и занятной,
Чем они. И к тому же - сдержанной в грустных
местах.
Перед незапятнанным белым экраном
Выступали актеры, - жесты их были скупы
и характерны.
Они четко произносили свои фразы.
Произносили взвешенные слова, слова,
За которые можно поручиться.
Мы выжидали и вскрывали
Эффект каждой фразы. И мы выжидали также,
Пока публика положит значение каждого слова
на чашу весов - ведь
Нам случалось подметить,
Что неимущий и слишком часто обманываемый
Кусает монету, чтобы проверить
Не фальшивая ли она. И,
Как монеты,
Должны были проверять слова актеров
Наши неимущие и нередко обманываемые зрители.
Немногочисленные детали
Указывали на место действия. Несколько столов
и стульев:
Ведь мы ограничивались лишь самым необходимым.
Но фотографии
Самых крупных противников проецировались на щиты
задника.
И высказывания классиков социализма,
Начертанные на полотнищах или проецируемые
На задник,
Окружали наших
Ревностных актеров. Их поведение было
Естественным.
Однако все малозначительное было
После длительных раздумий сокращено. Музыкальные
номера
Исполнялись легко и не без обаяния. В зрительном
зале
Часто слышался смех. Неистребимый юмор
Хитрой старухи Власовой,
Основанный на уверенности
Ее молодого класса, возбуждал
Радостный смех на скамьях рабочих.
Они охотно использовали редкую возможность,
Не подвергаясь особой опасности, наблюдать
Обыденные события своей повседневной борьбы
И одновременно
Изучать их на досуге,
Устанавливая собственное отношение к происходящему.
4
Товарищи, я вижу, как вы
Читаете мою короткую пьесу и находитесь
В некотором смущении.
Скупой язык
Кажется вам бедным. Вы замечаете,
Что люди в жизни изъясняются не так,
Как персонажи этого отчета. Я прочел
Вашу обработку. В одном месте вы добавляете:
"Доброе утро",
В другом: "Хелло, мой мальчик!" Просторную сцену
Вы заполняете домашней утварью. Капустный дух
Витает над очагом.
Отважная становится всего лишь доброй.
Историческое - повседневным.
Вместо восхищения
Вы добиваетесь сострадания к Матери,
Потерявшей своего сына.
Гибель сына
Вы хитроумно переносите в финал.
Только в этом случае, думаете вы,
Зритель будет смотреть на сцену с интересом,
Пока не опустится занавес.
Как бизнесмен
Вкладывает деньги в предприятие, так,
Полагаете вы, зритель вкладывает
Свои чувства и эмоции в героев спектакля: он хочет
Вернуть эти эмоции,
И даже вернуть вдвойне. Но зрители-пролетарии
Первой постановки не жалели, и не из бесчувствия,
Что сын сошел со сцены задолго до финала.
Их интерес был по-прежнему прикован к сцене.
Ведь и тогда кое-кто допытывался у нас:
Поймет ли вас рабочий? Откажется ли он
От привычной отравы душевного участия
В возмущении одних, в восхождении других; от всех
Иллюзий, которые его подстегивают
В течение двух часов и оставляют
Еще более обессиленным,
С шаткими воспоминаниями и еще более шаткими
надеждами?
Неужели вы и впрямь, демонстрируя
Знание и Опыт, соберете полный партер
Государственных деятелей?
Товарищи, форма новых пьес нова. Но почему
Страшиться того, что ново? Это трудно сделать?
Но почему страшиться того, что ново и что трудно
сделать?
Для эксплуатируемого, вечно обманываемого
Жизнь - это непрестанный эксперимент;
Добывание нескольких грошей
Это ненадежное предприятие, это то,
Чему нигде не учат.
С чего бы это ему опасаться нового
И доверять старому? Но даже если бы
Ваш зритель, рабочий, усомнился - и тогда вы должны
Не бежать вслед за ним, а шествовать впереди него,
Быстро идти впереди него, широким шагом идти
впереди него,
Безусловно веря в его грядущую силу и могущество.
X
ПРИМИТИВНА ЛИ НЕАРИСТОТЕЛЕВСКАЯ ДРАМАТУРГИЯ ТИПА ПЬЕСЫ "МАТЬ"?
Несмотря на то, что в основу нью-йоркской постановки были положены недостаточно четкие принципы, в ней все же много такого, что позволяет назвать ее постановкой эпической. Сетования буржуазной публики, которую лишили привычного "переживания", не заставили себя ждать ни в Берлине, ни в Нью-Йорке.
