и слушает, стараясь понять обстановку.
С группой младших офицеров идет веселый Моргунов. Ольга несмело подходит к нему и спрашивает у Моргунова о муже. Моргунов вытягивается перед Ольгой, козыряет ей, берет у нее чемодан и приглашает ее следовать впереди себя, все время громко радуясь.
Ольга. Что вы? Я смешная?
Моргунов. Вы душка!
Издали слышится торжественная музыка. Ольга жадно слушает.
Ольга. Что это?
Моргунов. Сейчас узнаете.
Дом, где находится Иванов. Из дома быстро выходит Иванов с офицером связи.
Ольга издали видит мужа, стоящего на каменном крыльце дома. Она бежит к нему.
К крыльцу подходит «виллис»; Иванов и его сопровождающий быстро, почти на ходу, вскакивают в «виллис» — и исчезают. Вдалеке играет музыка.
Моргунов идет с чемоданом Ольги. К нему подходят две девушки (австрийки) и подносят ему два букета весенних цветов. Моргунов благодарит, он хочет поцеловать руку старшей девушке, но они обе подставляют ему щеки, и Моргунов целует их в щеки.
Ольга сидит на нижней ступени крыльца дома, откуда только уехал Иванов.
Моргунов подходит к ней и дарит ей оба букета цветов.
Прямая улица. На зрителя мчатся на большой скорости несколько «виллисов».
В переднем «виллисе» — Иванов с сопровождающим его офицером. Во втором «виллисе» американский офицер со своим адъютантом.
Иванов вглядывается вперед и даже привстает с сиденья.
Он видит: на крыльце его дома сидит его жена; Ольга в платке, в ватнике, в валенках, в чем выехала она из далекого дома.
Ольга вблизи. Подскакивает первый «виллис», за ним второй, третий. Ольга встает в смущении, — и она видит мужа, выходящего из первой машины.
Иванов подходит к Ольге. Она стоит в стеснении против него.
Иванов сразу подымает ее, берет к себе на руки, как ребенка, и уносит по ступеням в дом.
Американские офицеры, наблюдавшие эту сцену, аплодируют. К американцам подходит Моргунов; он представляется старшему офицеру, здоровается со всеми и каждому говорит что-то, затем приглашает их в помещение. Американцы, смеясь, обнимают Моргунова, — и вся веселая группа офицеров подымается в дом.
Весенний вечер. Магазин женского готового платья.
Из магазина выходят с коробками покупок Моргунов, Исаев и Белоярцев.
Моргунов. Счастливые глупы и недогадливы!
Белоярцев. Да, а я бы хотел быть сейчас таким глупым, как наш Алексей.
Вход со двора в тот дом, где находится Иванов. Появляются три наших офицера с покупками. Стучат в дверь. дверь отворяется, выходит Ольга. Офицеры ставят коробки у ног женщины.
Ольга. Кому это?
Моргунов. Вам, вам, душка вы наша. Примите и не обижайте нас, старых вдовцов и сирот.
Офицеры единовременно козыряют и поворачиваются налево кругом.
Поздний вечер. Играет музыка. Вестибюль большого ресторана, где происходит банкет для офицеров союзных армий. Русские и американские офицеры беседуют и курят в вестибюле.
