Ивкович читает записку, что-то объясняет гражданину, берет шляпу и вместе с гражданином уходит.
Срета. А как же она попала к тебе?
Еврем. Да понимаешь, все перемешалось; сам знаешь, как бывает в одной семье. Все перемешивается.
Срета. Оно конечно, брат Еврем, после свадьбы, пожалуй, можно перемешать, но зачем же до свадьбы? А потом – перемешалось, перемешалось. Ладно, допустим, что так, но ведь ты видел, что там против правительства говорится, почему же ты не остановился?
Еврем. Как тебе сказать… Знаешь, когда ругаешь правительство, оно как-то здорово получается. От самого сердца идет. Поэтому, наверное, и речи против правительства всегда красивее получаются. Всегда лучше говорят те, кто ругает правительство. А попробуй-ка ты защищать правительство. Знаешь, как трудно красиво сказать? А тут я как начал говорить, меня словно какая-то волна подхватила… Вот так… А тут еще граждане начали кричать: «Правильно!» Это меня еще больше захватило.
Срета. С самого утра на все стены плакаты лепим, чтобы хоть как-нибудь замазать это дело. На вот, почитай! (Сам читает.) «Подлая ложь, будто бы наш кандидат хозяин Еврем Прокич говорил против правительства, лишний раз свидетельствует, что бесстыдство оппозиционной печати перешло все границы. Наш кандидат хозяин Еврем Прокич по-прежнему твердо и непоколебимо стоит на позиции защиты правительства. На этой же позиции стоит и весь наш народ. Сегодняшние выборы покажут, что никакая клевета не поможет там, где проснулось народное сознание».
Еврем. Это ты здорово написал.
Срета. А это? (Достает другой плакат.)
Еврем. Что еще?
Срета. Видишь подпись: «Мирабо». Ты знаешь, кто такой Мирабо? Мирабо – это я. А вот телеграмма, которую я написал для белградских газет. Надо же тебя и там обелить. Возьми пошли на телеграф. (Отдает Еврему бумагу.) Мы, брат, должны теперь каждую вещь поставить на свое место. И мы поставим. Только ты теперь смотри, не подведи нас еще раз! Как только у тебя на языке появится слово «правительство», ты сразу же язык за зубы!
IV
Младен, те же.
Mладен (влетает, запыхавшийся, еле переводя дыхание, орет). Хозяин!
Еврем (вздрагивает, выпускает из рук телеграмму, тоже кричит). Что? Что такое?
Mладен. Бежал, будто на крыльях летел.
V
Павка, Спира, Спириница, те же.
Павка. В чем дело? Что случилось?
Спира и Спириница. Что такое?
Еврем. Да говори же ты, весь дом взбудоражил! (Поднимает с пола телеграмму.)
Mладен. Возле общины народу тьма-тьмущая. Толкутся, ругаются, спорят, кричат…
Еврем. Что кричат?
Mладен. А так, кричат!
Еврем. Да я тебя спрашиваю, что кричат, бог мой, что кричат?
Младен. Всё кричат. Одни кричат: «Долой!* Другие: „Давай!“ Одни кричат: „К черту!“ А другие: „Да здравствует!“
Срета. Пойду-ка я посмотрю, что там такое.
Еврем. Иди, иди, с богом!
Срета уходит.
VI
Те же, без Среты.
Еврем (Младену)? Говоришь – и «да здравствует» кричат? (Павке.) Вот слушай, Павка, это и есть народное воодушевление. Ты когда-нибудь слышала, что такое народное воодушевление?
Павка. Нет!
Еврем. Это вот и есть народное воодушевление, когда толпа кричит, а чего кричит – не знает.
Младен (продолжает рассказывать). Кричат люди, кричат дети, кричит народ, и жандармы тоже кричат – все кричат. А на всех углах, в кофейнях, в лавках – везде народ толпится. Толкаются, спорят, кто кричит во все горло, а кто собирается кучками и шепчется.
Еврем. А те, которые шепчутся, это – оппозиция?
Спириница. Оппозиция – это значит те, которые за него голосуют? (Показывает на двери в комнату Ивковича.)
Спира. Не твое это дело – в политику вмешиваться!
Спириница. Опять ты мне сказать не даешь. Какая же это политика?
Спира. А что ж, по-твоему?
Спириница. Это выборы!
Младен (продолжает рассказ). А возле кофейни «Объединение» музыка играет, вино и пиво рекой текут, все пьют…
Еврем. Наши пьют?
Младен. Наши.
Еврем (скорее про себя.) Опять счет пришлют!
