Юнг. Ты все сдашь.
Сабина. А вдруг не сдам?
Юнг. Сдашь на «отлично». Ты уже надумала, чем будешь заниматься дальше? Останешься при университете?
Сабина обреченно поворачивается лицом к Юнгу.
Сабина. Нет. Я уеду из Цюриха.
Юнг. Вот как? Ты твердо решила?
Сабина. У меня нет выбора.
Юнг смотрит на нее; он с содроганием ждал этого момента.
Юнг. Это почему же?
Сабина. Сам знаешь.
Юнг. Я думаю, мы могли бы…
Сабина. Что? Продолжать эти встречи?
(Юнг не отвечает.)
Ты ведь ни за что не уйдешь от жены, верно? Никогда в жизни; да я этого и не хочу. Почему она должна страдать? Я ничего против нее не имею. Если ты ее любишь, значит, она этого достойна.
Юнг. Но у нас с тобой все по-другому: она, в отличие от тебя, не способна угадывать мои мысли и бесконечно далека от моих научных интересов.
Сабина. Ты все это прекрасно знал, когда на ней женился. Возможно, именно поэтому ты ее и выбрал.
Пауза, которую нарушает глубокий вздох Юнга.
Юнг. Что правда, то правда: я не более чем заурядный швейцарский бюргер. Самодовольный и малодушный. Как бы я хотел вырваться, все бросить, сбежать куда-нибудь вместе с тобой, но тут… меня одергивает голос бюргера.
Сабина. Как тебе кажется, будь ты свободен, ты бы на мне женился?
Юнг. Конечно; да, конечно.
Сабина. Ну а я хочу быть свободной. Я должна быть свободной. Ради этого и вынуждена уехать. Юнг. Куда ты собираешься?
Сабина. Сама не знаю. Может, в Вену.
Юнг. Умоляю: куда угодно, только не в Вену. Сабина. Я должна поехать туда, где у меня будет ощущение свободы.
Юнг внезапно содрогается от слез и прячет лицо у нее на груди.
Юнг. Не уезжай.
Она с неизбывной печалью смотрит сверху вниз на его большую голову и трясущиеся плечи, а потом тянется погладить его по голове, но вид у нее решительный и отнюдь не сентиментальный.
СЦЕНА 10
Кабинет Фрейда; но теперь рядом с хозяином сидит Сабина, удобно расположившись в мягком свете лампы. Фрейд, благосклонно взирая на нее через стол, раскуривает сигару. Лето 1912 года.
Фрейд. Поверьте, ваш доклад прозвучал весьма достойно, хотя ближе к концу меня ждал неприятный сюрприз, когда вы вдруг упомянули имя Христа и историю Зигфрида.
Сабина. Я не углублялась в религию. Я всего лишь провела аналогию между мифом о Христе и мифом о Зигфриде.
Фрейд. Все равно, по моему убеждению, этого имени нужно избегать; оно вечно наводит меня на мысли о швейцарском протестантизме.
(Умолкает, желая убедиться, что Сабина заглотила наживку; но нет.)
Ну, неважно. Доклад прошел с блеском и вызвал одну из самых оживленных дискуссий, какие только случались у нас в Психоаналитическом обществе. Неужели вы и вправду считаете, что половое влечение…
(На мгновение умолкает, чтобы свериться со своими записями.)
…это «демоническая и разрушительная сила»?
Сабина. Безусловно; и в то же время созидательная, в том смысле, что эта сила путем разрушения двух индивидов способна породить новое существо. Однако индивид всегда вынужден преодолевать сопротивление, поскольку половой акт по природе своей неизбежно стремится к самоаннулированию.
Фрейд. Что тут скажешь: поначалу я принял эту концепцию в штыки, но чем больше я о ней размышляю, тем для меня очевиднее, что между сексом и смертью в самом деле должна быть какая-то связь. Соотношение между ними, на мой взгляд, трактуется у вас не вполне строго, но я чрезвычайно признателен, что вы подняли эту тему и вызвали новую волну интереса к ней.
Сабина. Вы категорически исключаете из нашей науки любое религиозное измерение?
Фрейд. Для меня это не принципиальный вопрос, но могу с уверенностью сказать, что во имя религии совершается больше преступлений, чем во имя любого другого дела. По большому счету для меня не играет роли, верит ли человек в бога Кришну, в Маркса или в Афродиту, если только он отправляет свою веру за пределами медицинского кабинета.
