Пётр Киле - Санкт-Петербургский бал-маскарад [Драматическая поэма]

        ГОЛОС ПОЭТА
Угасли шум, стенанья, суета.
       Высоко, у креста,
В лучах зари над невскою твердыней
       Недвижно ангел стынет.
И в отсвете небес алтарь.
Мир праху твоему, последний царь!
    Да почиет людская злоба
У обретенного тобою гроба
      В пристанище царей,
Где льются фимиам и сладостный елей.

     Но, чу! Иль это наважденье?
        Как будто в наводненье,
     Всплывают с грохотом гробы,
И крышки прочь... О вещий знак судьбы!

Восстал царь Петр, вскипая гневом:
«Мы здесь, - промолвил, - меж землей и небом
Не токмо, исстрадавши, спим, -
Отечество, как ангелы, храним
Со всей российской ратью,
Победами увенчанные, к счастью.

Но ныне все не так, как встарь.
Броженье возбудив в народе, царь
         Отрекся от престола...
Смотрите-ка! Явился наконец Никола.
     Во след ему хвалу поют.
     Да у царей свой суд!»

Восставшие из гроба в облаченьях царских,
Воистину живые, в красках ярких,
    Признать не могут мертвеца:
Костей не досчитался и венца,
Величья ни в осанке, ни в движеньи, -
    Лишь тени смутное свеченье.

    «Таков он был - ни то ни сё,
    Зато и проворонил всё, -
Сказал один из Александров - Третий,
     Могучий, в скорбной речи. -
Стрелять любил он по воронам,
А словно целил по коронам
Властителей небесных и земных,
И всей семьей сошел за таковых!»

«Отец! - взмолился сын. - Я слаб и грешен.
        Но ныне я утешен,
Причислен к сонму государей вновь,
    Народа ощутив любовь
            И покаянье,
И с верой пробужденной воздаянье...»

«Народу ль каяться? Не ты ль отрекся сам
И предал власть, врученную царям?» -
Вся вспыхнула Екатерина, из принцесс,
Взошедшая на трон не без чудес.

Петр Третий тут расхохотался: «Как же!
Ты прост, старик, но не дурак же?
Как загнанных в походе лошадей,
Царей, ославив, убивают у людей!»

«Да, участь их жалка, - Екатерина
Перевела смущенный взор на сына,
    И Павел весь затрепетал,
Как будто вновь удавлен, и упал;
С главы его скатилась не без звона
         Российская корона;
Ее немедля поднял внук примерный -
О две короны Александр Первый,
Недаром впавший в смутный мистицизм,
     Так был повержен романтизм. -
О них поныне мало кто не стонет.
     Но всяк своей судьбы и стоит!»

«Но никому нет дозволенья убивать!» -
Новопреставленный осмелился сказать.
Тем вызвал лишь глухое раздраженье
У царственных особ и поношенье:
«Расстрел рабочих, шедших на поклон,
Не ты ль затеял?» - «Кто же? Он!»-
«Он сделал хуже! - возроптали строго. -
В сердцах людей убил он веру в Бога!» -
«Сведя жену с разгульным мужиком,
       Что возомнил себя Христом,
Поверг страну в такое разоренье,
Что в ужасе сам принял отреченье!»

«А вы не мало крови извели, цари? -
Оскалил зубы череп. - Что ни говори,
             Не чрез злодейство
     Я принял царское наследство...»
     «Речь не о том. И не о нас, -
Вскричали разом все. - Пришел твой час!»

       И свыше вдруг, у царских врат,
       Где все сиял пылающий закат,
Раздался Хор - не голосов предвечных,
       Не ангелов, а словно певчих,
Сбежавшихся взглянуть на сбор царей
             И речь ведущих все смелей.

«Злодейство на злодействе. Горе! Горе! -
         Запричитали в Хоре. -
         Однако новости тут нет.
         На том стоит весь свет.
         Глядите, что такое?»

     Свиваясь, как в пчелином рое,
Заполнили собор великие князья,
     И стар и млад - одна семья.
     Цари у алтаря - на сцене,
     И сонм теней, как на арене,
И вьются херувимы из детей,
     Амуры тож - не без затей.
Театр и церковь - до высот вселенских
          И бездн кромешных.

