ТОМ: Триста сорок два. Вот ваша койка, сэр.
ГУМБЕРТ: Что? Ах, да, да, конечно. Но я боюсь, что она уже спит. У нее был сегодня утомительный день.
ТОМ: Вам не стоит беспокоиться об этом. Мы поставим ее бесшумно.
Гумберт отпирает дверь. В продолжение десяти секунд мы слышим ритм нежного и размеренного дыхания спящей девочки.
ГУМБЕРТ: Пожалуйста, очень осмотрительно. Я не хочу, чтобы ребенок проснулся.
Распяленный, как краб, сгорбленный старик Том раскладывает и устанавливает койку вдоль кровати и прошаркивает обратно к двери. Он очень медленно затворяет скрипучую дверь, но в последний момент (чернокожий бедняга страдает чем-то вроде спастического паралича) он громко захлопывает ее. Лолита не просыпается. Гумберт (теперь в пижамной паре) проверяет и перепроверяет основательность ее приправленного снотворным сна. Включает радиолу. Она не реагирует. Сосед стучит кулаком в стену. Он выключает радио и трогает Лолиту за плечо. Она продолжает спать. Снотворное и впрямь действует. Он уже близок к тому, чтобы воспользоваться ее одурманенным состоянием, но в эту минуту лунный свет падает на ее лицо, и эта невинная, беззащитная, хрупкая детская красота останавливает его. Он забирается в свою койку.
Гумберт лежит навзничь в своей койке, пересеченный бледными полосами лунного света, проникающего сквозь щели жалюзи. Облака накрывают луну.
«Нет ничего на свете шумнее американской гостиницы, — причем заметьте, наш отель считался тихим, уютным, старосветским, домашним, с потугами на „изящность быта" и все такое. Дверной стук лифта, раздававшийся в двадцати шагах к северо-востоку от моего черепа, но ощущавшийся мною столь же остро, как если бы эта железная дверца захлопывалась у меня в левом виске, чередовался с лязгом и гулом разнообразных маневров машины и длился далеко за полночь. Время от времени, сразу к востоку от моего левого уха, коридор наполнялся до краев жизнерадостными, звучными и нелепыми возгласами, оканчивавшимися залпом прощаний. Когда это наконец прекратилось, заработал чей-то клозет к северу от моего мозжечка. Это был мужественный, энергичный, басистый клозет, и им пользовалась большая семья. От его бурчания, стремительных излияний и долгого послесловия — дрожала стена за моим изголовьем. Затем, в южном направлении от меня, кого-то стало невероятно рвать — человек душу выкашливал вместе с выпитым виски, и унитаз в его ванной, сразу за нашей, обрушивался сущей Ниагарой. Когда же наконец все водопады остановились и зачарованные охотники уснули, бульвар под окном моей бессонницы, на запад от моего бдения — благоустроенный, величавый, подчеркнуто-неторговый, обсаженный развесистыми деревьями, — выродился в презренный прогон для гигантских грузовиков, грохотавших во мгле сырой и ветреной ночи». Настает некоторое затишье перед утром. Небеса светлеют. Дует легкий ветер. Сдержанно чирикает птица. Лолита просыпается и зевает (детский, уютный, теплый зевок). Гумберт притворяется спящим.
ЛОЛИТА: (садится в постели, смотрит на него) Ну надо же! А я была уверена, что ты нашел себе отдельную комнату. Эй! Просыпайся!
Гумберт бездарно имитирует пробуждение.
ЛОЛИТА: Я не слышала, как ты пришел. О, ты такой милый в постели, Гум. А эта койка удобная?
ГУМБЕРТ: Ужасная.
ЛОЛИТА: Иди сюда и садись рядом. Можем мы съесть фрукты из пакета? Тебе надо побриться, дикобраз.
ГУМБЕРТ: Доброе утро, Лолита.
ЛОЛИТА: Мой загар намного темнее твоего. Слушай, у меня есть предложение. Ты слушаешь?
ГУМБЕРТ: Да.
ЛОЛИТА: Это то, чем мы занимались с Чарли в лагере. Это забавно.
ГУМБЕРТ: Правда?
ЛОЛИТА: Ого, как у тебя бьется сердце! Тебе не нужно к доктору? Ты не умираешь?
ГУМБЕРТ: Умираю от любопытства. Что за предложение?
ЛОЛИТА: Это игра такая. Игра, в которую мы играли в лесу — когда должны были собирать ягоды. Я делала это из одного озорства, но да, это было, в общем, забавно. Многие дети теперь играют в эту игру. Вроде фокуса. До сих пор не понимаешь? Ты ведь тупица, не так ли?
ГУМБЕРТ: Я сдаюсь.
ЛОЛИТА: Это… правда не догадываешься?
ГУМБЕРТ: Правда.
