— Принимай гостя, Васильевна! — весело говорит старичок и поясняет юноше: — Это вот и есть наш председатель…
Юноша застенчиво представляется Сашке:
— Серегин, Леонид. Агроном. Назначен в ваш колхоз.
— Господи! Наконец-то! — радостно всплеснула руками Сашка. Но тут же с недоумением начинает разглядывать Серегина. Невесть как очутившиеся любопытствующие две бабы тоже перешептываются, разглядывая Серегина. Тот еще больше теряется.
— Что-то уж больно ты зелененький… — сокрушенно замечает Сашка. — Ты и в самом деле агроном?
— Ну а кто же? — сердится Серегин. — Вот, пожалуйста, диплом…
Он, порывшись в кармане, подает диплом Сашке… Все начинают разглядывать диплом…
— Скажи на милость, даже с отличием! — бормочет Сашка, снова разглядывая Серегина. — Ну, а скажи, что это такое — не то тулуп, не то тулум семьдесят?..
— Тулун семьдесят! — бойко, как на экзамене, отвечает Серегин, подняв глаза к небу. — Это сорт, выведенный Ленинградской государственной селекционной станцией и Всесоюзным институтом растениеводства. Районируется в десяти областях нечерноземной полосы. Устойчив против полегания, имеет зерно с высокими мукомольными и хлебопекарными качествами. По урожайности превышает широко распространенный лютесценс шестьдесят два и начинает вытеснять последний.
— Ишь, как шпарит! Ровно по написанному! — восхищается старичок.
— Истинно сказано — господь знает, кого разумом наградить! — кивают головами бабы.
— Ах ты, миленький! — умиляется Сашка. — Ну прости… Уж больно ты заморенный какой-то. Ну ничего! Мы тебя откормим. Бабы! — обратилась она к женщинам. — Ведите его к Авдотье. И — молока ему! Молока!
И она так решительно рубанула рукой воздух, точно предлагала вместо молока всыпать ему розог…
А сама побежала обратно в правление и стала звонить по телефону.
— Але, але, дайте семенную контору. Контора? Вот тут только что передали мне, что звонили председателю, а меня не было… Да… Да… Хорошо. Давайте. Мы согласны на тулун… Завтра же пошлю машины…
Иван Лыков входит в избу и подает отцу небольшой листок районной газеты.
— Смотри-ка, Сашку-то как пропесочили.
— А ну-ка, ну-ка! — Егор жадно схватил газету, нашел статью и прочел заголовки — «Ремонт за водку»… Та-а-к… Ну теперь не сносить ей головы!
— А откуда узнали? — хмуро спросил Иван.
— Не важно, сынок, не важно, — захихикал Лыков.
— Голову отвернуть бы за такие дела! Что она, для себя старалась?
Егор испуганно и изумленно посмотрел на сына. Потом рассердился:
— А для кого же? Для тебя, дурака, что ли?
— Почему же обязательно для меня? — возразил Иван. — Для всех… для общества, значит…
— Для общества! — передразнил Лыков. — Научили дураков словам всяким, они и рады. Нет таких людей, чтоб про свой интерес забывали! — И он стукнул кулаком по столу. — Только интерес-то у всех разный. Мне, скажем, все эти должностя да звания ни к чему. Дай бог со своим хозяйством управиться. Ну а другим — почет да славу подавай. Они, значит, тем живут. Понял, дурак?
— Ну и какая же радость Сашке с такой славы? — Иван, усмехнувшись, кивнул на газету.
— Была бы, кабы впросак не попала. Ежели б с ремонтом затянулось дело — с кого спрос? С председателя! Того и гляди, полетела бы со своей должности. А ей за свое место — ой как держаться надо! Потому что свое хозяйство у нее — тьфу! Смотреть не на что! Ну а мы — другое дело. Разумеешь?
— Эх, папаша! — вмешался вдруг в разговор Виктор, выходя из-за занавески. — Понять-то вас нетрудно, а вот соглашаться — неохота. Скучная это песня. Надоела!
— О! Еще один грамотей выискался! — сощурился Лыков. — Ты-то что за нее заступаешься? Может, на Ванькино место метишь? — захохотал он.
Виктор вспыхнул, хотел что-то ответить, но тут из-за занавески послышался плачущий голос Ксении:
— Да полно тебе, Егор! Не охальничай! Господи, помереть спокойно не дадут! Витя, помоги повернуться, устала я…
Виктор молча вернулся за занавеску. Ксения лежала на кровати, с бледным и еще более оплывшим лицом. На табуретке стояли пузырьки с лекарствами.
А в правлении приехавший Лукашов пытался пристыдить Сашку. Похлопывая ладонью по той же газете, лежащей перед ним на столе, он укоризненно говорил:
— Стыдно, товарищ Потапова. Вы могли бы обратиться к нам. Мы бы поправили директора РТС, если он неправ…
— Почему «если»? Ну почему «если»? — вскинулась Сашка. — Я же вам рассказала, из-за чего все получилось!
