Нет, не сделал!
Сделал ли ты… палисадник легкого типа, состоящий из обыкновенных столбов, с обжиганием их и осмолкой?
Нет, не сделал.
Может быть, ты вытянул хотя бы один погонный метр малых карнизов из брусков простого рисунка?
Нет, увы!
Может быть, сделал ты стол с проножкой?
Нет, не сделал стола.
Ну хотя бы стенную вешалку в одну доску с оструганием, а?
Нет, увы!
Банную скамейку на шпонках?
Нет, нет, нет!
И табуреток я никогда не делал. Я лишь исправляю чужую работу. Признаться, я всегда мечтал сделать настоящую табуретку. Не довелось.
Я многого не сделал, о чем мечтал. Я даже не сделал ни одного пожарного щита!
Я не сделал ни футляра для фановых труб, ни фонарного столба, ни — между стойлами — перегородок!
Я не позволил себе ни малую, ни большую починку паркетных полов — ни переклейкой с пристружкой, ни выколкой выбоин, ни загонкой реек с расчисткой щелей…
Я не совершил морения ни одного квадратного метра ни дубового, ни ясеневого, ни красного дерева — ни с очисткой, ни без!
Я не смастерил прикроватный филенчатый столик-шкаф ни для двух человек, ни для одного… с отделениями и двумя дверками… открывающимися одна направо, другая налево!..
Я не сделал новые тумбы к наличникам с постановкой на место или без постановки…
Я не исправил ни одной форточки! Ни одной скамейки с локотниками!..
На очажный котел круглую крышку со шпонками я тоже не сделал!
Зато я сделал вас, дорогие мои, хотя не уверен, что вы меня слышите.
Пауза. Он собирается с мыслями.
Сегодня день… Такой день… Такой сегодня день, говорю…
(Торжественно.) Друзья, я хочу вас познакомить сегодня с моим отцом, в некотором смысле — вашим дедом… Нет, не так. Отец, я хочу познакомить сегодня тебя с моими детьми, твоими, представь себе, внуками.
(Себе.) Я тороплюсь. В этом деле не надо спешить. Никакой спешки.
(Куклам.) Но если бы вы знали, какой у вас будет замечательный дед… Его еще нет, но он будет, обязательно будет… То есть не то, чтобы его не было никогда, он, естественно, был… Был и есть. А то с кем же я говорю?.. Но будет еще… Папа, я не могу объяснить, помоги! (Прислушивается.) Короче, в настоящий момент ты существуешь как бы не сам по себе, я правильно объясняю?.. А как бы идея. Идея отца. Моя идея отца. Моего. Вашего деда.
Вышел на середину.
Вот. (Приседает.) Слышите? Это суставы. Или не слышите? Я-то слышу. (Приседает, прислушивается.) Доктор сказал, что отложение солей здесь ни при чем. В пределах нормы. У одних, знаете, щелкают, у других — нет. Впрочем, я не знаю, у кого не щелкают. (Приседает, прислушивается.) Как на шарнирах. Папа, а у тебя в моем возрасте щелкали суставы? (Ждет ответа.) Нет? Да, да — ты только не говорил.
Разминает пальцы, кисти рук.
Иногда мне кажется, что в прошлой жизни я был деревом. Деревом нельзя себя увидеть во сне — можно лишь ощутить. Это как слепоглухонемой. Не мой язык и не моя кожа. Не кожа — кора. Мои листья испаряют влагу. Я слышу их шорох, но не ушами, а шевелением тысяч моих черенков. Так я беседую с ветром. Иногда я начинаю жестикулировать, раскачиваться, возмущаться, словно хочу прокричать что-то. Я сам не знаю, чего я хочу.
Пауза.
Я вырос без матери. Я не знал материнской ласки, заботы, любви. Никто меня не научил быть нежным. Ты, папа, был нежным, я знаю. А я не был. А мне так хотелось быть нежным. Как это быть нежным… когда я угловат и резок в движениях?.. (Сейчас он обращается к высокому предмету, накрытому простыней.) Почему ты никогда не рассказывал мне о своей маме, отец? Не хотел меня расстраивать, да? Какой она была?.. Расскажи… Нос у нее был… какой?.. Тонкий, прямой?.. Глаза как у тебя — карие?.. Волосы вились? Она была высокая женщина?.. По ночам ее мучил сухой кашель, и в комнате пахло лавровишней? Нет? Ты помнишь колыбельную, которую она тебе пела? Ты мог уснуть лишь после того, как она поцелует тебя в лоб и поправит на тебе одеяло?.. Она ходила за молоком? Поливала цветы? Собирала бруснику?.. Пекла тебе оладьи и варила овсяный кисель?.. Когда ты наступил на гвоздь, она промыла рану, помазала йодом и прежде, чем перебинтовать, долго дула, чтоб не было больно? А потом сказала: ничего, ничего, до свадьбы доживет?.. Так или нет?.. До какой свадьбы, папа? Какая свадьба? На ком?.. Где моя — моя! — мама?.. Видишь, как получается: по отцовской линии, получается, у меня была бабушка, а материнской линии не было вообще. Это чудо или недоразумение? Только не говори, что я все усложняю. Вот оно, вот. Что есть то и есть. Я, знаешь, иногда шевелю извилинами. Ты боялся, что останусь неучем? А я даже очень, даже очень продвинут. Я много читал, папа. Ты удивлен? Да, я такой. Знаешь, был философ, звали его Кьеркегор… Ужасная фамилия. Словно ты чурбан, тебя надкололи и вставили в трещину клин, и теперь по этому клину… обухом… «Кьер!.. ке!.. гор!..» (Его передернуло. Берет себя в руки. В руке появился топор.) В остальном хороший философ, с головой. Он писал об ответственности художника. Он писал, что каждый художник должен родить отца. В смысле, каждый художник обязан воссоздать предшественника. (Срывает покрывало с предмета.)
