знал еще по Ленинграду. Образования у нее не отнимешь…
Широков. И отнимать нечего — обыкновенная малограмотная гусыня. Наверное, ходит вокруг тебя, хлопает крыльями и гогочет — вы, Николай Борисович, у нас единственный интеллигентный человек, разве вас здесь понимают? А ты и таешь!
Черданский. Ладно, пусть таю. А что, положа руку на сердце, разве меня здесь ценят? Почему Брыкин, у которого газетный опыт — вот! (показывает пальцами, какой маленький опыт у Брыкина) — и сразу из партийной школы в заместители редактора, а я, горбом дослужившись до ответственного секретаря, все еще не утвержден обкомом? Третий год исполняю обязанности!
Широков. Так у тебя же два выговора было.
Черданский. Было, да сплыло. Не ошибаются только бездельники!
Широков. Ну, значит, теперь утвердят. Чего ты расстраиваешься?
Черданский. Мне утверждение не для денег и не для славы нужно. А чтобы Брыкин перестал меня цукать, как маленького, чтобы я тоже мог, в случае чего, по столу кулаком!
Широков. Зря ты так о Брыкине. Газетчик он, конечно, еще молодой, но замначполитотдела дивизии был замечательный!
Черданский. Еще бы! Забыл, что вы дружки-приятели. Нашел, кому жаловаться!
Широков. Дружки — дружками, а за газету он неплохо взялся, гвоздит с утра до ночи.
Черданский. Гвоздит, да не туда! Если бы не я — в два счета засушил бы газету. Или превратил бы ее вместе с Крыловой в сплошной почтовый ящик для читательских писем!
Широков (улыбнувшись). Не любишь отдела писем?
Черданский. Зато ты кое-кого там слишком любишь.
Широков. Эй, полегче на поворотах!
Черданский. Ты лучше ей, дорогой твоему сердцу Вере Ивановне, скажи, чтобы она полегче на поворотах. А то она мне по твоему же фельетону такое письмо предъявила… Не женщина — следователь!
Широков. А в чем дело-то?
Черданский. Ни в чем. В чепухе. Не хочу об этом сегодня — все-таки воскресенье. Скажи лучше, как у тебя с ней роман подвигается? Или похвастать нечем?
Широков. Хвастать такими вещами не приучен.
Черданский. Значит, нечем! (Оглядывается.) Вон Акопов идет! (Кричит.) Эй, партийное руководство, иди поближе к массам!
По аллее шагает Акопов, грузный, медлительный брюнет в плотном черном костюме; в руках у него гитара.
Акопов. Черт его знает! Наверное, тут или повар, или сторож играет. Каждый выходной настраиваю, и всегда опять расстроена. (Подвинчивает колки.)
Широков. Ну, что ты опять в черном?
Акопов. Север, милый!
Широков. Север-то север, да ведь жара.
Акопов. Значит, привычка, милый, жена приучила. Встаю утром в воскресенье — а он уж висит выглаженный, неудобно не надеть. (Пробует струны.) Все-таки, наверное, повар. Он, по-моему, здесь главный ухажер.
Черданский. А ты, ухажер, тоже собираешься, кажется, играть?
Акопов. Да. И петь буду. Наши девушки просили после ужина.
Черданский. А что жена скажет?
Входит Анна Аветиковна. Она, как и Акопов, полная, черноволосая, с неторопливыми движениями. Сев рядом с мужем на скамейку, обнимает его одной рукой.
Анна Аветиковна. А я ему ничего не скажу. Он все равно для меня поет.
Акопов. Спеть? (Делает вид, что хочет стать на одно колено.)
Анна Аветиковна. Не надо! Ты же у меня старый, потом задыхаться будешь.
Акопов легко встает на одно колено, берет аккорд.
Ну, сядь, пожалуйста!
Акопов садится.
Черданский (с улыбкой). Да-с, любовь-с!
Анна Аветиковна. И не «да-с», и не «с», а остальное верно. (Разглядывая Широкова.) Что это у вас вид невыспавшийся?
Широков. Рано встал. Сейчас пойду, примощусь где-нибудь и сосну часок дополнительно. Люблю поспать. Хорошо это или плохо, Анна Аветиковна?
Анна Аветиковна. Хорошо. Константин Акопович всегда, когда может, спит после обеда.
Широков. А раз Константин Акопович так делает, стало быть, это и вообще хорошо?
Анна Аветиковна. Конечно.
Широков. А почему вы Константина Акоповича заставляете по воскресеньям этот черный костюм надевать?
Анна Аветиковна. Потому что я его в другие дни мало вижу. Пусть при мне в воскресенье ходит в парадном костюме.
Широков. А если жарко?
Анна Аветиковна. Ничего, пусть терпит.
Широков. Правильный вы человек, Анна Аветиковна.
Анна Аветиковна. Конечно.
Широков (перевесив авоську с одного конца скамейки на другой, ближе к Акоповой). Прошу принять в знак моих чувств рыболова и человека. А авоську пришлите завтра с Константином Акоповичем, она чужая. (Уходит.)
Анна Аветиковна (после молчания). Хороший человек.
Черданский. Неплохой, но, как бы сказать… бесцельный. Спросите его, чего он хочет? Ничего он не хочет. До войны — разъездной корреспондент. С войны вернулся — опять разъездной корреспондент. А ведь три ордена получил за войну. Мог бы и двинуться! (Взмахом руки изображает лестницу.)
Акопов (повторив жест Черданского). А если он не хочет двигаться? Если он просто писать хочет?
Анна Аветиковна. А, по-моему, ему просто надо жениться. Сколько же можно так жить? Вон даже авоська у него и та чужая! (Встает.) Ну, ты мне уже надоел, Константин, — отнеси рыбу на кухню, а я пойду играть в волейбол. Приходи судить. (Уходит.)
Акопов (Черданскому). Зачем звал?
Черданский. А-а, уже прошло.
Акопов. А все-таки?
Черданский. Так. От нечего делать с Широковым заспорили. Плохо, видишь ли, что я назад гляжу, что, по-моему, мы в наши с тобой молодые годы газеты веселее делали, чем сейчас. А теперь у меня от одного брыкинского взгляда фельетоны киснут: это не подтверждено, это не разъяснено, это слишком обидно, то слишком крикливо. Ну, да бог с ним, с Брыкиным, — он в газете без году неделя! А вот скажи ты, но только по совести: когда тебе было интересней работать в газете — в тридцатые годы или сейчас?
Акопов. Как тебе сказать? Конечно, я тогда моложе был, но, в общем, все-таки сейчас интересней.
Черданский. Чем? Нет, ты вспомни! Бригады «легкой кавалерии», всякие затеи, штурмы, рейды, «шапки» на всю полосу. По два фельетона в номер! Одним словом, первая пятилетка!
Акопов. А сейчас, одним словом, вторая послевоенная. Что ты этим «одним словом» хочешь сказать?
Черданский. Хочу сказать, что мне тогда интересней было.
Акопов. А мне сейчас. И, между прочим, могу вполне научно объяснить, почему. Вот я всю жизнь сижу на промышленности. И все, что мы тогда построили, — все при нас, никуда не девалось! Но то, что мы сейчас строим, — тогда нам такого еще и не снилось! Значит, в жизни интересней стало? А почему же в газете скучней будет? Ничуть мне не скучней. Сложней — это другое дело. Иногда почитал бы на ночь «Трех мушкетеров», а берешь «Принципы скоростного резания». А лет уже не двадцать — это верно.
Черданский. А ну тебя! Больно вы