"Ахт-ур абендблат", Берлин, 1932, 18 января.
"...Брехт обращается к слуху и разуму, почти совершенно отбрасывает русский колорит и основы русской психологии, изображение которых сделало тенденциозный роман Горького произведением искусства...".
"Нью-Йорк дейли геральд", 1935, 20 ноября.
"...Пудовкин переработал роман в выдающийся и волнующий трагедийный фильм. В переделке же Брехта горестная повесть о матери рабочего, невольно способствующей гибели сына и искупающей свою вину, идя на смерть вместе с ним во время забастовки, невероятно искажена... показана мать, проходящая своего рода семинар по тактике классовой борьбы с 1905 по 1917 год, а краски классического произведения Горького почти исчезли...".
"Дойче цейтунг", Берлин, 1932, 18 января.
"...Для спектаклей этого стиля в распоряжении театра имеются актеры, чарующие ясностью своей игры. Правда, собственно актерское искусство, то есть претворенная в переживаемом сценическом действии страсть, подавляется, и вместо актера выступает репортер, рассказчик, сторонний наблюдатель".
"Вестфэлишер курир", Хамм.
"...Он (Биллингер) показывает также своей концовкой, как после гибели этой совращенной демонами четы некто, под влиянием событий и проникшись благостыней Христова дня, некто, также очарованный волшебством снежной ночи, принимает решение вступить в брак, - это шедевр Биллингера, созданный им во имя утверждения брака, как он нам завещан в таинстве очеловечения бога и святого семейства. Мы можем гордиться тем, что наконец еще один драматург-католик удостоен чести быть представленным на столь высокой сцене.
Сколь убога в сравнении с этим спектаклем постановка коммунистической группы молодых актеров, показавшей пьесу "Мать", написанную Брехтом по известному роману Максима Горького! Жизненные перипетии вдовы и матери рабочего, у которой не хватает средств, чтобы досыта накормить сына, последовательно приводят ее от личной жизни к партии, и этим доказывается, что даже матери должны стоять там, где империалистическая война, согласно учению Ленина, превращается в войну гражданскую".
"Дойче тагесцейтунг", Берлин, 1932, 18 января.
"...То, что происходит, то, что показано публике, крайне убого и ребячливо...".
"Дейли миррор", Нью-Йорк, 1935, 20 ноября.
"..."Мать" - никудышная пьеса, поставленная по-любительски...".
"Форвертс", Берлин, 1932, 18 января.
"...Это (роман Горького) - замечательная книга... Пелагея умирает как достойная преклонения пролетарка, невзирая на то, что царские жандармы издеваются над бесстрашной революционеркой... Брехт же превращает чудесный "горькизм" тех времен в сталинизм 1932 года... Короче говоря, великолепный роман, переделанный в драму, снова становится романом, но утратив психологическую глубину".
"Берлинер тагеблат", 1932, 18 января.
"...Мы будем слишком снисходительны, если скажем: это пьеса для примитивных зрителей. Нет, это пьеса примитивного автора".
"Бруклин дейли игл", 1935, 20 ноября.
"...Это следовало бы отнести к детским развлечениям, ибо это всего-навсего детский сад для коммунистических малолеток".
"Нью-Йорк изнинг джорнал", 1935, 20 ноября.
"...Сдается мне, они недооценивают уровень развития своей публики. Их метод наивен, как школьная доска, ребячлив, как набор детских кубиков.
"Я Пелагея Власова, - говорит старая женщина, обращаясь непосредственно к публике, - и я готовлю суп моему сыну, рабочему. Суп становится день ото дня все более жидким, и сын отказывается от него. В сыне растет недовольство, и он попадет в беду. Он читает книги".
Она могла бы с таким же успехом сообщить еще и ту интересную новость, что кошка пишется к-о-ш-к-а..."
Ясно, что буржуазная публика упорно настаивает на быстром удовлетворении в театре своих идеологических и психологических потребностей. Если театр не выполняет или лишь отчасти выполняет предписанную ему функцию, значит, он несостоятелен, скуден, слишком примитивен. Насколько трудно пробить это косное предопределение функции, показывает простодушное признание Андора Габора в "Линкскурве" в связи с постановкой бехеровского "Великого плана" (якобы) эпигонами эпического театра. Габор пишет:
"Линкскурве", Берлин, 1932, ноябрь-декабрь.
