Аполлинария и Зоя.
Зоя. Ах, тетя, я не могу опомниться от радости. Как он меня любит, как он меня любит!
Аполлинария. Счастливая ты, Зоя, счастливая!
Зоя. Прежде он иногда бывал задумчив, как будто скучал; хоть не часто, а бывало с ним. А ведь это, тетя, ужасно видеть, когда муж скучает; как-то страшно делается…
Аполлинария. Ну, еще бы.
Зоя. Какой веселый приехал, сколько мне подарков привез; ко мне постоянно с лаской да с шутками. Я его давно таким милым не видала.
Аполлинария. Он и со мной все шутил. Он просил, чтоб мы были как можно любезнее с Олешуниным.
Зоя. Неужели? Зачем это?
Аполлинария. Он говорил, что считает его лучшим своим другом, и очень хвалил его.
Зоя. Я догадываюсь: он, вероятно, хочет пошутить над ним, подурачить его. Он и прежде любил посмеяться над ним. Что ж, тетя, сделаем ему угодное; это для нас ничего не стоит.
Входят из кабинета Окоемов и Олешунин.
Явление третье
Зоя, Аполлинария, Окоемов и Олешунин.
Окоемов. Очень, очень благодарен вам, добрейший Федор Петрович! Из моих друзей только вы ведете себя, как истинно порядочный человек. Как я из дому, так все и бросили мою жену; хоть умирай со скуки.
Олешунин. Я всегда был так привязан к Зое Васильевне и к ее семейству; зачем же меняться мне?
Окоемов. Да я, признаться, и не жалею, что здешняя молодежь без меня не обивала мои пороги. Все они так пусты, так ничтожны, что от их разговоров, кроме головной боли, никаких следов не остается.
Зоя. Да, уж лучше одним проскучать, чем слушать глупые анекдоты Пьера или Жоржа.
Аполлинария. И другие не лучше их.
Окоемов. Да уж и вы-то хороши! что у вас за интересы, что за разговоры, как вас послушать. Вы таких людей, как Федор Петрович, должны на руках носить. Он один затрогивает серьезные вопросы, один возмущается вашей мелочностью и пустотой. Проще сказать, он один между нами серьезный человек. Я не говорю, чтобы в нашем городе уж совсем не было людей умнее и дельнее Федора Петровича; вероятно, есть немало.
Олешунин. Конечно, но…
Окоемов. Но они с нами не водятся; а ему спасибо за то, что он нашим пустым обществом не гнушается,
Аполлинария. Да мы ему и так очень благодарны.
Окоемов. Нет, мало цените. Ведь мало вас ценят, Федор Петрович?
Олешунин. Но я надеюсь, что со временем…
Окоемов. Непременно, Федор Петрович, непременно. (Аполлинарии.) Ведь умных и дельных людей ни за что не заманить в нашу компанию. Они очень хорошо знают, что учить вас и нас уму-разуму напрасный труд, что ровно ничего из этого не выйдет; а он жертвует собой и не жалеет для вас красноречия.
Зоя. Да я всегда с удовольствием слушаю Федора Петровича.
Окоемов. И прекрасно делаешь, Зоя. Я прошу тебя и вперед быть как можно внимательнее к Федору Петровичу. Его беседы тебе очень полезны. Не бойся, я к нему ревновать не стану, я знаю, что он человек высокой нравственности.
Олешунин (пожимая руку Окоемову). Благодарю вас! Вы меня поняли. Я не люблю хвалить себя, я хочу только, чтоб мне отдавали справедливость. Я скажу вам откровенно… я читал жизнеописания Плутарха… Для меня очень странно, за что эти люди считаются вескими. Я все эти черты в себе нахожу, только мне нет случая их выказать.
Окоемов. Может быть, и представится.
Олешунин. Положим, что я не считаю себя великим человеком.
Окоемов. Отчего же? Это вы напрасно.
Олешунин. Но что я не хуже других, это я знаю верно.
Окоемов. Конечно, конечно. Так вот вы и слушайте, что говорит Федор Петрович. Все это вам на пользу. Конечно, истины, которые он вам проповедует, так сказать, дешевые и всякому гимназисту известные; но вы-то их не знаете. Вот в чем его заслуга.
Зоя. Пойдемте ко мне, Федор Петрович, я вас чаем напою с вареньем.
Уходят Зоя, Аполлинария и Олешунин. Паша показывается из передней.
Паша. Никандр Семеныч.
Окоемов идет навстречу. Входит Лупачев.
Явление четвертое
Окоемов и Лупачев.
