Нередко трагедию Брута толкуют как трагедию личную: он будто бы страдает оттого, что, восстав против Цезаря и убив его, нарушил моральные принципы своей философии и расплачивается за это. Действительная же трагедия Брута является не субъективной, а объективной: беда не в том, что он убил Цезаря, а в том, что он не убил его — мертвый Цезарь оказался сильнее живого Брута. Символические сцены с призраком Цезаря имеют именно этот смысл.
Но все это лишь поверхностно раскрывает трагедию. Ее самый глубинный смысл связан с другим персонажем. Персонаж этот коллективный — народ Рима.
Как уже сказано, от него, в конечном счете, зависят победа и поражение каждого из двух борющихся начал. С первой же сцены трагедии мы видим ликование народа, окружающего Цезаря преклонением. В сознании народа Цезарь уже властитель государства. Антоний подносит Цезарю венец при явном сочувствии народа. Когда же Цезарь отклоняет венец, толпа еще больше ликует: ее радует, что человек, призванный стать властелином, якобы не властолюбив. Народ не понял комедии, искусно разыгранной Цезарем.
Видя ослепление народа, республиканцы решают спасти его. Не спрашивая народа, действуя на собственный страх и риск, они убивают Цезаря. Лишь после этого Брут считает нужным объяснить народу, почему необходимо было уничтожить тирана. Нельзя не отметить парадоксальности ситуации. Цезарианцы, творя антинародное дело, устанавливая единовластие Цезаря, действуют в открытую, опираясь хотя бы внешне на волю народа. Республиканцы-патриции действуют тайно, в отрыве от парода и лишь после ищут у него поддержки своим действиям. Это лишний раз подчеркивает, что идея равенства здесь ни при чем, ибо для Брута и других заговорщиков народ — низшее сословие, но свой долг патрициев — отцов народа — они видят в том, чтобы заботиться о простых людях.
Трагедия народа с наибольшей силой проявляется в сцене на форуме (III, 2). Она принадлежит к шедеврам драматического гения Шекспира: такое изображение «судьбы человеческой» (Брут) и «судьбы народной» едва ли еще можно встретить в драме. В одной сцене сконцентрировано столько жизни, движения, борьбы противоречий, и притом перед нами не единичный герой (ср. монолог Гамлета «Быть или не быть»), а весь народ! Перед нашими глазами совершается история, и мы видим все пружины решающего всемирно-исторического события.
Вот выступает перед римлянами Брут. Для знающих Шекспира кажется странным, что говорит он не стихами, как на протяжении всей трагедии, а прозой. Мы привыкли, что во все значительные, патетические моменты речь героя облекается в возвышенную поэтическую форму. Отступление от правила, наблюдаемое здесь, побудило некоторых исследователей усомниться: нет ли здесь ошибки, не напутал ли наборщик или переписчик рукописи Шекспира, отбросив разбивку речи Брута на строки? Но все правильно, если поверить в обдуманность драматических приемов Шекспира. Прежде всего, Брут снисходит до народа, поэтому он говорит самым простым языком. Но тому есть и другая причина: он не хочет словами, риторическими украшениями затемнить простую истину. Без обиняков излагает он факт и объясняет его с крайней откровенностью и ясностью. Его совесть чиста, и изощряться в доводах он не хочет. Его главный довод — он сам со своей честностью, прямотой и любовью к Риму.
Брут думает, что народ поймет его. И народ как будто горячо одобряет речь Брута. Но на самом деле уже в этом месте трагедии обнаруживается пропасть между Брутом и римлянами. Они иначе понимают и объясняют себе происшедшее. Цезарь был плох, а Брут хорош, и тогда один из толпы восклицает: «Пусть [Брут] станет Цезарем», — а другой поддерживает его: «В нем увенчаем все лучшее от Цезаря». Идея цезаризма, единовластия уже укрепилась в народном сознании, и этого-то Брут не в состоянии понять! Ему кажется, что римляне, приветствуя его, поддерживают республику, а они видят в нем лишь более достойного властителя, чем Цезарь.
Антоний свободен от политического идеализма Брута. Он лучше понимает народ, отнюдь не снисходя при этом до него и сохраняя патрицианское превосходство над толпой. В отличие от Брута, взывавшего к разуму и нравственным понятиям народа, Антоний решает играть на эмоциях толпы: он стремится пробудить сочувствие к своей скорби, жалость к убитому Цезарю. Он отличный актер и умеет возбуждать эмоции. Этим искусством владеют все шекспировские макиавеллисты: они знают, что сначала нужно взволновать человека, вывести его из состояния покоя, душевного равновесия, а потом уже на эту взрыхленную почву бросить семена, и тогда они дадут любой желаемый всход. Так поступил Ричард III с леди Анной, так будет действовать Яго. Взволнованный, эмоционально возбужденный человек слишком чутко реагирует на все. Для него любой случайный факт становится неопровержимым доводом. То, что так мастерски проделал Яго с Отелло, Антоний сделал с целым народом. Он покорил его всесильной логикой чувств, а не логикой разума, как это пытался сделать Брут. К тому же, начав с апелляции к благородным чувствам жалости и сострадания, Антоний ловко довершил это, задев личный интерес каждого, когда заявил римлянам, что Цезарь завещал блага, не забыв ни одного из них. Тут уже толпа была окончательно покорена.
