Когда палестинские евреи узнали обо всех ужасах, совершенных нацистами во время Второй мировой войны, им стало ясно, что нам нужен собственный дом и что этот дом ждет на земле предков, и нигде больше. Мы поделились своими соображениями с несколькими влиятельными арабскими семьями — такими, как семья Хашимитов, и они, казалось, были готовы пойти нам навстречу — по крайней мере, в этом вопросе. Вы знаете, в чем арабские лидеры на протяжении десятилетий обвиняют иорданскую королевскую семью? В том, что они сохраняли чувство реальности — и в прошлом, и в настоящем, и старались хоть как-то найти с нами общий язык. Этого им так никогда и не простили, несмотря на то, что они храбро сражались за правое дело. Иорданцы — поистине грозные воины.
Я уже говорил, что с того памятного дня 1949 года, когда Вади и Аниса покинули свой дом, мы ничего не знали друг о друге. Я не знал, что Айша умерла в Аммане, а она не знала о смерти Марины и Игоря.
Сказать по правде, Марина ненадолго пережила Мухаммеда. И мне кажется, что душа ее умерла в тот самый вечер, когда Вади принес в Сад Надежды весть о его гибели.
Через несколько дней у Марины случился сердечный приступ. Тогда она поправилась, но ненадолго, и вскоре ее сердце остановилось навсегда. Как Марина не смогла пережить потерю Мухаммеда, так и Игорь не смог перенести потерю Марины. У него случился инсульт, приковавший его к инвалидной коляске.
Таким образом, я внезапно оказался в нашем некогда общем доме почти один, с инвалидом на руках, утратившим смысл жизни и почти беспомощным. Я, конечно, подумывал о том, чтобы поместить его в какую-нибудь клинику, где за ним будет надлежащий уход. Тем не менее, я этого не сделал, понимая, что ни мой отец, ни мать никогда бы мне этого не простили. Мы с Игорем остались последними из тех, вместе с кем отец построил этот дом — в той, прежней жизни, которой не суждено было вернуться. На протяжении нескончаемо долгого года я ухаживал за Игорем, пока однажды утром не обнаружил его в постели, уснувшим вечным сном.
После похорон Игоря я остался совершенно один. В то время я служил в армии. Начальство стало поручать мне различные миссии в странах противников: быть может, потому, что я владел арабским языком так же свободно, как ивритом. Первой из этих миссий была помощь еврейским общинам в Ираке, Сирии, Иране и Египте, они ужасно страдали, как вы, несомненно, знаете или, во всяком случае, должны знать. После 48 года на них объявили настоящую охоту: изгоняли из собственных домов, отнимали землю и имущество; многие просто погибли; другие, благодаря нашей помощи, начали новую жизнь в изгнании. Главная же трагедия в том, что большинство из них даже не были сионистами; их предки испокон веков жили в Каире, Багдаде, Дамаске, Тегеране.
Больше мне нечего рассказать о себе самом, так что дальше в моем рассказе речь пойдет о Вади Зияде, чья судьба неразрывно переплелась с моей еще в те далекие времена детства, когда он спас мне жизнь.
Я продал Сад Надежды, но попытался сохранить дом и маленький садик Зиядов. К сожалению, мне это не удалось: то и другое конфисковали.
Я думал о Вади всякий раз, когда кто-то из евреев, которым я помог перебраться в Израиль из отдаленных уголков Ирака, рассказывал мне со слезами на глазах, что это такое — знать, что никогда не сможешь вернуться к родному очагу. Они рассказывали мне о своих домах, садах, угодьях, о своих воспоминаниях, а я вспоминал о Вади, понимая, что и он испытывает те же горькие чувства.
Я женился во второй раз. Я не верил, что смогу после Сары снова полюбить, но потом снова встретил Паулу. Та девочка, которую я когда-то обучал ивриту в кибуце, выучилась на юриста и теперь работала аналитиком в министерстве обороны. Признаюсь, я был удивлен, потому что в те времена, когда мы познакомилась, я не отдавал должного ее уму и упорству.
Мы совершенно случайно встретились в Иерусалиме. Я бесцельно бродил по Старому городу, который всегда очень любил, и вдруг увидел ее. Она была одна, и я решился к ней подойти. Я не разговаривал с ней с того самого дня, когда позвонил в кибуц, чтобы сообщить ей о женитьбе на Саре. Я боялся, что она прогонит меня, но она этого не сделала. Потом мы долго сидели в кафе, рассказывая друг другу о своей жизни. С этого дня мы больше не разлучались. Мы поженились через три месяца и с тех пор жили вместе, пока десять лет назад она не умерла от рака. У нас было трое детей. Старший, Юваль, погиб на войне в 1973 году. Второго, Аарона, вы знаете: это он привез вас ко мне. Это единственный из моих детей, кто остался в живых, поскольку третий мой сын, Гедеон, погиб во время теракта. Он проходил военную службу. Его джип подорвался на мине; вместе с ним погибли еще трое солдат. Ему было всего девятнадцать лет.
