Ученики, стоявшие вокруг слона, рассматривали его с удивлением. Они ждали, что слон вырвет какое-нибудь деревце, но он стоял за загородкой и не двигался.
— …Слон происходит по прямой линии от уже вымерших мамонтов. Ничего удивительного, что он самый большой из всех существующих обитателей суши.
Прилежные ученики записывали.
— …Только кит тяжелее слона, но он живет в море. Поэтому мы можем смело сказать, что царем джунглей является слон.
По саду пронесся легкий ветерок.
— …Вес взрослого слона колеблется от четырех до шести тонн.
Вдруг слон вздрогнул и поднялся на воздух. С минуту он еще качался над землей, но, подхваченный ветром, стал подниматься все выше и выше, пока наконец вся его мощная фигура не предстала на фоне небесной синевы. Еще минута, и он повернулся к удивленным зрителям четырьмя овалами расставленных ног, пузатым животом и кончиком хобота. Потом, влекомый ветром, горизонтально проплыл над оградой и исчез где-то в вышине над верхушками деревьев. Остолбеневшие обезьяны смотрели в небо.
Слона нашли в расположенном поблизости ботаническом саду, где, снижаясь, он сел на кактус и лопнул.
А ученики, которые в этот день были в зоопарке, стали плохо учиться и хулиганить. С тех пор в слонов не верят вообще.
Хроника осажденного города
Город осажден. Крестьяне окрестных деревень не могут пройти через заставы, вследствие чего цены на молочные продукты непомерно поднялись. Перед ратушей стоит пушка. Курьер магистрата аккуратно стирает с нее пыль при помощи заячьей лапки и пучка перьев. Кто-то советует стирать мокрой тряпкой. Но кто будет слушать советы в военной суматохе? У каждого прохожего, видевшего эту пушку, сердце тревожно замирало. Некоторые пожимали плечами: люди ботинок не чистят, а тут… Но, остерегаясь доноса, делали вид, что это у них чешется спина, и, подняв плечи, чесали между лопатками. Как ни в чем не бывало.
Что касается меня, то я ни о чем не жалею. Прикованный к своей комнатенке и к своему городу границами своей судьбы, я знаю, что никогда не стану маршалом, и это так же верно, как то, что я не граф. Старичок, который живет под лестницей, очень доволен. Всю жизнь он уверял всех, что он снайпер. Теперь у него есть возможность себя показать. С утра он протирает свои очки в проволочной оправе. У него конъюнктивит.
Во второй половине дня в пригороде, в открытую дверь одного из домов, влетел снаряд и разбил аквариум. Погибли две рыбки. Принято решение устроить им торжественные похороны. Всю ночь в кафедральном соборе вокруг черного катафалка горели свечи. В гробу на катафалке лежали две серебряные рыбки, нужно было очень низко наклониться, чтобы увидеть их в этой черной коробке, глубокой, как пропасть. Потом гроб везла шестерка лошадей, которые, не чувствуя тяжести, каждую минуту начинали нести. Уполномоченный, ответственный за похороны, пробовал им объяснить, что интересы города требуют от них достойного, скорбного шага. Возницы украдкой били их по мордам, и это тотчас же оказывало действие. Стоя над гробом, архиепископ произнес пламенную речь, но запутался в рясе и упал в могилу. Архиепископа по ошибке засыпали, так как его исчезновения никто не заметил, несмотря на то, что лица у всех были на редкость сосредоточенные. Разумеется, его тут же откопали, и могильщики попросили у него прощения. Архиепископ был в довольно плохом настроении. И все-таки после этих похорон всеобщая ненависть к врагу значительно возросла.
В этот же день старичок ранил сторожа, зажигавшего газовый фонарь. Старичок потом объяснял, что это получилось из-за слабого освещения, так как он целился прямо во врага. Клялся, что конъюнктивит скоро пройдет.
Ночью в подвале нашего дома раздался страшный грохот. Это взорвались плохо закупоренные бутылки с забродившим домашним вином. Мы поставили охрану.
Когда мы все спустились в подвал, чтобы посмотреть, что там произошло, я увидел, что ночная рубашка моей соседки вышита узором, напоминающим мелкие осенние листочки. Я сказал ей об этом. И сразу для нас наступила осень, и нам стало так грустно, что, когда все пошли спать, мы с ней сели на заднем крыльце, выходящем во двор. Мы сидели и сетовали на эту неприятную пору года. И тут я вспомнил, что у меня есть одеяло в цветочек — простые, но милые весенние цветочки. Я принес одеяло и накрыл им соседку. Нам сразу стало веселее.
Утром — сенсация. Один из патриотов нашел за завтраком, в кофе, торпеду. И сразу же заявил об этом. Кофе вылили. Получен приказ пить кофе только через соломинку. (Главное, с недавнего времени заминирован кефир.) Кажется, это наши контрмины.
