Зоя. Как виновата, в чем?
Окоемов. Чтоб я мог уличить тебя в неверности несомненно, со свидетелями.
Зоя. Ах! ах! нет, нет! Ты забылся, Аполлон! Ты с ума сошел! Ты говоришь с честной женщиной и вспомни, кто я! Несчастный, ты забыл уважение ко мне… Чем я это заслужила! (Плачет.)
Окоемов. Да ты и останешься честной женщиной; ведь все будут знать, что это комедия, что это только предлог…
Зоя. Да нет, нет! невозможно! Ты не знаешь, что такое порядочная женщина. Вы все судите по себе… Вы, мужчины, все так развратны, для вас нравственного чувства не существует, вы не боитесь грязи… А порядочная женщина брезглива… Ты только представь себе: девушка, совершенно чистое существо… Она полюбила тебя, вышла за тебя замуж, чтобы любить тебя всю жизнь; любовь для нее святыня, торжество; она лелеет, бережет ее! Она знает, что с такой любовью к мужу она всю жизнь, куда бы ее ни забросила судьба, останется чиста, непогрешима, уважаема всеми… с этой любовью она неуязвима! Любовь к мужу поддерживает ее, спасает; любовь — это ее душа. И ты хочешь, чтоб я посрамила это чувство каким-то притворством, какой-то комедией! Да чем же мне жить после? что ж у меня в душе останется, для чего мне существовать, когда любовь моя к тебе будет поругана мной? Ведь у меня нет ничего; нет ума, нет знания жизни, теперь даже нет к средств, у меня только одна чистота, непорочность; зачем же я ее грязнить стану?
Окоемов. Сколько раз я говорил тебе, Зоя: смотри легче на жизнь, смотри легче; с такими правилами нельзя жить! Жизнь должна быть весела, легка, приятна; а ведь так, как ты рассуждаешь, — это уж не жизнь, а вечная трагедия.
Зоя. Нет, нет! обвиняй меня в чем хочешь, только моей любви, моей души не тронь! Ну, скажи, что я зла, ревнива, что я сумасшедшая, что я могу убить тебя, что я глупа, идиотка…
Окоемов. Да за это не разведут! Зоя, чего ты боишься? Мы так устроим, что твоей неверности никто не поверит; мы приищем тебе самого смешного любовника; ну, хоть Федора Петровича… Ну разве возможно представить, чтоб ты серьезно полюбила его…
Зоя. Нет, невозможно, это возмущает меня.
Окоемов. Зоя, спаси меня! (Падает на колени.)
Зоя. Нет, не могу; это выше моих сил. Придумай что-нибудь другое.
Окоемов (встает). А когда так, прощай! (Берет Зою за руку.) Прощай, моя милая! Взгляни на меня! Ты меня видишь в последний раз. Ты меня ничем не воротишь и нигде не найдешь. Услыхать-то обо мне ты услышишь; твое упрямство принесет плоды… Ты отнимаешь у меня больше полумиллиона; ты отнимаешь у меня возможность расплатиться с долгами, возвратить то, что я похитил у тебя; ты отнимаешь у меня последнее средство примириться с совестью и сделаться порядочным, честным человеком: ты отнимаешь у меня надежду провести жизнь в довольстве, счастливо, без горя и волнений… И ты думаешь, что я могу равнодушно перенести это, не впасть в отчаяние… Ты услышишь обо мне! Для меня дорога одна: разврат, пьянство, мошенничество… Я буду воровать… да, воровать — и ты услышишь все это. Я сейчас же уезжаю и пропаду для тебя без следа. Прощайся со мной! Прощайся, Зоя, навсегда!
Зоя (почти без чувств). Я со-глас-на! (Падает в обморок.)
Комната в гостинице, довольно прилично меблированная; две двери: одна с левой стороны, другая, в глубине, в переднюю; на стене зеркало.
Явление первое
Лотохин входит из средней двери, за ним Акимыч.
Лотохин. Скажи в конторе, чтобы фамилию Сусанны Сергевны не писали на доске, чтобы номера, которые она заняла, отметили за мной! Да не болтай ничего! Кто будет спрашивать, говори, что, мол, дальняя родственница барина, проездом в имение, в другую губернию, всего, мол, на один день. Завтра уезжают.
Акимыч. Слушаю, барин-батюшка. Только Сусанна Сергевна, надо полагать, надолго приехали.
Лотохин. Почему же ты так думаешь?
Акимыч. Чемоданов да сундуков больно с ними много. Давеча как принялась Дуняша разбирать, так, боже ты милостивый, целую комнату завесила, каких таких платьев нет! И с кружевами, и с цветами, и с живыми птицами райскими. Одних шляпок, никак, дюжина. Как есть целый магазин. Опять же этого белья сквозного, с дырочками да с решеточками, конца нет. Одна штука с широкими рукавами, другая совсем без рукавов, и не придумаешь, на чем она держится.
