Вскоре волей-неволей мы должны были приспособиться к окружающей нас действительности, уподобиться ей внешне и внутренне, приблизиться к природе. Лица обросли длинной щетиной. Необрезанные ногти походили на когти. Речь стала хриплой, отрывистой, невнятной. Что касается состояния умов, то о тонкостях интеллекта мы забыли, сохраняя только профессиональные знания. Желая вырвать у природы ее тайны, мы должны были частично стереть разницу между нами и ею. Тогда меня еще не пугал этот временный компромисс. Мне казалось, что в любую минуту можно повернуть обратно, что по выполнении задачи мы сможем вернуться к цивилизации.
Наибольшие муки мы испытывали между одиннадцатью и тремя часами дня, когда вследствие невыносимой жары нужно было прерывать работу. Каждый проводил это время по-своему. Я, совершенно изнуренный, ложился на нары, а мой молодой друг удалялся в заросли, где, как он утверждал, было немного прохладней.
Как я уже упоминал, мы изучали вопрос симбиоза у животных. Объектом наших наблюдений стала одна из разновидностей носорога, в других местах уже совершенно истребленная. Один-единственный представитель ее жил среди болот, вблизи нашей станции. Это был огромный экземпляр, и, как нам было известно из старых описаний и собственных наблюдений, очень дикий и опасный. Поэтому проводить наблюдения мы могли только на расстоянии, при помощи подзорных труб и с соблюдением всех мер предосторожности.
Вскоре мы заметили, что возле носорога вертится какой-то лис, маленький и невзрачный, который довольно часто убегает в сторону болота.
Потом мы видели их идущими вместе в зарослях. Раскрытие этой загадки отняло у нас добрых две недели. Оказалось, что лис показывал носорогу места, где растет дикий хрен, излюбленное лакомство колосса. Носорог одним ударом пробивал поверхность земли, одновременно открывая вход в барсучьи норы. Тогда лис моментально вскакивал в нору и быстро овладевал самкой, пользуясь отсутствием самца, который в это время находился в глубине леса. Таким образом, носорог находил свой любимый хрен, лис же избегал ответственности, связанной с образованием собственной семьи. Я был потрясен.
Как зоолог, я знал беспощадность и бесстыдство природы, но тут, в первобытных условиях, они приобретали трудно переносимую интенсивность.
Я наметил дальнейший план действий.
Необходимо проверить, как лис узнает, в какое время барсуки уходят из дому. Без этого мы не продвинемся ни на шаг.
Сначала мы решили, что это лесные мыши каким-то образом информируют лиса, понимая, что в их интересах, чтобы эротическая жизнь поглощала у него как можно больше времени и отвлекала от проблемы рационального питания. Как известно, лисы питаются, кроме всего прочего, мышами. Предположение было ошибочным. Природа оказалась более рафинированной. Лису доставляли информацию самки павианов. Эти пронырливые создания сообщали ему обо всех предстоящих возможностях, хорошо зная, что инстинкт подражания наблюдавших за лисом павианов заставит их повторить все его действия.
— Это ужасно, — говорил я вечером моему товарищу. — Во мне борются два чувства. Одно — омерзение и ужас, второе — невольное восхищение совершенной организацией природы.
— Мне импонирует прежде всего организация, — ответил юноша задумчиво.
— Когда-нибудь, — продолжал я, — в эту цепь взаимосвязей в природе включится человек. Он внесет в бессмысленную стихию инстинктов элемент моральной ценности. Не нарушая движения природы, наоборот, становясь его сознательным звеном, он придаст ей новое, благородное содержание.
Я был убежден в этом.
Еще один вопрос не давал нам покоя. Зачем барсуки так часто уходят в лес, если они могут предположить, что их отсутствие имеет роковые последствия для биологического развития их вида? Вопрос этот был труден еще и потому, что над ним я вынужден был работать один. Поручик стал жаловаться на головные боли и головокружения, часто бредил, как в лихорадке, или погружался в тяжелый каменный сон с храпом.
Я не мог дольше забивать себе этим голову, так как мы сделали очередное потрясающее открытие. Оказалось, что невниманием павианов, спровоцированным преступным поведением лиса, пользовался питон, который прокрадывался и похищал маленьких павианчиков.