Мы будем односторонни, если увидим здесь только искусство демагогии Антония. В его речи и точный расчет трезвого политика. Брут полагал, что народу важнее всего духовные ценности — призрачный идеал свободы и добродетели. Антоний знает: народу нужен хлеб. Не к идеалам, а к материальным интересам народа апеллирует он — и одерживает победу.
Что же сказать о народе? Признать ли правоту критиков, высокомерно характеризующих его как темную, глупую и жадную толпу? Поверить ли им в том, что и Шекспир был именно такого мнения о народе? Согласиться с этим может лишь тот, для кого суть трагедии в Бруте, Цезаре и Антонии. Но народ недаром введен Шекспиром в центр конфликта. Его роль отнюдь не служебная. Он не только участник трагедии, но и главный ее трагический субъект, во всяком случае, трагичный не менее Брута.
Обратим внимание на то, что презрение к народу питает Антоний. Брут уважает народ и даже после изгнания не попрекает его ни единым словом. Они воплощают два полярных отношения к массе. Для Антония она средство, для Брута — цель, ибо общее благо включает и благо народа. Народ у Шекспира не так глуп, как думает Антоний, но и не так идеален, как представляется Бруту. Да, он задавлен нуждой, лишен культуры, не очень разбирается в хитросплетениях политики. Но у него есть здравый смысл и чувство справедливости. Вдумавшись, мы заметим, что, поддержав сначала Брута, а затем переметнувшись на сторону Антония, народ в обоих случаях поддавался тем аргументам, в которых была справедливость или хотя бы ее подобие. Демагог Антоний начал с апелляции к лучшим, благороднейшим чувствам народа. Только смутив его, сбив с толку, сумел он завоевать его поддержку неправому делу.
Буржуазно-либеральные критики могли сколько угодно трактовать материальные интересы народа как проявление его низменности. Автор «Короля Лира» не мог игнорировать значение такой простой, но страшной вещи, как бедность. Антоний бросил народу подачку, и это довершило его успех. Он сыграл на обеих сторонах народной души, а критики хотят видеть только одну ее сторону — заботу о хлебе насущном.
Трагедия народа состоит в незрелости его сознания, в неумении отличить своих истинных друзей от мнимых. Толпа оказалась податливой на лесть Антония, не оценив того, что Брут разговаривал с ней, как равной ему в понимании. И свершилось самое трагическое в истории — народ отверг своих истинных заступников, поддержав и дав власть тем, кто являлся его злейшими врагами. Народ сам надел на себя цепи рабства.
Таков объективный смысл трагедии «Юлий Цезарь». Читатель, всегда в таких случаях недоверчивый, подозревает критику в том, что она приписала Шекспиру больше, чем он сам думал. Я заканчиваю этот краткий очерк трагедии с мыслью противоположной: Шекспир вложил в нее много больше, чем мы в состоянии понять и оценить.
Грандиозное богатство мыслей, глубочайшее чувство противоречий истории, выраженное в образах и ситуациях, удивительное умение сделать все это живым придали «Юлию Цезарю» ту степень художественной завершенности, благодаря которой замечательное творение Шекспира стало высшим образцом исторической и политической трагедии во всей мировой драме.
А. Аникст
ПРИМЕЧАНИЯ К ТЕКСТУ «ЮЛИЯ ЦЕЗАРЯ»
1
Действующие лица.
Юлий Цезарь (100-44 гг. до н. э.) был убит 15 марта 44 года. Душой заговора был Кассий, но руководящая роль в нем была предоставлена Марку Юнию Бруту (79-42 гг. до н. э.), отчасти из уважения к памяти его предка Люция Юния Брута, свергнувшего с престола царя Тарквиния Гордого (509 г. до н. э.), после чего в Риме установился республиканский строй. После того как Марку Антонию удалось своей демагогической речью восстановить римский народ против заговорщиков, Брут удалился в Грецию, а затем проследовал в Малую Азию, где соединился с Кассием. Совместно с Кассием Брут получил от римского сената верховную власть над всеми провинциями Востока. Вскоре, однако, в Риме восторжествовал второй триумвират в составе Октавия, внучатного племянника и наследника Юлия Цезаря (род. в 63 г. до н. э.) Марка Антония (род. в 82 г. до н. э.) и Лепида.