Я рассказываю вам об этом, потому что именно благодаря Пауле я смог воссоединиться с Вади.
Вы знаете, просто не можете не знать о том, что не все палестинцы, которые нашли приют в Иордании, были преданы королю Хусейну. Иордания стала плацдармом, с которой палестинские боевики нападали на Израиль; но этого им показалось мало, и в начале семидесятых годов они предприняли попытку свергнуть короля. Противостояние между королем Хусейном и Ясиром Арафатом вылилось в кровавую бойню. Хусейна даже попытались убить.
В семидесятые годы в ООП и других подобных организациях состояло более ста тысяч человек, это было своего рода государство в государстве. Противостояние стало неизбежным, но главный парадокс заключался в том, что некоторые палестинцы сражались на стороне иорданцев. Летом 1971 года Хусейн одержал победу и принялся наводить в стране порядок. Во время разборок погибли двадцать тысяч палестинцев, в том числе и старший сын Вади. Он погиб в 71 году, а два года спустя погиб мой старший сын... Но вернемся к Иордании, к противостоянию между палестинцами и Хусейном, итогом которой стал печально известный Черный Сентябрь.
Я служил в армии, когда летом 1972 года мне сообщили, что со мной хочет встретиться какой-то монах.
— Говорит, что его зовут брат Августин, и что вы его знаете.
Я был поражен. Это был привет из прошлого — того прошлого, что по-прежнему жило где-то в дальнем уголке моей души.
Я с трудом узнал его. За минувшие годы он постарел и исхудал. Мы не пожали друг другу руки. Мы с ним никогда не были друзьями, и я знал, что он недолюбливает евреев.
— Чего вы хотите? — спросил я.
— У меня для вас сообщение от Вади Зияда.
При этих словах я покрылся холодным потом, но изо всех сил постарался взять себя в руки, чтобы монах не заметил моего замешательства. Я ничего не ответил, предпочитая дождаться, пока он сам выложит, зачем пришел.
— Дело в том, что Латиф, младший сын Вади, попал в тюрьму — здесь, в Израиле. Он еще совсем молод, но очень отважен. Он пробирался в Иерихон, чтобы потом добраться до Иерусалима, но его задержали.
Я продолжал молчать — даже не потому, что хотел позлить монаха, а просто чтобы выиграть время и все обдумать.
— Так вот, Вади хочет, чтобы вы помогли его освободить. Его сыну всего шестнадцать. Он совсем еще мальчик — храбрый, бесстрашный, но мальчик. Он никому не причинил зла.
— Это вы так утверждаете, — ответил я.
— Можете мне поверить, он вовсе не террорист.
— Даже если и так, — ответил я, очень надеясь, что мой голос прозвучал достаточно равнодушно. — Однако он зачем-то пересек границу и попытался добраться до Иерусалима. Наверное, с каким-то сообщением, скорее всего — инструкциями относительно очередного теракта.
— Палестинцы защищаются, как могут, — возразил монах. — То, что вы называете терроризмом — просто один из способов ведения войны.
— Так вы считаете, что угон самолетов и бомбы в гражданских объектах — всего лишь способ ведения войны? — спросил я, уже не скрывая своего раздражения. — Это самый настоящий терроризм, а люди, которые этим занимаются — худшие из мерзавцев.
— Я пришел не для того, чтобы обсуждать войну, мне поручено доставить вам сообщение; вспомните, вы ведь обязаны жизнью Вади Зияду. Он никогда не напоминал вам об этом, потому что не хотел, чтобы вы чувствовали себя его должником, но сейчас настало время вернуть ему долг. Спасите его сына. Он уже потерял двоих сыновей: один погиб, сражаясь против войск Арафата, а другой — на границе, во время перестрелки с израильтянами. Он не хочет потерять еще и этого мальчика.
Брат Агустин повернулся и быстро зашагал прочь, не дав мне времени ответить.
Я рассказал Пауле о случившемся и попросил ее о помощи.
— Ты должна знать, где держат палестинцев, которых ареставали за нарушение границы, — сказал я.
— Единственное, что я могу сделать — это выяснить, что конкретно натворил этот твой Латиф, — ответила она. — Но тогда мне придется сообщить руководству, чем вызван такой интерес к парню.
— Тогда скажи им правду. Правда — самый кратчайший путь, а я всего лишь хочу знать, в чем его обвиняют. Я должен вернуть долг.
