Единственный, кто умер своей смертью, был самый младший сын фельдмаршала, мой прапра – граф Евгений Ч., Дон Жуан, вольтерьянец и дипломат. Он похоронен в Венеции… Все эти описанные отцом истории казались мне совершенно фантастическими, пока их истину не подтвердила мне тетя Аня.
Тетя Аня явилась в нашу семью как бы с того света… Случилось это в хрущевские времена, когда впервые из-за границы начали появляться те, чье существование тщательно скрывалось, чьи имена никогда не произносились. Эмигранты.
Тетя Аня была в числе самых первых. Она приехала в Ленинград из Швеции и сразу пошла в справочное бюро. Она называла даты рождений, и девушка в окошке изумленно сказала: «Какие же они у вас все допотопные». «Именно до-потопные», – усмехнулась тетя Аня. Потом она гуляла по Ленинграду, и ее поразило, каким маленьким стал ее город. И каким огромным она его оставила. Она шла мимо миниатюрных дворцов Растрелли с расстрелянными обитателями и изумленно шептала: «Растрелли… расстрелы… Это все было предначертано?» Наконец с замиранием сердца она направилась по адресу своего кузена – красавца и знаменитого футболиста 1905 года.
Дверь открыл он сам. Он совершенно не изменился. С некоторым испугом он смотрел на улыбающуюся старуху. И в следующее мгновение тетя сообразила, что открывшему дверь… двадцать лет! Когда она услышала: «Папа на футболе» – она поняла, что пришла туда. Легко догадаться, что юноша, открывший дверь, – был я.
Я был при их встрече. Они сыпали именами: Боря… Зина… Саша… Боря был Андрей Белый (Борис Бугаев), Саша был Блок, Зина – Зинаида Гиппиус. Они рассказывали друг другу волнующие новости полувековой давности: «Радзевич женился на Маше Булгаковой… да, да, на дочке религиозного философа! Они вместе приехали в Берлин… потом в Радзевича влюбилась Марина (Цветаева), а потом Марина подружилась с Машей…»
Через неделю тетя Аня уехала, потом объявилась вновь и привезла листочки, покрытые удлиненными буквами, написанными этаким каллиграфическим почерком, которому обучали в русской классической гимназии.
Так я узнал удивительную историю своего отца.
Листочки, написанные тетей Аней
«Женя, мой кузен, был назван в честь своего прапрапрадеда графа Евгения Ч… Я была влюблена в Женю. Всегда.
…Мы уезжаем с бала. Женя в классической позе тогдашнего влюбленного – стоит на одном колене, застегивает мои ботики. О, эти ботики! А я жду. Я жажду. Но он поднимает лицо. Насмешливая улыбка.
А потом тот баснословный вечер, навеки исчезнувший в петербургской ночи… С кружащейся метелью, с Рождеством, с барышнями в санях…
Холод петербургской квартиры. Венецианские окна на Неву. Мужчины и женщины за ломберным столом. Все это кажется сейчас прекрасным. А на самом деле мы подолгу пили чай и бесконечно философствовали, как Вершинин в «Трех сестрах». И скучали…
А вот и Женя, уже в новехонькой офицерской форме – на фронт едет. Стоит в дверях, скрестил руки на груди, как Чаадаев, и насмешливо слушает мой бессвязный лепет. И все это уходит, тонет в метели…
Революция! Мы с княгиней Багратион-Мухранской, попросту Мусей. В пустой брошенной усадьбе. Никого, крестьяне ушли. Мы живем, как Пятница и Робинзон, – натуральным хозяйством. В одну комнату стащили всю мебель. Топим стульями. Я научилась разбивать их топором. На камине головной убор индейца – принадлежавший брату Коле. Коля убит в Пинских болотах. На веранде валяется вырванный из рамы парадный портрет императрицы Екатерины Алексеевны… По холсту нацарапано ругательство. Кто-то побывал здесь до нас. И еще может прийти… Мы решаем уйти завтра обратно в город.
Ночное зарево: город горит, в городе банда. Мы спим вдвоем не раздеваясь в огромной родовой постели, где была зачата Муся и ее предки.
Пришли утром. Я вышла, чтобы растворить заднюю веранду. И увидела страшного старика в бушлате. С черным флагом, на котором неумело, по-детски нарисован череп. Мой крик: «Муся! Муся!» И треск – разбили парадную дверь. Я выбегаю во двор. И – мимо них. И вдруг – что-то неописуемое… со свистом, совсем рядом! Тогда я не поняла, это был первый выстрел в моей жизни. У ворот стоял другой матрос и смеялся. Он раскрыл объятия. Я бегала, а он ловил. И вот тут, у ворот, я и увидела Женю.
Мы сидим с Женей в гостиной.
Я. – А где Муся?
Он. – Она придет.
Все как в Петербурге: мы чинно беседуем, только Женя в бушлате и говорит о ненависти к своему классу, о величии анархии и о новом мире.
