Андершафт. Мистер Ломэкс смотрит на дело весьма здраво, моя милая.
Ломэкс. Вот, вот. Я ничего такого не хотел сказать, уверяю вас.
Сара. Ты едешь с нами, Стивен?
Стивен. Я, видишь ли, очень занят... э-э... (Великодушно.) Впрочем, я, пожалуй, поеду. То есть если для меня найдется место.
Андершафт. Я могу взять двоих в маленькую машину, она у меня на испытании для военных целей. Элегантной ее назвать нельзя, она еще не крашена. Зато ни одна пуля ее не пробьет.
Ломэкс (в ужасе от мысли предстать перед Уилтон-креснт в некрашеной машине). Ну, знаете ли!
Сара. Благодарю вас, я поеду в коляске. Барбаре все равно, в какой машине ее увидят.
Ломэкс. Послушайте-ка, Долли, вам ведь все равно, что эта машина такое пугало? Потому что, если вам не все равно, я, так и быть, поеду в ней... А лучше бы...
Казенс. Я поеду в машине.
Ломэкс. Спасибо, старина. Пойдем, сокровище мое. (Спешит выйти, чтобы занять место в коляске.)
Сара идет за ним.
Казенс (угрюмо подходит к письменному столу леди Бритомарт. Барбаре). Зачем мы с вами едем в этот производственный цех преисподней, спрашиваю я себя?
Барбара. Я всегда думала, что это что-то вроде подземелья, где грешники с черными лицами мешают кочергой дымный огонь, а мой отец командует ими и мучит их. Это так и есть, папа?
Андершафт (шокированный). Милая моя! Это безукоризненно чистый и красивый городок на склоне холма!
Казенс. С методистской часовней? О, скажите, что там есть методистская часовня!
Андершафт. Там их две: одна для тех, кто попроще, а другая для более сложных натур. Есть даже Этическое общество, но оно не пользуется успехом, потому что все мои рабочие очень религиозны. Они против того, чтобы в цехах взрывчатых веществ присутствовали агностики, — они считают, что это небезопасно.
Казенс. Однако они не против нас.
Барбара. Они делают все, что ты прикажешь?
Андершафт. Я им никогда ничего не приказываю. Я с ними разговариваю в таком роде: «Ну, Джонс, малыш здоров? И миссис Джонс хорошо себя чувствует?» — «Очень хорошо, благодарю вас, сэр». Вот и все.
Казенс. Но ведь Джонса нужно держать в руках. Как вы поддерживаете дисциплину среди ваших рабочих?
Андершафт. Я в это не вмешиваюсь. Они сами ее поддерживают. Джонс не потерпит, чтоб его подчиненный бунтовал, не потерпит, чтоб миссис Джонс была на равной ноге с женой рабочего, который получает на четыре шиллинга меньше, чем он сам. В принципе все они против меня, разумеется. На практике каждый из них распоряжается тем, кто стоит ниже. Я никогда с ними не связываюсь. Я вообще не командую. Не командую даже Лейзерсом. Я говорю, что то-то и то-то нужно сделать, но никому не отдаю приказаний. Заметьте, я не говорю, что приказания вообще не отдаются, что никто никем не помыкает, никто не командует. Рабочие помыкают учениками и командуют ими, слесари третируют метельщиков, мастера командуют и теми и другими, техники придираются и к рабочим и к мастерам, инженеры — к техникам, заведующие цехами изводят инженеров, а конторщики ходят в цилиндрах и с молитвенниками и поддерживают хороший тон, отказываясь общаться с кем бы то ни было. В результате — колоссальная прибыль, которую получаю я.
Казенс (в возмущении). Вы, в самом деле... Ну то, что я вчера говорил!
Барбара. Что он вчера говорил?
Андершафт. Это неважно, милая. Он думает, что я сделал тебя несчастной. Разве это правда?
Барбара. Неужели вы думаете, что я могу быть счастливой в этом глупом платье? Я, которая носила мундир? Неужели вы не понимаете, что вы со мной сделали? Вчера в моих руках была душа человека. Я вывела его на путь истинный, обратила к богу. А когда мы взяли ваши деньги, он вернулся к пьянству и неверию. (Страстно и убежденно.) Нет, я никогда вам этого не прощу. Если б у меня был ребенок и вы убили бы его вашим порохом, если б вы расстреляли Долли из ваших отвратительных пушек, я могла бы вас простить, для того чтобы мое прощение открыло вам врата рая. Но отнять у меня человеческую душу и превратить ее в волчью! Это хуже убийства.
