Аниш. Но почему бы вам быть против офицера британской армии, миссис Свон? Вы были бы не так против индийского художника?
Миссис Свон. Конечно, мистер Пайк здесь попал в самую точку. В тысяча девятьсот тридцатом году я работала в коммунистической газете. Что подтверждает мысль о том, что люди полны сюрпризов. Но вы знаете все это по своему отцу.
Аниш. Как!
Миссис Свон. Он вас тоже, должно быть, удивил. Устроил террор на праздновании Дня Империи, швырял манго в «даймлер» Резидента.
Аниш. Да, да. Он, наверное, сильно… изменился.
Миссис Свон. Да. Люди меняются. (Она отдает Анишу книгу Эмили Зден.) Она ваша. Она принадлежала вашему отцу. На ней его имя.
Аниш берет книгу без слов и открывает ее.
Я надеюсь, вы не разреветесь. И не надо делать выводов. Когда Флора говорила, что я ее не одобрила бы, она не имела в виду того или другого мужчину. Сигареты, виски и мужчины не были у нее на повестке дня. Ей не нужен был доктор Гаппи, чтобы это понять. Нет, я бы не одобрила это. Но слабостью Флоры всегда были романы. Назовем это так.
Аниш. У нее был роман с моим отцом.
Миссис Свон. Вполне возможно. Или с капитаном Дюрансом. Или с Его Высочеством Раджой Джуммапура. Или с кем-то совершенно посторонним. Сейчас это едва ли важно. Для Флоры мужчины не были важны. Иначе их было бы меньше. Она ими пользовалась как батарейками. Когда жизнь становилась пресной, она вставляла новую… Я провожу вас до ворот. Если вы решите рассказать мистеру Пайку об акварели, я уверена, что Флора не стала бы возражать.
Аниш. Нет, спасибо, но я думаю об отце. Он точно не хотел бы этого, даже в сноске. Так что мы ничего не скажем мистеру Пайку.
Миссис Свон. Молодец. Я тоже ничего не скажу Пайку. Благодаря вам этот день был необычайно интересным.
Аниш. Благодарю вас за чай. Торт был изумительный! И клюквенный джем тоже.
Миссис Свон. У меня еще осталась клюква, нужно ее подобрать. И сливы подойдут. Дома я всегда любила фруктовые деревья.
Аниш. Дома?
Миссис Свон. Абрикосовые сады, миндаль, сливы… я всегда была равнодушна к южным фруктам: манго, папайя и тому подобное. Но в горах на Северо-Западе… Я была не готова к этому, когда приехала туда в первый раз. Дул ветер. Стояло раннее лето. Я никогда не видела такого цветения, его раздувало повсюду. Сугробы белоснежных цветов собирались у стен кладбища. Мне пришлось встать на колени и смахнуть лепестки с могилы, чтобы прочесть ее имя.
Они уходят за сцену.
Нэлл склоняется над могильным камнем… На нее смотрит Эрик.
Нэлл. «Флоренс Эдит Крю… Родилась 21 марта 1895… умерла 10 июня 1930. Requiescat In Расе [62]».
Эрик. Могила очень простая. Я надеюсь, вы не против.
Нэлл. Да. Это очень хорошо с вашей стороны.
Эрик. Что вы, мы заботимся о своих. Само собой.
Нэлл. Я думаю, она хотела бы, чтобы под ее именем было написано «Поэт». Если я оставлю вам денег?…
Эрик. Я распоряжаюсь небольшими фондами. Можете на это рассчитывать, мисс Крю. Поэт. Мне нужно было самому догадаться. Мы именно так и помним вашу сестру.
Нэлл. Правда?
Эрик. Она читала нам однажды. У Клуба есть привычка заставлять гостей отрабатывать свой хлеб, и мисс Крю читала нам… из своего.
Нэлл. О боже!
Эрик (нежно смеется). Да. Я подозреваю, что мы здесь слегка отстаем от моды. Но нам всем очень понравилось. Мы не знали, чего ожидать, потому что она была протеже мистера Чемберлена, который читал в городе лекции несколько лет назад. Может быть, вы с ним знакомы?
Нэлл. Да. Но мы с ним не очень поддерживаем отношения в последнее время.
Эрик. Ага. Когда она приехала, стояло то же время года. Было ясно, что она нездорова… например, эти ступени, по которым мы сейчас поднялись… она едва справилась с ними. Но и вообще иногда смерть в Индии более неожиданная вещь, хотя и более частая, понимаете? Я слишком много говорю. Простите. Я подожду у ворот. Пожалуйста, оставайтесь здесь сколько пожелаете. Меня никто не ждет.
Нэлл. Еще минутку. Флора не любила плакс.
Эрик оставляет ее.
(Тихо.) Прощай, милая… о черт!
Она всхлипывает. Она плачет не сдерживаясь.
Эрик (возвращаясь). О… о… ну вот.
Нэлл. Я прошу прощения.
Эрик. Нет… пожалуйста… можно мне?…
Через несколько секунд Нэлл перестает плакать.
Нэлл. Я испачкала ваш плащ. У меня где-то есть платок.
