Скорбная братия. Драма в пяти актах - Петр Дмитриевич Боборыкин

Вот и больница. Светя, показал

В угол нам сонный смотритель.

Трудно и медленно там угасал

Честный бедняк сочинитель.

Мы попрекнули невольно его,

Что, зануждавшись в столице,

Не известил он друзей никого,

А приютился в больнице…

«Что за беда, – он шутя отвечал, —

Мне и в больнице покойно.

Я все соседей моих наблюдал:

Многое, право, достойно

Гоголя кисти. Вот этот субъект,

Что меж кроватями бродит —

Есть у него превосходный проект,

Только – беда! не находит

Денег… а то бы давно превращал

Он в бриллианты крапиву.

Он покровительство мне обещал

И миллион на разживу!

Вот старикашка актер: на людей

И на судьбу негодует;

Перевирая, из старых ролей

Всюду двустишия сует;

Он добродушен, задорен и мил

Жалко – уснул (или умер?) —

А то бы верно он вас посмешил…

Смолк и семнадцатый нумер!

А как он бредил деревней своей,

Как, о семействе тоскуя,

Ласки последней просил у детей,

А у жены поцелуя!

Не просыпайся же, бедный больной!

Так в забытьи и умри ты…

Очи твои не любимой рукой —

Сторожем будут закрыты!

Завтра дежурные нас обойдут,

Саваном мертвых накроют,

Счетом в мертвецкий покой отнесут,

Счетом в могилу зароют.

И уж тогда не являйся жена,

Чуткая сердцем, в больницу —

Бедного мужа не сыщет она,

Хоть раскопай всю столицу!

Случай недавно ужасный тут был:

Пастор какой-то немецкой

К сыну приехал – и долго ходил…

«Вы поищите в мертвецкой», —

Сторож ему равнодушно сказал;

Бедный старик пошатнулся,

В страшном испуге туда побежал,

Да, говорят, и рехнулся!

Слезы ручьями текут по лицу,

Он между трупами бродит:

Молча заглянет в лицо мертвецу,

Молча к другому подходит…

Впрочем, не вечно чужою рукой

Здесь закрываются очи.

Помню: с прошибленной в кровь головой

К нам привели среди ночи

Старого вора – в остроге его

Буйный товарищ изранил.

Он не хотел исполнять ничего,

Только грозил и буянил.

Наша сиделка к нему подошла,

Вздрогнула вдруг – и ни слова…

В странном молчанье минута прошла:

Смотрят один на другого!

Кончилось тем, что угрюмый злодей,

Пьяный, обрызганный кровью,

Вдруг зарыдал – перед первой своей

Светлой и честной любовью.

(Смолоду знали друг друга они…)

Круто старик изменился:

Плачет да молится целые дни,

Перед врачами смирился.

Не было средства, однако, помочь…

Час его смерти был странен

(Помню я эту печальную ночь):

Он уже был бездыханен,

А всепрощающий голос любви,

Полный мольбы бесконечной,

Тихо над ним раздавался: «Живи,

Милой, желанной, сердечной!»

Все, что имела она, продала —

С честью его схоронила.

Бедная! как она мало жила!

Как она много любила!

А что любовь ей дала, кроме бед,

Кроме печали и муки?

Смолоду – стыд, а на старости лет —

Ужас последней разлуки!..

Есть и писатели здесь, господа.

Вот, посмотрите: украдкой,

Бледен и робок, подходит сюда

Юноша с толстой тетрадкой.

С юга пешком привела его страсть

В дальнюю нашу столицу —

Думал бедняга в храм славы попасть —

Рад, что попал и в больницу!

Всем он читал свой ребяческий бред —

Было тут смеху и шуму!

Я лишь один не смеялся… о нет!

Думал я горькую думу.

Братья-писатели! в нашей судьбе

Что-то лежит роковое:

Если бы все мы, не веря себе,

Выбрали дело другое —

Не было б, точно, согласен и я,

Жалких писак и педантов —

Только бы не было также, друзья,

Скоттов, Шекспиров и Дантов!

Чтоб одного возвеличить, борьба

Тысячи слабых уносит —

Даром ничто не дается: судьба

Жертв искупительных просит».

Тут наш приятель глубоко вздохнул,

Начал метаться тревожно;

Мы посидели, пока он уснул, —

И разошлись осторожно…