Это уж точно. Лучше не знать, что там творится, в органах.
Иваницкий.
Об органах либо хорошее, либо ничего, Николя.
Соболев.
Как о покойниках.
Иваницкий.
(хватается за рот).
Господь с тобой! Вот глупость сморозил!
Райком партии. День.
В зале райкома с бюстами вождей и лозунгами на стенах проходят занятия народных ополченцев, в основном, девушек. Девушки занимаются санитарной подготовкой, с увлечением накладывая друг другу повязки.
В центре зала две девушки накладывают повязку на голову бюста Сергея Мироновича Кирова.
Входят Алексей в форме лейтенанта и секретарь райкома Кизилова – крепкая молодая женщина в гимнастерке без погон и в юбке.
Губин.
Вы уверены, что бюст используется по назначению? После вражеской пули, выпущенной в товарища Кирова, эти перевязки выглядят как насмешка... Прекратить!
Кизилова.
Точно! Это как мертвому припарки.. То есть не так... Я не так хотела сказать...
(Кричит девушкам). Поставьте на место голову товарища Кирова!
Губин.
Где Румянцева?
Кизилова.
Румянцева! Вера, иди сюда.
Вера Румянцева подходит.
Вера.
Товарищ секретарь райкома, ополченка Румянцева...
Кизилова.
Хорошо, молодец! Товарищ лейтенант хочет с тобой поговорить.
Губин.
(козыряет).
Алексей Губин.
Вера.
(протягивает ему руку).
Вера Румянцева.
Губин.
(не отпускает руки).
Вижу глаза храброй девушки.
Вера.
Скажете...
Губин.
Стреляешь хорошо?
Вера.
Ворошиловский стрелок.
Губин.
В разведшколу пойдешь?
Вера.
А что надо делать?
Губин.
Все, что прикажут. Взрывать, передавать сведения... Но сначала учиться...
(Тихо, на ухо Вере). Парень есть?
Вера.
Чего?
Губин.
Ухажер есть?
Вера.
А зачем? Для разведшколы? Если нужно...
Губин.
Нет, не нужно. Будет нужно – скажу.
Лестница в доме Румянцевых. Вечер.
Вера с трудом, цепляясь за перила, поднимается в свою квартиру по лестнице
с намерзшей на ней водой.
Коридор квартиры Румянцевых. Вечер.
В темном коридоре Вера сталкивается с соседкой Анной Никитичной. Поверх пальто она завернута в одеяла и платки. В руках держит игрушечного попугая-погремушку.
Она трясет его и прислушивалась к шороху перекатывающихся зерен.
Соседка.
Ты кто? Вера или Ника?
Вера.
Я Вера, Анна Никитична.
Соседка.
Слышишь, Вера, там что-то перекатывается... Горох там, не иначе. Как думаешь?
Вера.
Вы вскройте и посмотрите, Анна Никитична.
Соседка.
Нельзя... Сейчас нельзя. Олег Николаевич даже не знает. Я выхожу и слушаю эти зерна в коридоре. А у него, знаете, какой слух. На Новый год я вот так погремлю, Олег Николаевич удивится, потом сварим суп из этого гороха, потом Олег Николаевич поиграет. Вот он совсем худой, ну совсем, а сила в руках есть... Это удивительно.
Вера.
(дергает закрытую дверь).
А где мама?
Соседка.
Клавдия Петровна последние дни не приходит. Ваш ключ лежит здесь. А я стою и переживаю. Думаю, зайдете, а ее нет. Извините, ради Бога.
Вера.
Кого нет, Анна Никитична?
Соседка.
Я табуретку вашу сожгла.
Из-за двери слышится возглас: „Мама!“.
Вера.
Я поздороваюсь с Олегом Николаевичем и пойду. Хорошо?
Комната соседей. Вечер.
Вера входит в большую комнату, в которой все, что было из дерева, уже сожжено. Остается только черный рояль. Он со всех сторон обложен одеялами, тряпками. У рояля сидит человек-птица, обложенный пуховыми подушками. Это сын соседки Олег Николаевич.
Олег Николаевич.
Верочка! Вам очень идет военная форма.
Вера.
Здравствуйте, Олег Николаевич. Как всегда, вы не ошиблись.
Олег Николаевич.
Заметьте, я вас с Никой никогда не путаю. Даже ваша мама иногда ошибается, а я нет.