Перед нами частично обтесанный столб. На нем углем нарисованы контуры человека.
Ты готов? Ты и сегодня готов? (Куклам.) Отвернитесь. Черт! Неужели вы не можете отвернуться? Неужели это так трудно?
Куклы молчат.
(Столбу.) Я должен тебя вырубить, отец. В смысле из дерева. Ты не можешь у меня не получиться, ты просто обязан получиться. Вырубить тебя это мой сыновий долг. Ты получишься у меня, вот увидишь. Ты вырубишься. Ну, пожалуйста, папа, я тебя очень прошу, получайся, выходи, вырубайся. (Бьет топором.) Я не Раскольников. Я другой. Я не Раскольников. Я другой. Я не Раскольников. Я другой. Я не Раскольников. Я другой. Я не Раскольников. Я другой.
Замолчал.
(Куклам.) Смотрите? Но не видите. (Всем.) Никто не должен видеть! Никто!
Пауза.
Рука… затекла… онемела.
Поставил топор у стены.
А иногда хочется стать поленом. Не каким-то особым поленом, которое, будучи поленом, живет предвкушением воплощения… радуется, дергается, хихикает… не говорящим и даже не мыслящим поленом, а просто поленом. Быть поленом — это быть? Или не быть? Лежать со всеми в одной поленнице… Так ведь сожгут.
Пауза.
Что стало с нашей Прекрасной страной, папа? Мы ведь жили в Прекрасной стране. Небо над нами было просторным, воздух был прозрачен и чист. Птицы на деревьях вили гнезда, в полях стрекотали кузнечики. Каждый из нас умел смастерить скворечник, каждый знал, что такое календарь природы!.. Мы любили в гости ходить друг к другу и не боялись принимать гостей. Часто рассказывали смешные истории. Если спорили, никто не брызгал слюной. Дурные слова считали дурными. Никто не обижал ближнего — ни землемеры, ни газовщики, ни регистраторы… Ни распространители квитанций, ни контролеры в трамваях!.. А как было прекрасно ехать на поезде! Колеса стучали словно пели песню. Когда приближался встречный состав, машинист подавал гудок, мы бросались к окнам и громко кричали в открытые окна: урааааааааа!.. А оттуда — в ответ: …привееееет!.. А сколько песен мы знали, сколько стихов!.. Даже я… я, который… Когда наша страна сделалась Прекрасной страной, они стали сами запоминаться наизусть, песни, стихи. А теперь я не могу вспомнить ни одной строчки… Мы знали, чем «плохо» отличается от «хорошо». Детям не разрешали играть со спичками!.. Играть на фортепьяно — по самоучителю — я! — едва не научился сам!.. Правда, у нас не было фортепьяно… Ты не поверишь, папа, я умею пользоваться логарифмической линейкой! По правде сказать, это не многим сложнее, чем считать на счетах. Помнишь, у нас были счеты? Я в детстве любил играть деревянными костяшками и кататься на счетах по полу. Как они громыхали! А потом мы подарили эти счеты жене завхоза Дворца Культуры работников деревоперерабатывающей промышленности. Вечерами она ходила по костяшкам голыми ступнями, делала себе массаж, говорила, что это очень полезно. В зоопарке сами собой плодились медведи. А у слона не было диабета. Помнишь печенье «Му-му»? А конфеты «Золотой ключик»? Помнишь, когда ты уходил на пенсию, тебе подарили чайный сервиз «Счастливый Конгресс Молодежи»? Ты учил меня работать с деревом. Помнишь, ты говорил, что, когда вырезаешь зверюшку… корову там или ослика… или верблюда… а уж тем более, если вырезаешь из дерева человечка, надо обязательно с ним разговаривать. Я не забыл. Тогда мне казалось, у меня золотые руки, а теперь я вижу, что руки-крюки. Они не слушаются меня, они как будто не мои… Раньше нашу Прекрасную страну окружали и моря, и горы, и леса, а теперь я даже не знаю, что нас окружает.