— Ну хорошо, оба вы виноваты! Но вы — больше, понимаете?
— Нет. Я не для себя старалась. А он вообще ни об ком не старался. Нет гильз, а он и не чешется!
— Ну, ему мы выговор закатим, а вот что с вами делать?
— А я беспартийная! — улыбнулась вдруг Сашка и развела руками, что, мол, с меня возьмешь!
— Вот то-то и беда, что нет на вас управы, — проворчал Лукашов. — А вот если мы вас с работы снимем, что тогда скажете?
— Ха! — дернула Сашка плечом. — Спасибо скажу. Должность у меня, как у того попа, что кадилой кадит, да и то не на всех угодит!
— Надо уважать свою должность! — рассердился Лукашов. — И дорожить ею. Вам такое доверие оказано, а вы…
— Вот уж не собираюсь за свое место дрожать! — перебила его Сашка. — Дело надо делать, а не за место держаться, вот что я вам скажу, товарищ Лукашов.
— Ну, я не знаю, что с вами делать — на все у вас ответ. Пусть товарищ Данилов с вами разбирается, если вы меня не хотите слушать! — И Лукашов в отчаянии потянулся к трубке. А Сашка вдруг сразу испугалась.
— Да с чего вы взяли, что я вас не слушаю, товарищ Лукашов? — заторопилась она, умильно поглядывая на него. — Я вас очень даже уважаю… и… ужас как забоялась, как узнала, что вы приехали! Я слушаю вас, говорите! — И, смиренно сложив руки на коленях, она приготовилась «слушать».
— Как же вы слушаете, когда вы все время меня перебиваете?
— Ну хорошо, очень извиняюсь, не буду больше, — покорно сказала Сашка. — Ну говорите!
Лукашов посмотрел, посмотрел на нее — вся ее поза и выражение лица говорили о величайшей готовности смиренно выслушать все что угодно и тут же забыть — и, рассмеявшись, махнул рукой.
— Ох, боюсь я, говорить с вами сейчас — что в воду гвозди бить! Обещайте хоть впредь не допускать подобного! Обещаете?
Сашка подумала, подняв кверху глаза.
— Ну что ж, попробую, — вздохнула она. — Только ведь, чтоб бюрократа иного убедить, надо, должно быть, самой бюрократкой стать. А я вот этого и не умею. А вы? — невинными глазами глянула она на него.
Лукашов в изнеможении поднял обе руки, отмахиваясь от нее.
— Хватит! Давайте лучше о севе! Сколько у вас засеяно на сегодня?
Ровное, чистое поле, недавно вспаханное. Проходит трактор со сцепом из трех сеялок.
И вот поле уже зазеленело, покрывшись молодой порослью. Побежала по нему молочно-зеленая рябь от ветерка. Давно уже покрылись листвой деревья, а на речной заводи распустились первые снежно-белые кувшинки. Пришло лето.
С визгом и хохотом барахтаются в воде мальчишки, обдавая друг друга брызгами.
Чуть поодаль, за кустами, купаются девушки. Зинка, забравшись на ветку большой березы, росшей над самым берегом, отчаянно кричит: «Девки! Ловите! Ура-а!» — и бросается вниз головой.
Какая-то полная девушка раздевается за кустом, а подружка ахает:
— Машка, сумасшедшая! На том берегу парни! — показывает она на две подводы с бревнами, тянущиеся из леса на том берегу.
— Плевать! Скорее замуж возьмут! — засмеялась Маша и, раздевшись догола, выбегает из кустов и с визгом бросается в воду.
На пригорке показывается Авдотья. Сложив руки рупором, она протяжно кричит:
— Эй, девоньки! Зинка! Машка! На собранию! Поживе-я!
Собрание идет прямо на улице, у правления. Люди расселись в холодке под деревьями, женщины — по одну сторону, мужчины — по другую.
За столом, вынесенным из правления, сидят Лыков и агроном Сергеев. Он уже заметно поправился, загорел и кажется более возмужавшим. Сашка, стоя сбоку стола, держит речь:
— Хотим мы в этом году решить такую задачу: чтоб с сенокосом и силосованием полностью покончить до уборки. Вот наука говорит, — тут она с улыбкой погладила Сергеева по голове, отчего тот сердито дернулся и покосился на стайку засмеявшихся девушек, где была и Зинка, — что траву надо косить, когда она в самом цвету. Тогда в ей полно витаминов всяких. А скотина, говорит наука, обожает эти самые витамины еще пуще, чем мы, люди. Вот, значит, и будем стараться делать по науке. И давай договоримся так: пока не управимся, чтоб ни едина душа в город не просилась и с луга не отлучалась. А когда покончим — устроим сразу два выходных, и тогда валяй кто во что горазд. Договорились?
