Гулиашвили. Ничего не сделаешь, дорогой, война. На земле война — в эфире война.
Врывается резкая военная музыка. Слова немецкой военной песни. Топот солдатских сапог. Голос немецкого диктора: «Wir übertragen aus Krakov. Es marschieren augenblicklich unsere Soldaten auf den Strassen der uralten Stadt Polen».
Сергей. Немцы вступили в Краков. (Переводит.) «Наши солдаты маршируют по улицам древнейшего города Польши».
Голос диктора: «Es ist die Stadt die jemals die uralte Hauptstadt Polen gewesen ist».
Сергей. «Этот город когда-то был столицей Польши».
Голос диктора: «Dies Stadt, die sechshundert tausend Einwohner hafte…»
Сергей. «Этот город, в котором было шестьсот тысяч жителей»… Довольно, выключи.
Севастьянов выключает радио. Молчание.
Здорово здесь, в Монголии, чувствуешь расстояние, а?
Пауза.
Конечно, все эти Беки и Рыдз-Смиглы — дрянь и авантюристы, но когда я думаю о польских солдатах, просто о людях… Честное слово, надоело слушать, как эти фашисты маршируют по Европе…
Вбегает Сафонов.
Сафонов. Товарищ майор!
Сергей. Что?
Сафонов. Только самый конец поймали.
Сергей. Какой конец? Чего конец?
Сафонов. Указа. Я на рации был. Только включили и слышу: «Одиннадцать — красноармейца Якимчука Ивана Петровича. Сейчас мы передавали Указ Верховного Совета о награждении званием Героя Советского Союза участников боев в районе реки Халхин-Гол». Товарищ майор, разрешите «эмку» взять, я съезжу во второй батальон, может, там на рации все поймали.
Сергей. Если поймали — сами сообщат.
Сафонов. Нет терпенья, товарищ майор. Разрешите, за вас же интересуюсь!
Сергей. А что вы так за меня интересуетесь?
Сафонов. Я слышал, товарищ майор, что из нашей бригады…
Сергей. А вы слухам не верьте. Поняли?
Сафонов. Понял.
Сергей. Можете идти.
Сафонов уходит.
(Взволнованно прохаживается, говорит ворчливо себе под нос.) Слышал он! Я тоже, может быть, слышал.
Гулиашвили. А хочется поверить, дорогой.
Сергей. Конечно, хочется. Что я, каменный, что ли?
Гулиашвили. А знаешь, Сережа, все-таки здорово это придумано, дорогой, что будут ставить бюст героя там, где он родился. В том городишке, где играл в «казаки-разбойники» и гонял голубей, стоит твой бронзовый бюст, и все мальчишки города хотят быть похожими на тебя. Они проходят мимо твоего бюста и говорят: «Это же — парень из нашего города!» А про себя думают: «а чем мы хуже?»
Входит мотоциклист.
Мотоциклист. Товарищ майор! Пакет из штаба бригады. (Передает пакет, вынимает из кармана кожанки газету.) А это из политотдела. Приказали лично вам передать. Срочный выпуск фронтовой газеты. Разрешите ехать?
Сергей. Можете ехать. (Разрывает пакет.) К двадцати одному — на исходные позиции. Значит, правильно. Штурм. Севастьянов! Начинайте выводить нашу роту. Пойдете головным.
Севастьянов. Есть. (Уходит.)
Сергей (Гулиашвили). Вы начнете через пять минут следом за ним.
Гулиашвили. Дорогой! В этой газете Указ, непременно Указ о героях. Из нашей бригады — ты. Я точно знаю. Посмотри.
Сергей (складывает газету вдвое, потом вчетверо, решительно засовывает ее под кожанку, застегивает пуговицу). После боя прочту.
Гулиашвили. Ну, как же ты, дорогой? Идти в бой, не зная: вдруг — да, а вдруг — нет.
Сергей. Ничего, злей буду.
Гулиашвили. А если…
Сергей. Что — если? Если убьют? Да? Так эти «если» в нашей с тобой жизни уже десять раз были и еще сто раз будут. О них думать — воевать разучишься. (Дотрагивается рукой до кожанки, там, где под ней спрятана газета.) Здесь не только те, что дожили: здесь ведь и те, что не дожили. Победу одни живые не делают. Ее пополам делают: живые и мертвые. А война еще только начинается.
Гулиашвили. Начинается? Последний штурм, дорогой.
Сергей. Последний штурм? Чего? Зеленой сопки на реке Халхин-Гол? Ты сегодня плохо слушал радио, Вано.
Гулиашвили. Почему плохо?
Сергей. Плохо. Ты сейчас о последней сопке думаешь, а я — о последнем фашисте. И думаю о нем давно, еще с Мадрида. Пройдет, может быть, много лет, и за много тысяч километров отсюда, в городе… в общем, в последнем фашистском городе поднимет этот последний фашист руки перед танком, на котором будет красное, именно красное знамя. И вылезет из танка танкист и усталой рукой вытрет с лица пот. Кто это будет? Кто вылезет? Ты? Или я? Или не ты и не я, а кто-то совсем другой? Всякие будут «если». Только победа будет без «если». Просто будет — и все. (Смотрит на часы.) Иди, Вано, и выводи свою роту, я замыкаю через пять минут.
Гулиашвили уходит.
(Бессознательным движением расстегивает пуговицу кожанки.)
Долгая пауза.
(Снова застегивает пуговицу.) А все-таки, кто же там вылезет из танка?
Пауза.
И все-таки, я вылезу. Я. Сам.
Занавес1940–1941