ЛОЛИТА: Это не игра в блошки и не русская рулетка.
ГУМБЕРТ: Я неважный отгадчик.
Со вспышкой хулиганского веселья она прикладывает рот к его уху. (Можно ли передать этот жаркий, влажный шум, щекотку, жужжание и вибрацию, грозовой гул ее шепота?)
Она отстраняется от него. Стоя на коленях над лежащим на спине Гумбертом (которого, за исключением подрагивающего пальца на ноге, не видно), она выжидательно смотрит на него. Ее блестящие губы и хитрые прорези глаз как будто предвосхищают и побуждают его согласие.
ГОЛОС ГУМБЕРТА: Я не знаю, в какую игру вы, дети, играете.
Нетерпеливым жестом она смахивает кудри с лица и вновь прикладывается к его оглушенному уху.
ГОЛОС ГУМБЕРТА: (еле слышно) Я никогда не играл в эту игру.
ЛОЛИТА: Хочешь, я научу тебя?
ГОЛОС ГУМБЕРТА: Если это не слишком опасно. Если это не слишком трудно. Если это не слишком — Ah, mon Dieu!
Различные комнаты в гостинице «Зачарованные Охотники». В свете раннего утра КИНОАППАРАТ скользит от комнаты к комнате; некоторые постояльцы еще крепко спят. Цель этих коротких сцен состоит в том, чтобы создать ряд положений для контраста к тому, что происходит в номере 342. Перемещающийся КИНОАППАРАТ показывает следующие сцены, каждая из которых длится очень короткий отрезок времени:
Комната 130: Мистер Ваткинс, служащий гостиницы, старый, круглолицый и лысый, разбужен своим будильником, который он роняет в суетливой попытке пресечь его звон.
Комната 180: Доктор и миссис Браддок — он звучно храпит; она просыпается из-за двух голубей на подоконнике.
Комната 423: Драматург Куильти, спящий мертвым сном, лежит ничком, раскинувшись среди эмблем пьянства.
Комната 342 (балкон) Голуби. Рассветные краски. Внизу с грохотом проезжает грузовик. Из комнаты доносится детский смех (Лолита!).
Комната 344: От детского смеха из соседней комнаты просыпается доктор Бойд; он смотрит на часы и улыбается.
Комната 442: Очень крупная дама, мисс Борода, встав, с удовольствием предается некоторым тяжеловесным упражнениям, заставляющим дрожать цветы в ее маленькой комнате.
Комната 342: Лолита, сидя на смятой постели, смотрит на потолок, от которого исходит гулкий стук. Она неряшливо поглощает персик. С края туалетного столика свисает банановая кожура. Койка пуста. Гумберт в ванной, дверь которой открыта. Визжат краны.
Комната 242: Мистер Роуз бреется в ванной. Слышно, как визжат краны в комнате наверху. Миссис Роуз будит свою дочь, темноволосую девочку Лолитиных лет.
Фрески в обеденном зале: охотники все так же зачарованы.
Коридор третьего этажа: чернокожая горничная складывает белье в тележку.
Утро разгорается все ярче. Заработал лифт. Теперь около 9 часов. Одна из горничных делает попытку открыть дверь № 342. Гумберт раздраженно огрызается из комнаты.
Комната 342. Лолита причесывается у зеркала.
ГОЛОС ГУМБЕРТА: Я люблю тебя. Я обожаю тебя…
ЛОЛИТА: Ах, оставь меня в покое. Нам пора одеваться.
ГОЛОС ГУМБЕРТА: Лолита, Лолита, Лолита! Погоди еще немного. О, моя радость. Это…
Ресторан гостиницы.
ДОКТОР БРАДДОК: (объясняя детали фресок семейству Роуз) Это рай или, по крайней мере, языческая тень рая. Обратите внимание на эти экстатические цветы и штуковины, торчащие повсюду. В этом углу у нас изображен один из зачарованных охотников, соблазняющий юную нимфу. Небеса сказочно рдеют. Я хорошо знал Льюиса Раскина, создавшего эти чудные фрески. Это был мягкий человек, меланхоличный учитель рисования, возглавивший впоследствии школу для талантливых девочек в Брайсланде. Он испытывал романтичные чувства к одной из своих юных подопечных и покончил собой, когда она покинула школу. Теперь она замужем за миссионером.
МИССИС РОУЗ: Как печально! Разве три эти девочки, танцующие вокруг спящего охотника, не восхитительны? А этот косматый зверь с розово-лиловым рогом?
МАЛЕНЬКАЯ ДОЧЬ МИССИС РОУЗ: Почему у одной из девочек забинтована нога?
Фойе ресторана. Следуя за Лолитой, входит Гумберт. Она приобретает кинематографический журнал, который читает во все время завтрака и продолжает читать, когда они выходят из ресторана и затем в холле, пока Гумберт оплачивает счет.