Эрик. Хотите мой? Вот…
Нэлл. Да. Спасибо. (Она берет его платок.) Я все-таки приехала слишком рано. Я не хотела ждать целый год, но… что уж тут… Спасибо. Он немного влажный. Мне его оставить? Вот смотрите, я нашла свой. Можем обменяться.
Эрик. Не беспокойтесь ни о чем. Как плохо, что вам пришлось приехать сюда в одиночку! У вас ведь есть еще сестра, кажется. Или брат?
Нэлл. Нет. Почему вы так решили?
Эрик. О… Флора с нетерпением ждала возвращения в Англию, чтобы стать тетей.
Нэлл. Да. У меня родился ребенок в октябре. Он прожил недолго, к сожалению. Что-то с ним случилось.
Эрик. О, я прошу прощения.
Нэлл. Поэтому я приехала только сейчас.
Эрик. Да, я понимаю. Какое несчастье! Как его звали?
Нэлл. Саша. Точнее, Александр. Александр Персиваль Крю. Как мило, что вы спрашиваете. Никто никогда не спрашивает. Но что за цветение!
Эрик. Да, место удивительное, правда(Я надеюсь, вы тут задержитесь. Вы впервые в Индии?
Нэлл. Да.
Эрик. Осторожно, здесь камни осыпаются.
Позвольте…
Нэлл. Спасибо. Извините, что я так разревелась, мистер Сван.
Эрик. Я никому не скажу. Зовите меня Эрик, кстати. Никто не зовет меня мистер Сван.
Нэлл. Значит, Эрик.
Эрик. Вы любите крикет?
Нэлл (смеется). Ну, я не часто в него играю.
Эрик. Завтра матч.
Hэлл. Здесь?
Эрик. О да. Мы готовимся выпустить запасную команду в будущем году.
Hэлл. Мы?
Эрик. Индия.
Нэлл. О!
Они уходят. Одновременно появляется Пайк, ищет могилу. Когда находит, снимает шляпу и стоя смотрит на нее.
Флора на веранде, она укладывает свернутый холст, свой портрет работы Нирада Даса, в чемодан.
Флора. «Милая моя, на этом Джуммапур заканчивается. Я упакована… вместе с портретом и прочим, и мистер Кумарасвами приежает, чтобы отвезти меня на станцию». (Она закрывает чемодан. В руках остается книга Эмили Эден.) «Я все тебе пошлю из Джайпура, как только прибуду туда. Не буду ничего посылать отсюда, потому что не буду. Я чувствую себя сегодня как огурчик, и я счастлива, потому что здесь случилось нечто такое, из-за чего я наполовину простила себе Моди и то, что я опоздала в Париж. Это грех, который я унесу с собой в могилу, но, может быть, моя душа останется мазком краски на бумаге, словно я и прожила жизнь здесь, как Радха, прекраснейшая из пастушек, обнажившаяся ради любви в пустом доме».
В стороне Нэлл встает на колени и изучает содержимое чемодана Флоры. Она коротко смотрит на голубое платье. Она находит свернутый холст. Она смотрит на холст и укладывает его обратно.
Входит Hазрул, чтобы отнести чемодан Флоры к поезду.
Вновь появляется поезд. Кумарасвами, с желтым зонтиком, стоит на вокзальном перроне и провожает флору. Он украшает ее гирляндой. Назрул кладет чемодан Флоры на верхнюю полку. Флора входит в купе, награждает Назрула чаевыми и прощается с ним. Нэлл обнаруживает книгу Эмили Эден в чемодане. Она открывает книгу и находит там подарок Раджи. Она вынимает закладку и изучает книгу.
По ходу всех этих действий слышен голос Флоры, которая читает из Эмили Эден. По мере чтения поезд трогается в путь, о чем нам сообщают одни только звуки, и Флора в вагоне открывает книгу Эден и начинает читать.
Флора (на записи). «Симла, суббота, 25 мая 1839 года. Бал в честь Королевы прошел вчера с большим успехом… Между двух шатров стояла дощатая площадка для танцев, украшенная цветами на веревочном ограждении. В разных частях долины, там, где только позволяли деревья, красовались слова „Виктория", „Боже, храни Королеву" и „Кандагар", выложенные огромными буквами двенадцати футов в высоту. Был и очень древний индуистский храм, также премило освещенный. Вишну, которому, как я думаю, этот храм принадлежал, вероятно, был немало оскорблен. Мы начали ужинать в шесть, потом были фейерверк и кофе, а потом танцевали до двенадцати. Вечер стоял прекрасный: такая луна… а горы высились мягко и мрачно среди всего нашего света и фейерверков. Двадцать лет назад здесь не было ни единого европейца, а тут мы с оркестром и с наблюдениями, что жюльен, пожалуй, удается Сан-Клупу лучше других закусок и что рукава у некоторых дам тесны не по английской мартовской моде и так далее; и всё это мы, сто пять европейцев, произносим перед лицом тех высоких холмов и в окружении по меньшей мере трех тысяч горцев, которые, завернутые в одеяла, смотрят на то, что мы называем достойными развлечениями, и кланяются до земли, стоит европейцу пройти поблизости от них. Я иногда задаюсь вопросом, почему они не отрубят нам головы долой и дело с концом».
