Второе разногласие между Кассием и Брутом возникает по вопросу о способах ведения войны против цезарианцев. Кассий без малейшей щепетильности подкрепляет республиканские войска незаконными поборами, не брезгуя прямым грабежом. Брут из-за этого чуть не порывает с ним, и только признание Кассием своей неправоты побуждает его помириться с ним. Брут желает действовать, сохраняя моральную чистоту. Кассий считает, что это невозможно. Идеалист и трезвый политик все время сталкиваются. Верх берет идеалист Брут, и это оказывается роковым для дела, приверженцев его и, наконец, для самого Брута. Он собственными руками готовит себе гибель.
Будь Кассий только хитрым политиком, он повернул бы все иначе, Но, даже понимая ошибки и неразумность Брута, он искренне любит и ценит его. Чувство глубокого уважения к убеждениям друга, любовь к нему, несмотря на все его слабости, заставляют его мириться с роковой политикой Брута и с отчаянием в душе пойти на смерть.
Шекспир наделил философией и Кассия. Если Брут стоик, то Кассий эпикуреец, то есть, по понятиям того времени, материалист. Он не верит в богов, смеется над суевериями, не признает существования загробного мира. Его материалистические воззрения хорошо согласуются с трезвым пониманием политики. Читателя, которому хотелось бы, чтобы Шекспир, как и мы, был сторонником материализма, мы должны огорчить: приверженность эпикуреизму не была в глазах Шекспира и подавляющего большинства современников хорошей рекомендацией. Для того времени философия Кассия не была ортодоксальной. Смягчая эту сторону характеристики Кассия, Шекспир сделал его непоследовательным сторонником эпикуреизма. Кассий говорит Бруту, что философия добродетели и принципы стоицизма ему тоже не чужды (IV, 3), а перед смертью даже отрекается от своего безбожия, признавая, что, видимо, существует некое высшее предопределение человеческих судеб (V, 3).
Справедливости ради нужно отметить, что ни одна из философских доктрин, которых придерживаются, по их собственным словам, персонажи, не получает подкрепления в развитии сюжета и герои в критические моменты жизни не следуют заветам своей философии. Если у эпикурейца Кассия возникает вдруг ощущение, что его судьбой распорядились высшие силы, если у него вырывается восклицание о «бессмертных богах», то и стоики Брут и Порция оказываются не в состоянии переносить с должным терпением обрушивающиеся на них беды и уходят из жизни, предвидя оба неминуемое поражение республиканцев.
Главарей заговора окружает большая группа приверженцев. Одним-двумя штрихами Шекспир сразу придает каждому из них своеобразие. Каска маскирует медлительностью и простодушным юмором накипающее в нем недовольство узурпаторским поведением Цезаря. Он, однако, скрывает свои чувства так глубоко, что даже участвует в чествовании Цезаря. Самостоятельность не свойственна ему. Он шел в свите Цезаря, пока думал, что будущее за ним, а когда понял, что у Цезаря есть сильные враги, примкнул к ним, ибо, будучи в душе республиканцем, не мог примириться с превращением Рима в монархию. Войдя в сговор с Кассием, Каска стал рьяным участником борьбы против Цезаря. Лигарий вступил в число заговорщиков потому, что привык верить Бруту и слепо следовать за ним. Деций Брут ненавидит Цезаря; пряча истинные чувства под маской лести, он убеждает Цезаря идти на роковое заседание сената. Вспомним и таких соратников Брута и Кассия, как Луцилий и Титиний. Первый из них, будучи схвачен на поле цезарианцами, выдает себя за Брута в надежде, что этим спасет своего вождя и друга от преследований. Даже Антоний вынужден отдать должное его преданности, заявляя, что предпочел бы иметь подобных людей друзьями, а не врагами. Титиний во время решающей битвы при Филиппах готов был на любой риск для спасения дела; увидев, что Кассий мертв, он закалывает себя.
Нельзя не заметить, что примеров подобной самоотверженности в лагере Октавия и Антония нет. Шекспир подчеркивает, таким образом, высокую нравственную добродетель людей республиканского лагеря. Даже трезвейший из трезвых политиков Кассий поддается облагораживающему влиянию Брута.
Кроме двух лагерей — цезарианцев и республиканцев — в трагедии есть еще третий, важнейший участник центрального конфликта, о котором мы пока молчали, — народ. Уже в первой своей исторической драме («Генрих VI», часть 2) Шекспир изображает народ как участника истории. Это определяет одну из важнейших особенностей его метода исторической драмы вообще. Но в хрониках народ составляет один из многих, притом отнюдь не самый главный фактор в социально-политических конфликтах, он всегда присутствует там в качестве более или менее отдаленного фона центрального конфликта, разыгрывающегося на авансцене истории между двумя группами господствующего класса.