Лотохин. Ну, по платью никак не узнаешь, надолго ли они едут: что на день, что на месяц, у них все одно. Платья два-три, говорит, непременно нужно взять, Да на всякий случай еще пятнадцать, вот и наберется их много. Ну, ступай же в контору и распорядись, как я тебе приказывал.
Акимыч. Слушаю, барин-батюшка. В одну минуту. (Уходит.)
Из левой двери выходит Сусанна.
Явление второе
Лотохин и Сусанна.
Сусанна. Ну, милый дядюшка, теперь примемся за дело. Времени терять не надо. Вот документы. Извольте поглядеть, все ли тут, что нужно.
Лотохин (берет документы). А вот мы положим их пока в карман, к прочим таковым же. На это завтра время будет; утро вечера мудренее. А теперь побеседуем.
Садятся.
Надолго вы сюда пожаловали?
Сусанна. Я не знаю.
Лотохин. А зачем? Вероятно, тоже не знаешь.
Сусанна. Нет, знаю, да не скажу.
Лотохин. А я и спрашивать не стану. Ну вот, что взяла?
Сусанна. Ну, нет уж, дядюшка, прошу извинить. Перемените тон, тут шутки не у места.
Лотохин. Значит, дело серьезное?
Сусанна. Очень серьезное. Я ведь женщина решительная.
Лотохин. Ну, слава богу. Всю жизнь пустяками да тряпками занималась, а теперь серьезничать стала. Рад, очень рад.
Сусанна. Да, очень серьезное, очень серьезное дело… и даже секретное… Конечно, и поговорить, и посоветоваться я бы не прочь, а всего лучше с тобой, но только с уговором.
Лотохин. Диктуйте ваши условия.
Сусанна. Чтоб никаких возражений, ни наставлений не было: я совершеннолетняя.
Лотохин. Да с чего ты выдумала, что я буду читать тебе наставления? Нужно очень! Да живите как знаете, только меня не троньте.
Сусанна. Да, любезный дядюшка, дело серьезное, ах! очень для меня серьезное. (Встает и подходит к зеркалу.) А что, дядя, я могу нравиться?
Лотохин. Ах ты курочка моя! Ишь ты, выдумала! Да такая женщина может с ума свести. Ведь уж я старик, а и меня ты за живое задела. Такая ты милая, хорошая сегодня, что вот все посматриваю, с которой стороны поцеловать тебя, чтобы туалету не нарушить.
Сусанна. Ах, как это смешно! Ну что такое туалет! Чему он мешает! Родной дядя, да туалета боится. Что ж, не за версту ж тебе губы тянуть.
Лотохин (целуя Сусанну). Будь я помоложе, так не побоялся бы. Большую тревогу в мужском сердце ты можешь произвесть.
Сусанна (довольным тоном). Ах, дядя! какой вы милый!
Лотохин. Что уж! Очаровательница! хороша-то хороша, да умеешь и товар лицом показать; ну, мужчинам-то и смерть.
Сусанна (совершенно довольная). Ах ты, дядя, какой! (Грозит пальцем.) А как ты хорошо меня понимаешь. И ведь это все ты вправду, без хитрости?
Лотохин. Да какая же мне корысть лгать-то?
Сусанна. Ну, благодарю. Да, вот с таким человеком можно говорить обо всем; ну, а уж с другим ни за что бы…
Лотохин. Ну, и поболтаем; благо время свободное.
Сусанна. Дело-то вот какое: я влюблена, милый дядюшка.
Лотохин. Ничего нет удивительного; это очень натурально.
Сусанна. Я женщина свободная и со средствами, я хочу выйти замуж за того человека, которого люблю.
Лотохин. Превосходно.
Сусанна. Я увидала его в Москве, там познакомилась с ним и полюбила. Вот тебе начало истории.
Лотохин. Пока история очень обыкновенная. Теперь, значит, дело стало за тем, чтоб узнать, что это за человек и стоит ли его любить, а тем паче выходить замуж. Потому что пословица говорит: семь раз отмеряй, а один отрежь.
Сусанна. Что это значит? Как отмерять? Я не понимаю.
Лотохин. Это очень просто. Например: ты нанимаешь повара… Для тебя что нужно? Чтоб он не оставлял тебя без обеда, чтоб не отравил тебя.
Сусанна. Да, конечно.
Лотохин. Поэтому ты собираешь о нем справки, требуешь аттестата, чтоб узнать, где он жил, у каких господ, знает ли свое дело и как вел себя.