Газета призывает напрячь все силы, призывает к действиям, которые приносят славу и успех. «Генерал в каждом доме!» — таков лозунг дня. Я напряг все силы, но лопнули подтяжки. Моя хозяйка ворчит: «На что мне генерал! Сапоги как следует не вытирает, шапки не снимает…» На выставке, через три улицы от нас, показан образцовый генерал. Кажется, там также можно достать копченую селедку. Но я не могу выйти из дому из-за этих проклятых подтяжек.
Я пробую читать, но напротив моего окна расположился тот самый старичок, который так радуется, что наконец-то может отдать всего себя. Первым же выстрелом он разбил мне лампу и загнал меня под диван, где в относительной безопасности я мог предаться чтению. Я читал «Синдбада Морехода». Но вдруг почувствовал, что этот текст не достоин времени, которое мы переживаем. Ползком добравшись до полки, я достал слегка пожелтевший том: «Триумфальное шествие всасывающе-выбрасывающего насоса в бытовых установках». В пружинах дивана жужжат пули. Пружины издают долгий вибрирующий звук.
Около полудня у старичка кончились боеприпасы, а может быть, он пошел к окулисту. Хозяйка возвратилась с известием, что в фотографиях конфисковали все снимки мужчин с бородами. На мой вопрос, почему, она ответа дать не могла. Починила мне подтяжки. Но новое известие не давало мне покоя. Монография о насосах сделала мой ум аналитическим. Я прикрепил себе искусственную бороду и вышел на улицу. Уже на углу меня задержали двое из полевой жандармерии. Они отвели меня в фотографию, сделали снимок, проявили его и тут же конфисковали.
В ту ночь я снова не мог заснуть, потому что по крыше ездил бронированный автомобиль и задерживал бродивших там котов. Кажется, только у одного из них было удостоверение личности, но его тоже забрали. Обыкновенный кот, почему-то имеющий удостоверение личности, — это, конечно, не могло не вызвать подозрения.
Сегодня соседка ушла в город, на ней было платье в зеленый горошек.
Тридцать человек с утра закрашивают черной краской блестящую остроконечную крышу ратуши. Крыша блестит даже в пасмурные дни, но если осада, так осада. Один из маляров на моих глазах съехал по наклонной поверхности и упал на тротуар, сломав себе ногу.
— За родину! — крикнул он, когда его подняли. Увидев это, какой-то проходивший мимо гражданин вырвал у другого палку и одним ударом перебил себе ноги.
— Я тоже хочу! — воскликнул он. — Я не могу оставаться в тылу! — Воодушевившись еще больше, он таким же способом разбил свои очки.
В цирке с сегодняшнего дня показывают только патриотические номера, да и то не все.
В семье дворника дома, в котором я проживаю, уже проявляются обычные симптомы продовольственных затруднений, характерные для осажденного города. Возвращаясь домой, я услышал из открытого окна подвала, как дворник говорил своему сыну:
— Если не будешь слушаться, папа съест твой обед. — В его голосе чувствовался плохо скрываемый голод. Я пожал плечами. Почему отец прямо не признается, что он голоден? Ребенок обязательно бы его понял. Это лицемерие возмутило меня до глубины души.
Хозяйка встретила меня новым известием:
— Знаете ли вы, что в этом году не будет рождества? Елки пойдут на баррикады.
— А ну их, эти елки, не расстраивайтесь, — прервал я ее. — Повесьте игрушки на лилию.
— На лилию?! Господи милостивый! — воскликнула она. — Виданное ли это дело?!
— Что поделаешь, сударыня, лучше на лилию, чем ни на что.
Она на минуту задумалась.
— Да, вы правы, — сказала она. — Ну, а если и лилии возьмут на баррикады?
Я не знал, что ей на это ответить. По улицам в качестве посыльных мчатся почтовые таксы. Видимо, опять что-то случилось.
Первое заседание генерального штаба. Кажется, на нем обнаружилось различие во взглядах относительно пушки, которую я видел перед ратушей. Соглашаясь с тем, что нужно выстрелить из нее в сторону врага, одни хотят выстрелить в день государственного праздника, другие же в день праздника церковного. Образовался центр, который считает, что лучшим выходом было бы установление нового государственного праздника, который как бы невзначай совпал бы с каким-нибудь церковным праздником. Левое крыло сразу же распалось на две группы. Одна группа предлагала принять во внимание поправки центра, вторая же заняла отрицательную позицию к этой поправке, рассматривая ее как проявление оппортунизма. Вскоре и ультралевая группа распалась на две группировки. Одна требовала принятия декларации об осуждении и отмежевании, вторая предлагала ограничиться общим предупреждением в необязательной форме для внутреннего пользования. Аналогичное положение было и в лагере, стоящем за то, чтобы выстрелить в день церковного праздника. Он распался из-за позиции, занимаемой отдельными частями по отношению к предложению центра. Во второй половине дня у меня снова лопнули подтяжки. Мне стыдно просить хозяйку починить их. В конце концов эта женщина имеет право на личную жизнь. Итак, я сижу дома и конспектирую «Триумфальное шествие».