В «Юлии Цезаре» народная масса оказывается в центре конфликта. Более того, с самого начала определяется, что судьба политического строя Рима зависит от народа: поддержит ли он утверждение у власти монарха или отстоит старый республиканский строй. Истинной кульминацией трагедии является не убийство Цезаря, а сцена на форуме, где народ делает выбор между Брутом и Антонием. Мы еще вернемся к вопросу об изображении народа в «Юлии Цезаре». Здесь же нам важно подчеркнуть, что центральный конфликт решается не одним лишь единоборством двух групп господствующего класса, но также и третьей, «неофициальной» силой истории — народными массами.
Что же это за республика, вокруг которой идет борьба? Мы ошибаемся, модернизируя Шекспира и предположив у него понятие о политическом строе республики в современном смысле. Даже представление о буржуазной демократической республике, основанной если не на действительном, то хотя бы на формальном равенстве, не могло быть Шекспиру известно. О республиканском строе античного мира он имел лишь очень приблизительное представление, во многом не совпадавшее с тем, что было установлено впоследствии исторической наукой.
«Res publica» для Шекспира не столько политическое, сколько нравственно-политическое понятие. Поясним. Суть вопроса — в отношении всех граждан к государству: служат ли они, каждый в меру сил и возможностей, общему благу, или же весь аппарат государства становится орудием для удовлетворения эгоистических интересов одной части общества, держащей власть в своих руках.
Рим, как его изображает Шекспир, похож на сословное государство. Отмеченный выше анахронизм относительно мастеровых, носящих средневековые гильдейские знаки, совсем не случаен. Римских патрициев и плебеев Шекспир и публика его времени воспринимали как подобие дворян и «третьего» сословия своей эпохи. Речь в трагедии идет вовсе не о том, чтобы предоставить плебсу равенство с патрициями. Об этом не помышляют ни Шекспир, который не верит в принцип гражданского равенства, ни его Брут, ни сам римский народ. Действительная проблема может быть сформулирована так: государство и общество — кто кому служит?
Победу в трагедии одерживает не принцип общего блага, а хищническое, эгоистическое начало. В этом смысле «Юлий Цезарь» означает разрыв с той оптимистической оценкой перспектив общественного развития, которая составляла идейную основу «Венецианского купца», «Ромео и Джульетты» и трилогии о Генрихе VI. «Юлием Цезарем» открывается трагический период творчества Шекспира.
В чем же сущность трагизма в «Юлии Цезаре»? Для ответа на этот вопрос необходимо решить, кто является трагическим героем произведения. Это поначалу не совсем ясно. Трагедия названа именем Цезаря, который погибает от рук убийц как раз тогда, когда ожидает свершения своей мечты — стать венценосным владыкой Рима. Можно ли назвать его судьбу трагической? Отчасти — да. Это личная трагедия Цезаря, не дожившего до своего полного торжества. Но дело, которому он служил, все равно торжествует победу после его смерти. Недаром в трагедии говорится и символически показано, что дух Цезаря жив. Его судьба, однако, не является в подлинном смысле слова трагической, ибо гибель Цезаря, с точки зрения исторической закономерности, не необходима. Будущее за цезаризмом — с Цезарем или без него.
Действительно трагической является судьба тех, кто борется против цезаризма. Они выступают в качестве носителей благородного идеала, нравственная правота на их стороне, и тем не менее они обречены с самого начала. Наиболее трагической фигурой является поэтому Брут, самый убежденный носитель принципов, враждебных цезаризму. Он борется против единовластия тогда, когда исторически назрела необходимость именно в этой форме правления. Его идеал, таким образом, оказывается в противоречии с теми путями, которые неизбежно ведут к установлению единоличной диктатуры. Можно подумать, что поражение республиканцев обусловлено отдельными ошибками в тактике борьбы (о них сказано выше). Но в том-то и дело, что эти ошибки были неизбежны в силу природы тех принципов, в которые верил Брут и которые отжили свой век. Настало время жестокого, бездушного индивидуализма, время попрания морали во имя корыстных целей. Все это заключено в Цезаре, Антонии и Октавии. Под римскими масками скрыты люди шекспировского века. Мы не станем утверждать, что цезарианцы — типичные представители буржуазного класса эпохи Возрождения. Сам класс буржуазии еще был на одной из ранних стадий своего формирования. Но те начала нового жизнепонимания, новой «нравственности», которые были воплощены в цезарианцах, в общем отражали то же самое, что позже Шекспир воплотит в образах Клавдия, Яго, Эдмунда и других индивидуалистов-хищников, наносивших удар за ударом иллюзиям гуманистов о возможности победы в то время принципа общего блага.
