Шеннон. Что я наделал? (Ошеломленно покачивает головой.) Что я там натворил, не припомню?!
Ханна приподнимает москитную сетку в своей комнате, но не выходит. Ее фигура мягко освещена и снова напоминает средневековую скульптуру святой. На светлом золоте ее волос отблески света, в руках – серебряная щетка, которой она расчесывала волосы.
Боже милостивый, что я наделал? Что же я там натворил? (Обращаясь к мексиканцам, вернувшимся снизу.) Que hice? Que hice?[27]
Оба мексиканца заливаются смехом.
Панчо. Tu measte en las maletas de las senoras![28]
Шеннон пытается посмеяться вместе с мексиканцами, которые корчатся от хохота, но его смех быстро сменяется всхлипами. Снизу слышится сердитый голос Мэксин – она препирается с Лэттой.
Потом резкий крик мисс Феллоуз и общая перебранка, покрываемая гудением мотора.
Шеннон. Вот и отбывают мои дамы… Ха-ха-ха… Уезжают мои… (Оборачивается и, встретившись с серьезным, сочувственным взглядом Ханны, снова пытается засмеяться.)
Она слегка качает головой и жестом останавливает его.
Потом опускает сетку, и теперь ее неясно освещенная фигура видна как в тумане.
…дамы, последние мои дамы… ха-ха-ха… (Наклоняется над парапетом веранды и вдруг рывком выпрямляется и с нечеловеческим воплем начинает рвать на себе цепь, на которой висит золотой крест.)
Панчо безучастно смотрит, как цепь врезается ему в шею.
Ханна (подбегает к Шеннону). Мистер Шеннон, перестаньте! Вы пораните себя. А это вовсе не обязательно, сейчас же перестаньте! (Панчо.) Agarrale los manos![29]
Мексиканец не очень охотно пытается выполнить ее просьбу.
Но Шеннон бьет его и яростно продолжает себя истязать.
Шеннон, позвольте мне, я сама сниму с вас крест. Можно?
Он опускает руки, она старается расстегнуть застежку, но у нее дрожат пальцы, и ничего не получается.
Шеннон. Нет, нет, так его не снять. Я сам должен разорвать эту цепь.
Ханна. Подождите, я уже расстегнула. (Снимает с него крест.) Шеннон. Спасибо. Возьмите его себе. Прощайте. (Бежит к кустам, скрывающим тропинку.) Ханна. Куда вы? Что вы задумали?
Шеннон. Хочу сделать заплыв. Прямо в Китай!
Ханна. Нет, нет, только не сегодня, Шеннон! Завтра… завтра, Шеннон.
Но он уже раздвигает кусты, усеянные цветами, напоминающими колокольчики, и устремляется вниз. Ханна бежит за ним, крича на ходу: «Миссис Фолк!»
Слышится голос Мэксин, зовущий мексиканцев: «Muchachos, cogerlo! Atarlo! Esta loco. Traerlo aqui!»[30] Через несколько мгновений Мэксин и мексиканцы уже тащат Шеннона сквозь кусты на веранду. Связывают и укладывают в гамак.
Сейчас он борется уже больше для виду. Но Ханна, наблюдая, как его связывают, ломает руки.
Ханна. Веревки режут ему грудь!
Мэксин. Ничего, ничего. Он только представляется, играет. Ему это нравится. Знаю я этого ирландского ублюдка, никто его так не знает! А вы, дорогая моя, не вмешивайтесь. Он разыгрывает такие штуки регулярно, будто по календарю. Каждые полтора года… А два раза ухитрился разыграть здесь свои припадочки, и мне пришлось платить врачу. Сейчас позвоню в город, вызову доктора. Пусть впрыснет ему что-нибудь покрепче… А если завтра ему не станет лучше, придется отправить в тот же сумасшедший дом, где он уже был в прошлый раз, когда тут у нас заболел. (Выходит.)
Пауза.
Шеннон. Мисс Джелкс!
Ханна. Да?
Шеннон. Где вы?
Ханна. Здесь, у вас за спиной. Могу я вам чем-нибудь помочь?
Шеннон. Сядьте, чтобы я видел вас. И говорите что-нибудь все время, не переставая. Я должен побороть этот страх.
Пауза. Ханна придвигает стул к его гамаку. С пляжа возвращаются немцы. В восторге от сцены, которую разыграл перед ними Шеннон, они, почти нагие, маршем последовали за ней на веранду, собрались вокруг связанного Шеннона и смотрят на него, словно на зверя в клетке. Болтают меж собой по-немецки, кроме тех случаев, когда обращаются к Шеннону или Ханне. Их крупные, умащенные лосьоном тела блестят в свете луны. Они все время хихикают.
Ханна. Будьте добры, оставьте его, пожалуйста, в покое.
Немцы делают вид, будто не понимают ее.
Фрау Фаренкопф (наклоняется над Шенноном. и говорит громко и медленно на языке, который плохо знает). Правда, что вы сделали пи-пи на чемоданы этих леди из Техаса? Ха-ха-ха… Подбежали к автобусу, и прямо перед дамами сделали пи-пи на их чемоданы?
Негодующий протест Ханны покрывается раблезианским хохотом немцев.