      Цари меж тем, затеяв спор,
      Ведут опасный разговор.
      «Какая слава у меня была б, -
      Сказала весело Екатерина,
Моложе становясь и хороша, как Фрина, -
Когда бы заточил меня он в монастырь
Молиться за него и соблюдать посты? -
       Царь Петр безгневно усмехнулся,
А Третий в злости запоздалой изогнулся. -
Сыны России возвели меня на трон...»

«Нет, в Вавилон, - раздался стон, -
По праву и природе быть блудницей.
Зачем еще соделалась царицей?»

«России во спасенье! Женщины, как век,
        Страстям подвержен человек.
        С царей, как с воина во поле,
        Спроси державной воли.
        Иначе государь, как вор,
        Посеет смуту и раздор,
Что ныне сотрясает государство,
С явленьем новым мертвеца на царство,
        Чья окровавленная тень
             Упала на плетень!»

«О милосердный бог! - воскликнул Павел Первый,
         Величия исполненный и нервный. -
Роль Гамлета играл полжизни я,
Решая горестно загадки бытия,
У трона матери, муже-цареубийцы,
Не смея с подлостью сразиться
Из благородства, - доброхот!
Таков ли был безумный Дон-Кихот?
Я не отрекся, предан матерью и сыном,
Расстался я, безвинный, с миром.
      И ныне я в Раю и рад,
      Что вас нещадно гложет Ад!»

«А черт не так уж страшен, как его малюют, -
      Съязвила мать  на шутку злую. -
      На свете не один монарх
Не может жить и править, как монах.
      Куда важней его служенье:
Я сеяла в России просвещенье,
Как Петр Великий, следуя во всем
Его примеру - в малом и большом!»

Тут Павел выступил, царь-рыцарь,
          За честь свою сразиться
          С одним из сыновей,
Но тот, как встарь, с ним справился скорей,
          Не вынув даже шпаги,
      Без помыслов высоких и отваги,
      На миг представ в толпе теней,
      Пылающих в когтях чертей.

      «Я не хотел, но долг державный
Превыше, - сын заговорил преважно, -
Химерами, как рыцарь, увлечен,
Наполеону царство уступил бы он,
Чтоб кончить дни на Мальте или в Риме,
И царство зверя восторжествовало б в мире.
Но Провидению угодно было то,
Чтоб я взошел немедля на престол
Европу возродить в годины злые,
Ко славе и могуществу Россию,
С расцветом всех искусств, что с именем моим
         Век назван золотым!»

«Все это было бы прекрасно, без сомненья,
Когда б не дух свободы!» - с возмущеньем
Воскликнул Николай (у брата трон
        Перехватил  без крови он,
        Но, смуту породив нежданно,
        Он потопил в крови восстанье).

        «Брожение в умах с тех пор
        Не утихало, - ропщет Хор. -
И бесы закружились над страной,
        Гонимы отовсюду Сатаной.
Как ныне вновь слетается их стая,
       Что туча без конца и края...»

Но свет из поднебесья просиял,
Нездешний, лучезарный, как кристалл!

Разверзлись своды, возносясь до неба,
И, как жилище бога света Феба,
В неизмеримой вышине возник чертог,
          Как света дивного исток.

«То Рай!» - цари в восторге прошептали.
«Нет, Ад! - про то иные уж прознали. -
Над преисподней высится дворец,
Гордыни Люцифера и трудов венец.
А у подножия, где луг зеленый, - Рай,
     Как милый сердцу сельский край!»

О, чудеса! В неимоверной высоте,
Где свет сияет в несказанной чистоте,
     Как птицы, ангелы кружатся,
Встревоженные, и чего же им бояться?
     Иные на врата садятся
У райских кущ, и ими пробужден
Апостол Петр вздыхает: «Сон
Послеполуденный зачем прервали?
Как в вечности миг сладок, если б знали!»

«Святой! Не поворчать не можешь ты.
Сон сладок в юности, как и мечты, -
Один из ангелов ответствовал премило. -
Знамение! Восстали из могилы
Усопшие цари и чинят суд.
        Не твой ли это труд? -
     И ангел изогнулся плавно. -
Смотри! Собор святых Петра и Павла,
        Святилище царей,
Он весь в лучах негаснущих свечей,
Несущихся, как свет небесный Бога,
     Из Люциферова чертога!»