Лупачев (подавая руку). Ты что-то, я замечаю, весел приехал. Это добрый знак. С чем поздравить?
Окоемов. Погоди, еще поздравлять рано.
Лупачев. Но все-таки что-нибудь да есть. Я по глазам твоим вижу. Ты не мечтатель, пустыми надеждами не увлечешься.
Окоемов. Ну конечно.
Лупачев. Ты всегда довольно верно рассчитываешь шансы.
Окоемов. Все слухи, все сведения, которые я получил от тебя, оправдались. Могу сказать, что я съездил недаром.
Лупачев. Я не спрашиваю, понравилась ли она тебе…
Окоемов. Нет, отчего же? Все, что говорили, правда; она и довольно молода, и хороша собой, характер прелестный, живой, веселый.
Лупачев. А существенное?
Окоемов. Достаточно, очень достаточно; самым широким требованиям удовлетворяет. Одним словом, с такими средствами доступно все.
Лупачев. Но ведь не богаче же Оболдуевой?
Окоемов. О да, конечно, куда же! У Оболдуевой, кроме богатейших имений, несколько миллионов денег. Это черт знает что такое — это с ума можно сойти!.. Десятки тысяч десятин чернозему, сотни тысяч десятин лесу, четыре винокуренных завода, полтораста кабаков в одном уезде. Вот это куш!
Лупачев. Не удалось тебе с ней познакомиться; а хлопотал ты очень.
Окоемов. Да и познакомился бы, если б она была свободна; а то у нее отец, человек с предрассудками. Меня даже и не пустили в их общество; отец не хотел, потому, видишь ли, что у меня репутация не хороша.
Лупачев. Да как же он смеет так говорить про тебя? Чем твоя репутация не хороша?
Окоемов. Идиот; что с него взять-то!
Лупачев. Умному человеку пользоваться своим умом позволяется, а красивому человеку пользоваться своей красотой предосудительно. Вот какие у них понятия. Оболдуева, кажется, на днях сюда приедет; сестра что-то говорила.
Окоемов. Сюда? (Несколько времени находится в задумчивости.) Э, да что тут думать! Она приедет с отцом, он ни на шаг ее от себя не отпускает, значит мне туда ходу нет. Это мечты, будем говорить о деле.
Лупачев. Ты, разумеется, наводил справки?
Окоемов. Самые подробные, и документы видел. В моем положении рисковать нельзя: ведь такой шаг только раз в жизни можно сделать.
Лупачев. И что же?
Окоемов. Более полутораста тысяч доходу.
Лупачев. Брависсимо! Ты меня извини, что я вмешиваюсь в твои дела и вызываю тебя на откровенность! Ты знаешь, что и я тут заинтересован немножко.
Окоемов. Еще бы!
Лупачев. Значит, ее судьба решена. (Кивает по направлению к гостиной.)
Окоемов. Что ж делать-то! Нужда.
Лупачев. Да уломаешь ли?
Окоемов. Никакого нет сомнения. Они обе с теткой такой инструмент, на котором я разыграю какую хочешь мелодию. А жаль бедную.
Лупачев. Погоди жалеть-то! Коли она умна, так будет не бедней тебя.
Окоемов. Что толковать-то! Ты богат как черт.
Лупачев. Допустим и это. Ты меня не попрекай, что я богат; я не виноват, родители виноваты. Как они наживали, это не мне судить: я сын почтительный, мне только остается грешить на их деньги.
Входят Зоя и Олешунин.
Явление пятое
Окоемов, Лупачев, Зоя и Олешунин.
Зоя. До свидания, Федор Петрович, не забывайте! Мы всегда рады вашему посещению.
Олешунин раскланивается и уходит.
Лупачев (Зое). Сияете!
Зоя. Сияю, Никандр Семеныч.
Окоемов. Ну, вы побеседуйте, а я пойду приведу в порядок кой-какие счеты.
Лупачев. Прощай! Я уеду сейчас домой, вечером увидимся.
Окоемов уходит.
Зоя. Ах, Никандр Семеныч, как он меня любит! Ведь уж мы не первый год муж и жена, а точно неделю тому назад обвенчаны.
Лупачев. Да, он порядочный человек, он свои обязанности помнит.
Зоя. Какие обязанности? Любить жену разве обязанность? Я люблю его, потому что он мне нравится, я думаю, и он тоже.
Лупачев. Когда люди сходятся по любви, так они и живут в любви, пока не надоедят друг другу; а когда бедный человек берет за женой большое приданое, так он рад ли, не рад ли, а обязан любить.
Зоя. И вы можете так дурно думать о моем муже и вашем друге.