Младен. А возле дверей на длинном шесте знамя развевается, и около него тоже народ толпится, а если кто из ихних идет мимо, то все кричат:»Ату его!» И швыряют в него камнями, огурцами, яйцами…
Еврем (про себя). А хозяин кофейни небось все это в счет записывает…
Младен (продолжает). А ихние тоже музыкантов наняли, ходят по городу, речи говорят, а перед Елисеевой лавкой бочку с дегтем зажгли. Народ стоит и смотрит, деготь по улице растекается и здорово горит, а мальчишки через огонь прыгают. В кофейне у Тенкиной избиратели подрались и одному голову разбили. А он и не наш, и не ихний, даже не здешний. А у Аксентия Матича все стекла в окнах повыбили. А Перу Зирича господин Секулич отвел в каталажку за то, что он ругал власть. Яшу Андрича кто-то избил, а кто – никому не известно. А Перу Мравича выкупали в помойной яме… Все говорят, что никогда еще не было так хорошо, как в этом году.
Еврем. Бог ты мой, вот ведь что бывает, когда народ проснется!
Павка (крестится). Чудеса-то какие! Господи боже, пронеси, помоги нам!
Спира. Это не чудеса, Павка, таков уж народный обычай.
Спириница. Какой же обычай? Это воодушевление!
Спира. Не вмешивайся, когда я говорю.
Спириница. Я тоже имею право рот раскрыть. Не могу же я весь век молчать да молчать.
Спира. Раскрывай, кто тебе не велит. Но ведь ты если начнешь, так не остановишься.
Еврем. Да перестаньте вы наконец! Есть у нас и другие дела, не только вас слушать! (Младену.) На вот, отнеси телеграмму на телеграф!
Младен. Я не могу сейчас.
Еврем. То есть как это не можешь?
Младен. Надо идти голосовать.
Еврем. А ты же утром голосовал.
Mладен. Голосовал. Но утром я голосовал за барышню, а теперь за тебя, хозяин.
Еврем (с возмущением). За какую барышню, скотина ты этакая?!
Mладен (показывает на дверь Ивковича). Да… за этого.
Еврем (пытается схватить его за горло). За кого, скотина?
Младен (испуганно). За… за зятя!
Еврем. За зятя? Да как ты смел за него голосовать?
Младен. А… меня барышня просила…
Спириница. Вот тебе и на!
Спира. Да замолчи ты!
Спириница. А что я особенного сказала? Я только сказала: «Вот тебе и на!»
Спира. А ты не смей и этого говорить.
Спириница. Да не могу же я рот зашить!
Павка. Еврем, Еврем, что ты натворил?!
Еврем (Младену). Так ты что же? Хлеб ешь мой, а голосовать за другого! Так, да?
Младен. Прошу тебя, хозяин, извини, если я что не так сделал. Господин Секулич сказал: «До обеда приходи и голосуй за себя, а под вечер, когда будет самый наплыв, приходи и голосуй за Иову Стоича». Он уехал в Белград. Так вот, чтоб его голос не пропал, я должен за него проголосовать. А барышня как узнала, что у меня два голоса, давай упрашивать: «Отдай, говорит, один голос за отца, а другой – за зятя…»
Еврем. За какого зятя? Чей он зять?
Младен. Так ведь, если нужно, можно переделать!
Еврем. Что переделать?
Младен. Тот голос, который я утром отдал.
Еврем. Твой нос нужно переделать! Пошел к дьяволу! Ступай скорей, голосуй, пусть хоть второй голос не пропадет!
Младен. Не пропадет! Куда он пропадет! (Уходит.)
VII
Те же, без Младена.
Еврем (Павке). Ты слышала?
Павка. Слышала!
Спириница. Ию, господи, родная дочь против отца голосует. Да если б я об этом даже в газетах прочла, я бы не поверила!
Спира. Вот так и все вы, женщины, всегда готовы за другого голосовать.
Еврем. Поэтому я и порвал с ним.
Спириница. Что порвал?
Спира. Да не перебивай ты человека!
Спириница. Дай мне спросить его.
Спира. Вот, Павка здесь, пусть она его и спрашивает!
Павка. Что ты порвал, Еврем?
Еврем. Все порвал: и квартирный договор и женитьбу!
Павка. Как порвал?
Еврем. А вот так. Я ему прямо сказал: не желаю, мол, с тобой больше дела иметь, убирайся с моей квартиры и распрощайся с моей дочерью. А он говорит: «Через пятнадцать дней».
Павка. Как, через пятнадцать дней?
Еврем. Это он с квартирой через пятнадцать дней, а с дочерью сразу!
Павка. Побойся ты бога, что же ты наделал?!
Еврем. Вот пусть теперь она идет и голосует за него.
Павка. Хорошо ли ты подумал, Еврем? Лавку разорил, свадьбу сорвал…
Еврем. Зато депутатский мандат получил!
Павка. А дитя?
Еврем. Какое дитя? Уж не то ли дитя, которое избирателей подговаривает?
Павка. Плакать ведь будет, убиваться, волосы на себе рвать…
Еврем. А ты скажи ей: увезем ее в Белград, и это там, знаешь как… дочь народного депутата… Сделаю интерпелляцию… Министры испугаются…
Спириница. И начнут возле тебя увиваться.
Спира. Да не перебивай ты человека!