Фаренкопф. Das ist wunderbar! Wunderbar![31] Ха? Какой жест! А?! Вот и показали этим леди, что вы есть настоящий американский джентльмен! Ха? (Поворачивается к остальным и шепчет что-то неприличное.)
Обе женщины в полном восторге. Хильда, задыхаясь от смеха, падает в объятия мужа.
Ханна. Миссис Фолк! Миссис Фолк! (Устремляется к появившейся на веранде Мэксин.) Попросите, пожалуйста, этих людей оставить его в покое. Они издеваются над ним, как над зверем, попавшим в западню.
Смеясь, весело дурачась, немцы уходят с веранды.
Шеннон (вдруг громко кричит). Возвращение к детству… ха-ха… Возвращение к детству… Инфантильный протест… ха-ха-ха-ха… инфантильное озлобление против мамы и Бога, ярость против проклятой детской кроватки, ярость против всего… всего… Возвращение к детству!
Все ушли. Ханна и Шеннон остались с глазу на глаз.
Шеннон. Развяжите меня.
Ханна. Пока нельзя.
Шеннон. Я не могу этого вынести.
Ханна. Придется немного потерпеть.
Шеннон. Меня охватывает страх.
Ханна. Я знаю.
Шеннон. От страха можно умереть.
Ханна. Те, кому это нравится, как вам, мистер Шеннон, не умирают. (Вошла в свой номер.)
Он как раз позади гамака. Комната освещена, и мы видим, что она вынимает из чемодана, стоящего на кровати, чайник, жестянку с чаем и спиртовку.
Возвращается с ними на веранду.
Шеннон. Что вы хотели сказать своей оскорбительной фразой?
Ханна. Какой фразой, мистер Шеннон?
Шеннон. Будто мне нравится.
Ханна. Ах… этой!
Шеннон. Да, этой.
Ханна. Я не хотела вас оскорбить, просто наблюдение. Я ведь не сужу людей – рисую их, и все. Только рисую… Но, чтобы верно изобразить, приходится очень внимательно наблюдать их, не правда ли?
Шеннон. И вы заметили, верней, вам кажется, мисс Джелкс, что вы заметили, будто мне нравится лежать в этом гамаке связанным, как свинья, которую повезут на бойню?
Ханна. А кому бы не захотелось пострадать, искупить свои грехи и грехи всего человечества, мистер Шеннон, если это можно сделать, лежа в гамаке, на котором вас распяли не гвоздями, а всего лишь веревками, да еще на горе, которая куда привлекательней Голгофы. Мне видится даже, как вы изгибаетесь и стонете в этом гамаке… И ведь ни гвоздей, ни крови, ни смерти… Не слишком мучительное распятие за грехи всего мира, мистер Шеннон! (Чиркает спичкой и зажигает спиртовку.)
Отсветы чистого синего пламени создают в той части веранды, где идет сцена, какое-то совершенно особое освещение. Голубое пламя спиртовки мягко отражается нежным, блеклым шелком синего халата, подаренного Ханне актером театра Кабуки, который позировал ей в Японии.
Шеннон. Именно в эту минуту, когда вы мне так нужны, вы против меня. Почему?
Ханна. А я не против вас, мистер Шеннон. Просто я пытаюсь сделать с вас набросок, только не пастелью, не углем, а словами.
Шеннон. У вас вдруг появились повадки старой девы из Новой Англии, которых я раньше в вас не замечал. Я ведь считал вас этакой эмансипированной святошей, мисс Джелкс.
Ханна. Кто же бывает совсем… святым?
Шеннон. Мне казалось – вы бесполое существо, а вы вдруг обернулись женщиной. И знаете, как я об этом догадался? Именно вам, а не мне, нет, не мне доставляет удовольствие то, что я связан. Всем женщинам – сознательно или бессознательно – хочется видеть мужчину связанным. Над этим только они всю свою жизнь и трудятся – связывают мужчину. И считают свою жизненную миссию выполненной и чувствуют удовлетворение только тогда, когда удается связать мужчину – одного или стольких, на сколько хватит сил.
Ханна отходит от спиртовки, охватывает руками стойку веранды и делает несколько глубоких вдохов.
Вам не нравится мое наблюдение? Если башмак жмет ногу не другому, а самому, мисс Джелкс, это уже не так приятно? А? Опять глубокие вдохи? Страшно стало?
Ханна (беря себя в руки и возвращаясь к чайнику). Я бы очень хотела развязать вас сейчас, но надо подождать, пока у вас пройдет. Вы все еще играете… в распятие… Слишком потакаете себе.
Шеннон. Когда же я себе потакал?
Ханна. А хотя бы вся эта история с учительницами из техасского колледжа. Они мне так же малосимпатичны, как и вам. Но ведь, в конце концов, затем ли девушки целый год копили гроши на Мексику, чтобы спать в душных гостиницах и есть всю ту стряпню, которой их там потчевали?! Вдали от дома им хотелось чувствовать себя хорошо, а вы… вы больше потакали себе, мистер Шеннон, обращались с группой как вам заблагорассудится, жили в свое удовольствие.
Шеннон. А какое, к черту, удовольствие жариться в этом аду?