– А где Муся?
– Она придет.
– А ты заметил? Усадьбу не тронули.
– Потому что помещик был хороший, – говорит он усмехаясь. – Это у Герцена: Пугачев захватил какую-то усадьбу. И приводят под его светлы очи старушку помещицу. Та ни жива ни мертва. «Что скажете про барыню, мужики?» – обращается Пугачев к крестьянам. «Хорошая у нас барыня, грех что другое сказать». – «Ну вот и хорошо, царь тебя милует», – говорит Пугачев барыне. Старушка даже заплакала и на радостях бегом в дом, стол накрывать Пугачеву. Но видит Емельян, мужички-то насупились, опечалились. «Что неладно, мужики?» – «У всех людей бар вешают. А мы что, хуже?» – «Так ведь она у вас хорошая, сами говорили». – «Хорошая, кто говорит, что нехорошая? Зачем неправду говорить? Но у других барей бар вешают, а мы чем хуже?» И ведь повесили старушенцию…
Он был в исступлении. Безумный! И я поняла наконец, на кого он похож. Боже мой! Ставрогин из «Бесов»! И в этот миг я услышала женский вопль, давящийся вопль – когда рот ладонью… И хохот и возню за стеной. Я бросилась к двери, но Женя схватил меня. Так в первый раз я оказалась в его объятиях…
Сколько лет прошло. Муся мертва. Она иногда приходит ко мне по ночам перед моими несчастьями. Вдруг я просыпаюсь посреди ночи и вижу: Муся сидит на моей кровати. И смотрит в стену. Никогда на меня не смотрит. Посидит, посидит и уйдет…
Потом… Потом я живу в семье художника в Новгородской губернии. В одну из ночей появился Женя. Он знал художника по Петрограду. Художник спрятал Женю в погребе. Самое ужасное, я ничего им не рассказала – ни про Мусю, ни про отряд. Женя был обросший, оборванный, в глазах страх. И я не сказала.
В одну из ночей Женя пришел ко мне. Он не любил меня. Просто из страха, чтобы я молчала. Но я любила его. Через два дня Женя ушел.
Потом я нашла наконец своего отца. Мы соединились… Сибирь, армия Колчака. Потом отступление вместе с чехами. А дальше мы все время бежим, куда-то бежим. По Сибири к Владивостоку с чехами. Через Владивосток на каком-то суденышке уже с русскими, бежим почему-то через Цейлон. Страшная жара на пароходе. Мы все время едим бананы, это единственное, на что у отца хватает денег. В Коломбо я увидела негра-еврея. Помню, я так удивилась. В Адене мы сошли. И добирались оттуда до Праги, где у нас были родственники.
В Праге отец, как положено русскому человеку, тут же начал идейно воевать. Он был кадетом, поэтому поссорился с монархистами. Отца отовсюду выгнали. Он не знал ни слова по-чешски.
В Праге мы познакомились с казачьим есаулом Никишкой. Никишка держал русский театр. Хитрый казак сообразил, что разбитые чешские легионеры – их было много тогда в Чехии – полны ностальгии по России. Что делать, Россия – это навсегда. У всех! И Никишка собрал труппу из несчастных русских интеллигентов, ни слова не понимавших по-чешски. Здесь были профессора, приват-доценты, адвокаты, их жены, их дочери, их сыновья. Он ездил с нами по стране. Мы играли по-русски Чехова – «Вишневый сад» и «Три сестры». Как мы рыдали, играя эти пьесы-воспоминания! Ведь все это было! Недавно было. И сразу, вмиг – нет!
Никишка не хотел платить даже за наш постой. По окончании спектакля он выходил на сцену и объявлял: «Дорогие люди! Приютите у себя на ночь несчастных бездомных. Мы все когда-то были очень богаты и жили в таких усадьбах, про которые мы вам сейчас представили». И нас разбирали по домам. Семейных брали неохотно, старались заполучить одиноких молодых актрис. Что я там пережила!
И опять мы куда-то едем. София. Отец там нашел каких-то родственников. Здесь он умер, а я познакомилась со своим будущим мужем. От него я узнала о Жене. Он сказал, что Женя в Болгарии. Я не удивилась, я знала, что обязательно увижу Женю. Муж выступал в кабаре и пел песни «под Вертинского». Потом он бросил работу и стал могильщиком. Мы жили в доме у кладбища, и я очень боялась. По ночам к нам заходили какие-то люди. Оказалось, муж участвует в движении «За возвращение на Родину». Естественно, это движение тут же начало бороться с другими движениями. Другое движение хотело военного похода в Россию. Мало им было! Потом они начали нападать друг на друга. Однажды муж и его люди напали на монастырь в Велико Тырново, где жила верхушка врангелевцев. Они подожгли монастырь. И стреляли в офицеров, выбегавших в нижнем белье. Я помню, муж вернулся и сказал: «Женя убит в монастыре».