Он вдруг неожиданно сильно ударяет по клавишам. Рояль издает чистый звук.
Олег Николаевич.
Слышите, какой звук. Звук не материален, звук – это божественное.
Олег Николаевич закрывает глаза, звучит музыка.
Комната Румянцевых. Вечер.
В коридоре Вера нащупывает ключ и открывает дверь комнаты. Выдвигает ящик комода, кладет в карман шинели ножницы. Один из стульев Вера выносит в коридор. Подумав, берет второй стул. Слышится музыка рояля.
Кабинет Соболева. Вечер.
Соболев говорит по телефону.
Соболев.
...А я не понимаю! Я не понимаю, зачем приказывать курсанткам отрезать косы!
И как это повлияет на операцию! Не понимаю, товарищ майор.
У нас военная разведка, а не мадридский двор с его тайнами...
(Пауза. Понизив голос). Это понятно. Слушаюсь, товарищ майор... Так точно. Все понял.
В сердцах швыряет трубку на рычажки.
Квартира Иваницкого. Поздний вечер.
Соболев отворяет дверь в кабинет писателя. Он слегка пьян.
Иваницкий сидит за пишущей машинкой.
При виде племянника суетится, прячет исписанные на машинке листы.
Соболев замечает это.
Соболев.
Конспиратор, мать твою... Слушай, дядя Жора, мне это надоело.
Ты играешь с органами в какую-то игру, втянул меня, корчишь важный вид...
Я вам не мальчик! Я боевой офицер! У меня награды.
Что мне говорить подчиненным? Куда мы готовим этих девок? В ставку Гитлера?
Почему такая дурацкая конспирация? Приказано отрезать косу. Зачем?!
Иваницкий.
(очень тихо, показывая на своей шее).
Затем, чтобы легче было повесить. И разглядеть рубец от веревки. Вот здесь.
Соболев.
Что ты сказал?
Иваницкий.
Правды хочешь? Получай. Но только пеняй на себя.
Соболев.
Что ты мелешь, дядюшка? Кто их собирается вешать? Уж не ты ли?
Иваницкий.
Я, я.
Соболев.
Кончай свои шуточки.
Иваницкий.
Ты действительно хочешь знать?
Соболев.
(уже неуверенно).
Хочу, конечно.
Иваницкий.
То, что я тебе скажу, племянничек, составляет не просто государственную тайну. Это вечная государственная тайна. Она никогда не будет раскрыта, а те, кто владеют ею, подвергают себя величайшей опасности. Но тебе как родственнику скажу. Девушку повесят. Казнят.
Соболев.
Кто?
Иваницкий.
Немцы, конечно. Она будет направлена в тыл, в только что оставленную деревню, там ее схватят, староста Чалый постарается... Потом публично казнят за диверсию.
Соболев.
Но зачем это нам?
Иваницкий.
Вот в том-то и вопрос! Ради победы. Ради нашего общего дела.
На следующий день мы выбьем немцев из деревни и увидим ее.
Героиню. В петле. Я напишу об этом, народ узнает. И месть, месть, месть!
Соболев.
Ты знаешь, я никогда не любил инсценировок.
Иваницкий.
Это не инсценировка. Не согласен. Это обеспечение исторической достоверности. Ты сейчас готовишь то, о чем потом будут слагать песни, рассказывать легенды, писать книги. Я и буду их писать. Врать нельзя. Главное – историческая достоверность. И если хочешь знать, это все придумал я! Я, а не Лежава. У него не хватило бы на это воображения.
Соболев.
Не надо так об органах...
Иваницкий.
Не подлавливай меня, Николя... У меня авторитет.
Соболев.
А по-моему, омерзительно театрально. И девушек жалко.
Иваницкий.
Театральность мифу не помеха. Наоборот. Возьми подвиг естественный. Натуральный, так сказать. В нем всегда есть что-то подозрительное. Потому что герой спешит, он в аффекте, ему некогда продумывать мелочи. Помнишь матроса Кошку в севастопольской кампании? Он схватил готовое взорваться ядро с горящим фитилем и бросил – куда?
Соболев.
В кашу.
Иваницкий.
Правильно, в кашу... Нам бы ту кашу! Апропо... Получилось героично, но комично.
Подвиг – и какая-то каша! А если бы Кошку готовили органы, они наверняка поставили бы там бочку с водой. Все-таки не каша!
Что же касается девушек... Все равно умрут. Или погибнут. Так лучше со славой!