Сабина. Не на этой ли почве у вас возникли разногласия с доктором Юнгом?
Фрейд. У меня нет разногласий с доктором Юнгом. Просто я в нем ошибался. Мне казалось, он сможет продвинуть вперед нашу науку, когда меня не станет, но я его плохо знал. Не учитывал его склонность к дешевому мистицизму и напыщенному шаманству. У меня и в мыслях не было, что ему свойственны жестокость и лицемерие.
Сабина. Но ведь он и в самом деле старается идти вперед, чтобы в беседах с больными мы не ограничивались констатацией: «Вот почему вы такие, как есть»; он хочет, чтобы у нас появилась возможность объявить: «Мы способны показать вам, какими вы могли бы стать».
Фрейд. Попросту говоря, чтобы каждый из нас изображал из себя Господа Бога. Нет у нас такого права. Мир таков, каков есть; кто поймет и примет эту истину, тот проложит себе путь к психическому здоровью. Какой от нас будет толк, если мы ограничимся заменой одного заблуждения другим?
Сабина. Пожалуй, я с вами соглашусь.
Фрейд. Вот видите, не зря же я про себя отмечал, что в принципиальных разногласиях между мною и доктором Юнгом вы неизменно принимаете мою сторону.
Сабина. Но вы сказали, что между вами нет разногласий.
Фрейд улыбается, признавая, что его поймали на слове. Потом хмурит лоб.
Фрейд. Вы все еще любите его?
Сабина. Люблю, но защищаю его по другой причине. Просто мне кажется, что ваше с ним нежелание найти общий язык отбросит назад развитие психоанализа, и возможно, на неопределенный срок.
Фрейд. Если вы его по-прежнему любите, значит, до вас еще не дошло, что он заслуживает только ненависти. По моему убеждению, он походя разрушит все наши достижения двух последних десятилетий и не предложит взамен ничего стоящего. Но раз уж вы его так любите, лучше я придержу язык.
Сабина. Неужели нет способа предотвратить этот распад?
Фрейд. Мы с ним, разумеется, будем поддерживать корректные академические отношения. В ноябре нам предстоит встреча в Мюнхене, на заседании редколлегии, где я проявлю максимальную вежливость и посмотрю, нельзя ли раздуть потухшие угли. Но, если честно, он для меня перестал существовать после истории с вами, после того как скатился до лжи и бессердечности. Мне было за вас невыразимо больно.
Сабина. Не сомневаюсь, что он меня тоже любил.
Фрейд. Тем более мог бы вести себя прилично, вы не находите? Боюсь, ваша идея насчет мистического союза с белокурым Зигфридом была обречена с самого начала. Не доверяйте арийцам. Мы с вами иудеи, милейшая барышня Шпильрейн, иудеями и останемся.
(Изумленная таким внезапным накалом страсти, она не сводит с него взгляда. Почувствовав ее удивление, он в очередной раз затягивается сигарой и меняет тон.)
Теперь к делу. Я пригласил вас сюда, чтобы спросить: вы позволите направить к вам парочку моих пациентов?
На лице Сабины отражается неподдельный восторг.
СЦЕНА 11
Конференц-зал в мюнхенском «Парк-отеле»; ноябрь 1912 года. Только что окончилось заседание редколлегии: на зеленом сукне белеют листки бумаги, поблескивают полупустые графины и стаканы для воды. Юнг стоит у стола, собирая свои письменные принадлежности; между тем во главе стола, на председательском месте, все еще восседает Фрейд. Нетрудно заметить, что Юнг умышленно медлит, надеясь на беседу, но ждет, чтобы Фрейд заговорил первым; так в конце концов и происходит.
Фрейд. Что ж, заседание, на мой взгляд, прошло вполне успешно, вы согласны? По-моему, у нас появились неплохие шансы нанести сокрушительный удар нашим противникам.
Юнг не сразу находится с ответом.
Юнг. Меня заинтересовал ваш тезис о монотеизме — о том, что исторически монотеизм развился из некоего отцеубийственного импульса.
Фрейд. Похоже, так оно и есть: египетский царь Эхнатон, насколько мы знаем, первым высказал дерзновенную мысль о единственном боге, и тот же самый Эхнатон приказал любым способом удалить имя своего отца со всех архитектурных памятников.
Юнг. Да, увлекательная история, хотя и не совсем правдивая.