«Что ж вновь задумал сей неукротимый Дух? -
Святой склонился к размышленьям вслух. -
Безустали, в трудах изнемогая,
     Чертог вознес повыше Рая,
Куда он вызвал старых мастеров
Из райских сфер и адовых кругов,
Чтоб их наследье сохранить нетленным,
Чарующе, извечно вожделенным;
Пылают здесь их память и восторг,
     Всего прекрасного исток!»

«Святой! - взмолились ангелы. - О Сатане ли
     Ведешь ты речь? Мы разумели,
Что Сатана и Люцифер - лицо одно,
И зло творить Деннице суждено...»

У райских врат предстал апостол Павел.
«Святой! - воззвал он весело. - Ты ныне вправе
     Меня здесь выпустить на луг.
     Ведь я не пленник и твой друг!»
«А, римлянин! Соскучился о битвах?» -
«Легко ли вечность проводить в молитвах?»
     Вкушая радость редких встреч,
     Святые повели такую речь,
Что даже ангелы впадали в удивленье,
         Пожалуй, и в волненье.

«Да, верно, Люцифер не Сатана.
     Ведь сущность в имени дана!» -
«Он демон, претерпевший измененья
С языческих времен и превращенья
От всяческой хулы и клеветы,
     Дитя любви и красоты!» -
«Ужели он Эрот, мальчонка резвый,
В делах любовных милый и предерзкий?» -
«Он возмужал в скитаньях без конца.
Теперь он, видно, мастер, весь в отца!»
     «И он-то соблазнитель Евы,
         Невинной в женах девы?
     И простодушного Адама?
С ним, верно уж, не оберешься срама!» -
     Зарделись ангелы, из тех,
Кого влечет, как тайна, первородный грех,
О чем так много говорилось всуе,
Что даже и святым взгрустнулось.

«Так, что же, Люцифер не Сатана?» -
Святые словно пробудились ото сна.
     «Дух возмущенья, Дух растленья -
     Две ипостаси, без сомненья,
     Как церковь учит, Сатаны!» -
     «А Люцифер, что, без вины?» -
     «Нет, Люцифер - Дух возмущенья;
     За ним повсюду Дух растленья:
           Соблазн и грех -
      Его призванье и успех!» -
     «Да, вся история - то сфера
     Не Сатаны же, Люцифера.
     Он князь земного бытия,
         Как здесь - мои края!»

«А бес вещал, как сын зари пленился Евой,
     Нагой, прелестной в женах девой, -
Апостол Павел даже крякнул, так, слегка, -
     Из света соткал он шелка.
Как юная жена преобразилась!
И наготы Адама устыдилась,
Сияя прелестью волненья и мечты,
     Любовь и символ красоты!»
«Святой! - взмолился Петр. - Что Ева, как Венера?
Сей образ неудачен для примера!»
«Что делать? - Павел отвечал. - Увы!
Все женщины от века таковы.
Адам, смущенный, взволновался тоже.
Лужок, цветами убранное ложе,
Влечет его, укромный уголок,
Куда жену, как мог, он уволок.
     «Адам! Что это? Похищенье?» -
     Смеялась Ева в восхищенье.
И бес здесь был. Он изумился всласть,
Обретший над людьми такую власть,
          Какой у Бога нет
И гасит даже Люциферов свет.
И Сатаной в космической пустыне
     Явился он в своей гордыне.
Прислужник Люцифера и палач,
Он сеет на Земле разврат и плач.
По человечеству справляет тризны,
Лишив его, как Рая, и отчизны!»
«Что ж ныне происходит на Земле,
     Погрязшей искони во зле?» -
Апостолы со светом дивным в взоре
Явились, словно бы воочию, в соборе.

Цари, собравшись вместе все впервые,
     К тому ж, кажись, совсем живые,
     Рядясь в блистательный наряд,
     Признали сбор за маскарад
           И закружились в танце
      В веселом и печальном трансе;
Глаза едва полуоткрыты - страх
      Пугает вновь оживший прах.

