Клод. Нет, нет, я обманулся. Ты — всего лишь ребенок, которому никого не жаль. (С жаром, словно в порыве отчаяния.) Потерять тебя таким образом!.. Девочка моя, поклянись, что тебя больше не будут посещать эти ужасные мысли!.. Чему ты улыбаешься?
Осмонда. Папа, ты ведь стараешься извлечь выгоду!.. Но я тебя понимаю. Ты так убит, ты совсем болен. Подумать только, что каких-нибудь десять… двенадцать дней назад ты не знал…
Клод (очень тихо, пристыжено). Да, я не знал.
Осмонда. Бедный, дорогой папочка! (Целует его.)
Входит г-жа Лемуан.
Г-жа Лемуан (растроганно). Как это мило! Здравствуй, душечка. Послушай, Клод, меня так успокоили слова Франсиса.
Осмонда. Ты о чем, бабушка?
Г-жа Лемуан. У меня было впечатление, что твой папа очень плохо выглядит, и я попросила дядю Франсиса зайти посмотреть его. К счастью, это, кажется, пустяки. (Клоду.) Что у тебя с глазами? Они покраснели.
Осмонда. Пыль попала.
Г-жа Лемуан. Главное, не три, от этого глаза только больше воспаляются. (Осмонде.) Голубка моя, мама велела тебе сказать, что ты ей очень нужна. Должно быть, это по поводу рождественских покупок.
Осмонда. Мама не нуждается в моих советах. (Отцу.) Уверяю тебя, на это уйдет пять минут. Пока, бабушка… (Уходит.)
Г-жа Лемуан. Угадай, что мне только что сообщила мадам Урсо!
Клод. Откуда мне знать?
Г-жа Лемуан. Тебе собираются в ближайшее время предложить большой приход на правобережье… Шайо.
Клод. Я слышать об этом не хочу, и ты это знаешь.
Г-жа Лемуан. Говорят, что предложение будет сделано в столь лестной форме…
Клод. Я не привык подчиняться чьему бы то ни было давлению. Если я покину улицу д’Алезиа…
Г-жа Лемуан. Так что?..
Клод. Это будет не ради авеню Марсо.
Г-жа Лемуан. Мой дорогой мальчик, не мне давать тебе советы, но я не понимаю, почему ты не хочешь иметь аудиторию, более достойную тебя.
Клод. Дело не в аудитории.
Г-жа Лемуан. Не я одна считаю, что с твоим красноречием…
Клод. Я не ритор.
Г-жа Лемуан. Твой бедный отец всегда говорил: «Наше место там, где мы приносим больше пользы».
Клод. Верно.
Г-жа Лемуан. А еще мне мадам Урсо сейчас сказала — в который раз! — что многих, кто мечтает тебя услышать, отпугивает расстояние.
Клод. Есть трамваи. Метро в пяти минутах.
Г-жа Лемуан. Это те, кому ты особенно нужен, интеллигенция. (Протестующее движение Клода.) Ты ведь знаешь, как людей захлестывает парижская жизнь.
Клод. Время этих господ слишком драгоценно. (Внезапно.) К тому же скоро у меня действительно будет для тебя новость.
Г-жа Лемуан (в возбуждении). Ты возвращаешься к своей диссертации о Меланхтоне… Какое счастье, Клод!
Клод. Вовсе нет; я о другом.
Г-жа Лемуан. Как жаль!
Клод. Речь идет о моей должности. Поскольку я, к сожалению, гораздо меньше, чем ты, уверен в своих данных проповедника, и даже… (Умолкает.)
Г-жа Лемуан. Подумай, что ты говоришь!
Клод (словно с самим собой). С меня достаточно…
Г-жа Лемуан. Я в самом деле боюсь, что Франсис не уделил тебе должного внимания.
Клод. Слишком удобное объяснение… Впрочем, ты права, я болен, болен смертельно.
Г-жа Лемуан. Мой Бог!
Клод. Успокойся — больна только моя совесть.
Г-жа Лемуан. Как ты напугал меня, Клод!.. А ведь я сразу начинаю задыхаться.
Клод. Пусть я сдохну от тоски и отвращения к себе — ну и что, если при этом у меня хорошее пищеварение… Послушай: я только что низко солгал, понимаешь?