— Это чудовищно! — заметил я вечером. Поручик лежал на нарах. В этот день он чувствовал себя особенно плохо, и даже часы, которые обычно посвящал прогулке в глубь зарослей — от одиннадцати до трех, — первый раз провел в бунгало. — Это мрак! — говорил я. — Ах, если бы я знал, где в этом мире грубого желания и голода место человека! Что вы об этом думаете?
— Откуда я знаю… — сонно ответил поручик.
Вдруг мощный удар потряс нашу хижину. Я схватил штуцер и посмотрел вниз: при свете луны огромный носорог напирал на бревна, двигая всю конструкцию. Нельзя было терять ни минуты. Я прицелился.
— Не стреляйте! — дико закричал поручик и ударом снизу подбросил стволы штуцера. — Слышали ли вы о маленькой птичке, называемой Угупу?
— Вы сошли с ума!
— Маленькая птичка Угупу умрет, если вы застрелите носорога!
— Нонсенс!
— Питон сожрет маленькую птичку Угупу, если не будет занят маленькими павианчиками!
— Ну и что же?
— Если носорог перестанет ходить с лисом за диким хреном, у павианов больше времени будет для их детенышей, и питон сожрет маленькую птичку Угупу!
Мое терпение истощилось.
— Послушайте! — крикнул я. — Какое мне дело до птички Угупу! Через минуту носорог развалит нашу хижину!
— Птичка Угупу — необыкновенная птичка. Она питается особыми листьями и, переварив их… — голос его оборвался, — …дает алкоголь, — закончил он шепотом. — Десять кило сушеного навоза птички Угупу на пол-литра воды.
Меня осенила страшная догадка.
— А что ты делал за это носорогу?! — закричал я, приставляя штуцер к его груди. — Говори, говори сейчас же!
— Я ежедневно массировал его от одиннадцати до трех. После массажа у него появлялся аппетит, ему хотелось дикого хрена.
Я все понял. В тот день поручик слишком долго был у птички Угупу и забыл про носорога. В ожидании массажа носорог пришел напомнить о себе. А полчаса спустя, намассированный на моих глазах поручиком, довольный, он удалился.
Возвратиться к цивилизации поручик отказался. Природа поглотила его.
Значительно позднее я узнал, зачем барсуки так часто уходили из нор в лес: для святого покоя.
Однажды я получил письмо. В этом не было бы ничего удивительного, если бы не странное содержание этого письма, а скорее отсутствие его. Я машинально вскрыл конверт и обнаружил в нем белый лист бумаги, совершенно чистый с обеих сторон. На конверте был только мой адрес — адрес отправителя отсутствовал — и почтовый штемпель с названием известного населенного пункта. Чья-то рассеянность или глупая шутка.
Несколько дней спустя я получил точно такое же письмо. «Не рассеянность, а глупая шутка», — сказал я с досадой, бросая письмо в корзину. Этот жест демонстративного презрения, даже высокомерия, сразу показался мне подозрительным. Против кого он был направлен? Против отправителя письма, автора шутки? Но ведь отправителя письма в комнате не было, он не мог быть свидетелем моей демонстрации. Значит, жест был рассчитан на мое собственное, внутреннее употребление. Я чувствовал себя смешным из-за своего неуместного любопытства, задетым тем, что меня обманули. Униженным, что дал себя обмануть.
Я решил больше не вскрывать таких писем. Но как убедиться, что письмо такое, а не самое обычное, не распечатав его? Большинство писем вообще приходит в одинаковых непросвечивающихся конвертах.
«Буду узнавать их по названию населенного пункта, указанного на почтовом штемпеле», — подумал я.
Но этот населенный пункт был достаточно большим городам, может случиться, что кто-то действительно пришлет мне оттуда письмо. Было бы неразумно из-за какого-то шутника лишить себя контакта с миром.
Потом я получил еще три чистых листа бумаги. И каждый раз я испытывал то же обидное разочарование. Все знают, какую радость приносит человеку минута, когда он получает из рук почтальона еще неизвестное, но одному ему предназначенное послание. Можно было бы подумать, что кто-то решил грубо отучить меня от всякого любопытства, ожидания, а тем самым лишить смысла жизни, или убить, оставив внешне живым и избегнув тем самым судебного разбирательства и наказания.
Раздраженный, я воспользовался первой же возможностью, чтобы поехать в указанный город. Я рассчитывал, что встречу там знакомых, которые своим поведением, выражением лица, жестом или словом выдадут себя и признаются в авторстве этих докучливых писем. Никому ничего не говоря, я выполнил свое намерение.