           «Нет, право, что же это? -
Вновь юная стоит Елизавета;
           Когда придет ее пора,
Взойдет на трон как дщерь Петра. -
     Причуда? Ассамблея в церкви?
     Отец! Могу ль глазам я верить?
     Здесь явь, иль детства наши сны?»
            «То бал у Сатаны! -
     Царевич Алексей степенно
            Возник из тьмы застенка,
            Где провалился прямо в Ад,
            А думал, в райский сад. -
Шабашем ведьм его зовут иначе.
Соблазн и грех - для высшей знати!»

     «А, сын, что восхотел в цари
     Ценой предательских интриг,
     Чтоб только рушить без оглядки
      В России новые порядки! -
      Царь Петр, нахмурясь, воспылал,
      Бросая взор на пышный бал. -
      Царей сих не было б в помине,
      А с ними и России в мире.
 Убегши к цесарю, до Карла не успел...
      И вновь явиться ты посмел?
             Уж не твое ли семя
Вспять повернуть в России тщится время?
Уродству и юродству лишь почет.
             А красота - не в счет?
Нам в радость труд и маскарады тоже,
             Все то, что вам негоже!»

     И снова загремел оркестр
     В высоких сводах и окрест.
Все тени закружились в вихре вальса.
На сцене Александр Второй один остался,
            Не глядя на жену,
Не в силах, видно, вынесть не вину,
А неизбывную тоску о милой,
С которой разлучен могилой
     И венценосною судьбой,
     С концом ужасным, - сам не свой.
«Зачем мне гроб с венками золотыми,
                 И плач, и гимны,
                 Когда я одинок,
                 Без рук, без ног?» -
Казалось, говорил, тоской влекомый,
     Весь в пламени от взрыва бомбы.
     Эдем и Ад в груди его,
     И чье здесь, Боже, торжество?

«Послушайте! Что здесь опять такое?
     Веселье, танцы - все живое! -
              И Хор беспечно рад. -
              Да это маскарад!» -
«Все в головокружительном движеньи!» -
     «Иль это чудо воскресенья?» -
     «Кто ж сотворил его, скажи?» -
     «Не знаю. Только это жизнь,
     Не то же странное явленье
                  Восставших теней,
      Из праха сотканных на миг,
                  Как пыль из книг...»

     Нежданно с вышины, как птица,
             У царских врат садится
      Могучий лик из высших сфер,
Как ангел у креста. Ужели Люцифер?
     «Не царь ли Петр поставил целью,
             Не предаваясь зря безделью,
Создать породу новую людей? -
             Изрек нездешний без затей. -
             В трудах и в хороводе,
      Как принято в простом народе,
             Растет строй новых чувств,
             Основа всех искусств,
             Когда и Бог от века -
             Созданье человека,
                   Его венец.
     Он смертный, вечности творец!»

«Ну, эту заумь как понять?» - «Ах, кто ты?» -
     Из Хора вопрошают без охоты,
Боясь и Люцифера без вины,
                  Как Сатаны.
«В чреде веков родился новый мир,
Но сей, как грезы юности, кумир
     Повержен ныне и в руинах,
     Как Рим и Древние Афины,
Предательством властителей, какого свет
     Не видывал с начала лет.
     И гибнет, гибнет населенье
     Под вой кликуш о возрожденьи,
И оклеветана прекрасная страна!
     Так торжествует Сатана.
          Подкинув чьи-то кости,
     Наведался сюда он в гости,
Уж мня себя царем всея Руси,
Да содрогнулся свет на небеси!»

«То свет из Люциферова чертога
     Собор заполнил до порога
     И своды поднял до небес?» -
     Хор вопрошает, ну, а бес:
     «Здесь чуда нет. Преображенье
     Свершает свет и воскресенье,
     И плоть из света, словно мысль,
Легка, воздушна, восстает из тьмы.
     И души, возносясь в эфире,
     Жизнь обретают в новом мире!»
            «Как! Здесь не суд царей,
            А празднество скорей?» -
     «И труд, и празднество в почете
      В дерзаньях мысли и полете! -
      И сей мудрец из высших сфер
Унесся ввысь, кивнув. - Я Люцифер!»