Андершафт. Неужели моя дочь так легко приходит в отчаяние? Разве можно поразить человека в сердце так, чтобы в сердце не осталось следа?
Барбара (лицо ее проясняется). Да, вы правы, Билл теперь не может погибнуть. Где же была моя вера?
Казенc. О хитрый, хитрый дьявол!
Барбара. Может быть, вы и дьявол, но бог иногда говорит вашими устами. (Берет руки отца и целует их.) Вы вернули мне мое счастье; я чувствую его где-то в глубине души, хотя дух мой и неспокоен.
Андершафт. Ты кое-чему научилась. Вначале это всегда ощущается как потеря.
Барбара. Что ж, везите меня на фабрику смерти и дайте мне научиться чему-нибудь еще. Должна же быть какая- нибудь правда за этой зловещей иронией. Идем, Долли. (Выходит.)
Казенc. Мой ангел-хранитель! (Андершафту.) Вперед! (Уходит за Барбарой.)
Стивен (спокойно, из-за письменного стола). Не обращайте внимания на Казенса, папа. Он очень славный и честный малый, но ведь он профессор греческого языка и, естественно, немножко эксцентричен.
Андершафт. Ах, да, да. Благодарю тебя, Стивен, благодарю. (Уходит.)
Стивен снисходительно улыбается, важно застегивает пальто на все пуговицы и направляется к двери. Леди Бритомарт, одетая для прогулки, появляется в дверях. Она оглядывается в поисках остальных, смотрит на Стивена и, не говоря ни слова, поворачивается, чтобы уйти.
Стивен (в смущении). Мама...
Леди Бритомарт. Не оправдывайся, Стивен. И не забывай, что ты перерос свою мать. (Уходит.)
Перивэйл Сент-Эндрюс расположен между двумя холмами Мидлсекса и взбирается до половины северного холма. Дыма почти не видно, везде белые стены, красные и зеленые черепичные крыши, высокие деревья, купола, колокольни и стройные дымовые трубы; город красив сам по себе и красиво расположен. Самый лучший вид открывается со склона холма в полумиле от города на восток, с территории, где производят взрывчатые вещества. Завод прячется в котловине между холмами, и только верхушки труб выглядывают как огромные кегли. На вершине холма бетонная площадка с парапетом, на ней видна пушка устарелого образца, направленная на город. Пушка стоит на лафете оригинального устройства; возможно, это модель самоходного орудия, о котором упоминал Стивен. С внутренней стороны парапета высокая ступенька, на которой можно сидеть; на ней разбросаны соломенные маты, имеется даже такая роскошь, как меховой коврик.
Барбара стоит на ступеньке, облокотившись на парапет, и смотрит на город. Справа от нее пушка, слева — стена сарая на столбах; три-четыре ступеньки ведут к двери, которая открывается наружу, на маленькое деревянное крыльцо с пожарным ведром в углу. Несколько манекенов в более или менее растерзанном виде, с торчащей отовсюду соломой, убранные с дороги, выглядывают из- под крыльца. Еще несколько прислонены к стенке, один из манекенов свалился и лежит, как мертвое тело, на бетонированной платформе. Между парапетом и сараем свободный проход; видна дорожка, ведущая вниз, на завод, и дальше — в город. На площадке позади пушки стоит вагонетка с огромным орудийным снарядом, перечеркнутым посредине полосой красной масляной краски. Дальше, направо — дверь конторы, строения такой же легкой конструкции, как и сарай. Казенс идет по дорожке из города.
Барбара. Ну?
Казенс. Ни проблеска надежды. Все доведено до совершенства! Невероятно, но это так. Не хватает только собора, чтобы из ада этот город превратился в рай!
Барбара. Удалось вам узнать, что они сделали для старика Питера Шерли?
Казенс. Ему дали место сторожа и табельщика. Несчастный! Работу табельщика он считает умственным трудом и говорит, что она ему не по силам, а сторожка слишком для него великолепна, и он ютится в чулане.
Барбара. Бедный Питер!
Из города идет Стивен. В руках у него полевой бинокль.
Стивен (с энтузиазмом). Ну как, видели? Почему вы от нас ушли?
Казенс. Я хотел видеть все, что мне не собирались показывать, а Барбаре хотелось послушать рабочих.
Стивен. Нашли какие-нибудь недостатки?
Казенс. Нет. Рабочие зовут его Дэнди-Энди и гордятся тем, что он такой продувной старый плут. Но все здесь доведено до невероятного, противоестественного, отвратительного, пугающего совершенства.