Г-жа Лемуан. Пустое; это лишь слова, не сомневаюсь.
Клод. Ну да, лей мне эту целебную настойку… теплую, безвкусную, как тогда, когда мне было десять лет… Ах, мама, я и тебя виню. Тебя тоже!
Г-жа Лемуан. Ты — винишь меня?..
Клод. Сколько ты пролила слез при мысли, что твой сын может стать служащим в конторе, — хотя, вероятно, это все, что мне было нужно!.. Вот список твоих предпочтений, по рангу: на первом месте — пастор, как папа и дедушка, и прадедушка; на втором — педагог, потому что он формирует души: ты была уверена, что будь Эрнест жив, он был бы педагогом; на третьем — врач, поскольку он тоже служит человечеству. Вот — благой вздор, в результате которого я стал тем неудачником, какого ты видишь перед собой.
Г-жа Лемуан. Ты — неудачник?!..
Клод. Как вспомню атмосферу, в которой я вырос… Конек Франсиса — успехи в сочинениях, мой конек — нравственность. Ах, мама, какая гордость блистала в твоих глазах на моих первых выступлениях; и все вокруг говорили: «Франсис — это интеллект, ну, а Клод — это нечто большее, это — совесть». Как знать, не случалось ли мне измышлять какие-нибудь нравственные коллизии, чтобы доставить вам всем удовольствие! Вот… вот что называется формировать душу для служения Богу. А позже! Я уже был на факультете теологии, когда, помнится, меня стало одолевать какое-то беспокойство; я поделился этим с папой. И вот уже другая картина: в своей постели я слышал, как вы проговорили всю ночь; утром за завтраком у тебя были красные глаза, ты смотрела на меня с укором, словно я не ночевал дома. Вот так вы развивали во мне вкус к искренности. Нет, ты видишь, если я потерпел крах, это все же не только моя вина. Тебя шокирует слово «крах» — и тем не менее это беспощадная правда. Я жил на средства, которыми не располагал. Всегда — в кредит. И вот теперь…
Г-жа Лемуан. Я не стану отвечать на твои упреки, они слишком несправедливы, и я знаю, что ты так не думаешь. Но я не хочу, чтобы ты мучил себя таким вот образом, слышишь; я горжусь тобой. Я знаю, что ты сеял добро полными пригоршнями.
Клод. Не надо произносить этих слов, я не могу их больше слышать.
Г-жа Лемуан. Ты вел жизнь истинного христианина.
Клод. Надо было сперва вести жизнь человека, а я не человек, я не только не мог любить по-человечески — я не способен был даже ненавидеть, как человек.
Г-жа Лемуан. Ненавидеть?..
Клод. Да, и ненавидеть… Я — ничтожество, ничтожество. (Тяжело опускается в кресло.)
Эдме (приоткрывая дверь). Что здесь происходит?
Г-жа Лемуан. Он совсем болен. Необходимы консультации врачей. Вам надо бы отпустить его со мной в Лозанну; у нас прекрасные специалисты.
Эдме. Специалисты — в какой области?
Г-жа Лемуан. Во всех областях…
Клод (жестко). Что вы там затеваете, обе? Ну, да… можете глядеть на меня. Я — творение ваших рук.
Те же декорации, что в первом действии.
Осмонда читает. Время от времени она бросает взгляд на мать; та сидит, в уличной одежде, растерянная.
Осмонда. Ты опять уходишь?
Эдме. Нет.
Осмонда. Так почему же ты не снимешь шляпу? (Эдме медленно снимает шляпу.) Долго ты собираешься держать ее на коленях? (Стучат.) Войдите. Что вам, Фелиси?
Фелиси (входит). Мадам ничего не заказала к обеду.
Эдме. Приготовьте что хотите.
Фелиси. Но я не знаю; мадам должна сказать.
Эдме. Ну, пусть будет то же, что вчера.
Фелиси. Но пансионер уже приходил утром сказать, что он терпеть не может шпината!
Осмонда. Фелиси, не следует говорить «пансионер», он наш знакомый… Вы не должны принимать замечания от этого господина; если Фред недоволен, он должен сказать об этом мадам. Вы поняли?
