Ознакомительная версия.
Вениамин напрягается, пытаясь вспомнить.
ВЕНИАМИН. Не помню. Я даже своих снов не помню.
ЛАРИСА (вздыхает). Опять!
ВЕНИАМИН. Да, опять. Утро не очень помогает, Лара.
ЛАРИСА. Мужчины-мужчины… Я иногда поражаюсь, как много значения вы придаете незначительным вещам.
ВЕНЕАМИН. Пропавшая жизнь – это незначительная вещь?
ЛАРИСА. Ладно, ладно, не заводись, прости.
ВЕНИАМИН. Как так получается: вроде жил, а вроде и нет. Непонятно и страшно получается. Сорок лет, а где прожитое? Может, мою жизнь украли, Лара?
ЛАРИСА . Кто?
ВЕНИАМИН. Откуда я знаю? Какие-нибудь похитители чужих жизней.
Двойник тихонько смеется и давится чаем.
ЛАРИСА. Пишешь фантастический роман?
ВЕНИАМИН. Да ничего я не пишу. Вообще не могу работать. Раньше в осенний дождь так хорошо работалось, а теперь все мысли только об одном. Лара, точно тебе говорю, кто-то или что-то ворует у меня жизнь целыми годами.
ЛАРИСА. У тебя одного?
ВЕНИАМИН. Может, и не у меня одного. Может, ее крадут у всех. Посмотри, вон стоят люди на остановке.
(Показывает в окно, а через окно – в зал.) Прячутся от дождя. Прижимаются друг к другу, как озабоченные. Да, озабоченные. Все они сейчас озабочены работой, зарплатой, карьерой, сплетнями с коллегами, подсиживанием начальства. А больше всего тем, как бы поменьше промокнуть и поскорее доехать до службы. Втиснуться в маршрутку или автобус, занять место, повиснуть на поручне. Вот о чем они сейчас думают. И не только сейчас. Каждое утро, кроме выходных. А некоторые и по выходным тоже. И вечером в час пик они будут думать о том же. Втиснуться. Занять. Повиснуть.
Пауза.
ВЕНИАМИН. Или взять вот этих, которые успели обзавестись собственной машиной, но не получили при этом свободы и теперь вмертвую застряли в пробке. Слышишь, как они гудят? Это надолго. Они ведь тоже мало отличаются от тех, кто ждет под дождем свою маршрутку. Их мысли одинаковы: объехать, проскользнуть, не зацепить, успеть… И так – каждый день.
Двойник широко и громко зевает.
ВЕНИАМИН. Что они знают о себе, все эти люди? Что они помнят о своем прошлом? О предыдущих днях, которые такие же, как этот? Наверняка, ведь и у них тоже нет жизни, которую они якобы прожили. Просто они не осознают этого. Просто они уверены… они сами себя уверили в том, что жизнь идет своим чередом. Что жернова мелят, что торба катится… И, возможно, многие из них никогда не узнают правды. Чтобы узнать ее, нужно выйти из остановки под дождь. Или вынырнуть из транспортного потока и припарковаться у обочины. Нужно взглянуть на всё со стороны. Задуматься нужно. Только никто не выходит, никто не останавливается. Никто не хочет мокнуть и опаздывать. Не задумывается никто. Но может для них это лучше, а?
Двойник наливает новую чашку чая. С глубокомысленным видом кивает, размешивает сахар.
ЛАРИСА. Веня, ты так легко судишь о тех, кого совсем не знаешь, а только видишь в окно?
ВЕНИАМИН. Я могу о них судить, Лара. У меня есть такое право. Я долгое время был одним из них. Раньше, когда я не писал книг, а работал в газете, я тоже каждое утро ездил в редакцию и каждый вечер возвращался оттуда. Утро-вечер, утро-вечер, утро-вечер. Год за годом.
ЛАРИСА. Иногда ты возвращался по ночам.
ВЕНИАМИН. Ну да, когда верстался номер – бывало. Но это не важно, когда я возвращался. И не важно совершенно, куда ездит на работу человек. Редакция, завод, магазин, театр – какая разница? Тут важны периодичность, будни, суета, ежедневное мотание туда-сюда, когда перестаешь следить за ходом собственной жизнью и забываешь, кто ты есть.
ЛАРИСА. Рутина? Да, ты уже говорил о ней.
ВЕНИАМИН. Рутина и крысиные бега, когда жизнь проносится мимо, вернее, когда она рассеивается, не оставляя следов.
ЛАРИСА. Когда ты работал в газете, были следы. Публикации.
ВЕНИАМИН. Были. Одна-две статьи в неделю, которые можно написать за один-два дня, а куда подевалась вся неделя? Кто ее прожил за меня? Как прожил? Где она?
ЛАРИСА. Но сейчас-то у тебя все по-другому…
ВЕНИАМИН. Да, сейчас я сижу дома, пишу книги и смотрю из окна. Вижу, как утренние люди с остановок бодренько вскакивают в свои беличьи колеса, которые перемалывают их души и время, как ошалевшие дневные люди, высунув язык, носятся по делам, и как вечерние – уставшие и выжатые – плетутся домой. Сначала я радовался, что вырвался из этого порочного круга, но как оказалось, ничего не изменилось. Ну, разве что выпали остановка и ежедневные поездки на работу и с работы. Только от этого круг стал меньше,
у же… Как затягивающаяся петля.
Вениамин потирает шею. Двойник, паясничая, изображает висельника, вываливает язык, пучит глаза.
ВЕНИАМИН. Утром я сажусь за компьютер и вечером встаю. И что? Я могу смутно вспомнить перерыв на обед, иногда – что-то вроде отдыха на диване. А день? Где весь мой день, Лара? Нигде. Только в комп вбито несколько черновых страниц нового романа. Три, четыре, максимум пять… Всего-то! За весь день! День моей жизни – это несколько страниц двенадцатым кеглем «Courier New». Ну, ты знаешь, мне этот шрифт нравится больше, чем «Times». Потом из «корэла» я перевожу текст в «таймс», потому что так положено. Так нравится другим. Или нравилось когда-то – не важно.
ЛАРИСА . Знаю.
ВЕНИАМИН. Но дело не в этом. Дело в том, что люди, живущие настоящей жизнью, за день успевают больше. И куда как больше получают от нее. Просто потому, что их жизнь принадлежит только им, и они проживают ее всю, по-полной, понимаешь? Они прыгают на тарзанке, занимаются серфингом, скачут на лошади, несутся на мотоцикле и не потому, что так надо, а потому что захотелось. Они совершают открытия, устанавливают рекорды, создают великие творения и пишут великие книги, а не эти жалкие книжонки (Кивает на свои книги, лежащие на столе.)
Люди, живущие настоящей жизнью, за день перелетают половину земного шара, делают состояние или разоряются, дерутся, убивают, погибают. А я почти не отрываю задницы от рабочего кресла. Я только набиваю страницу за страницей двенадцатым кеглем «Courier New». Причем, так медленно, что не могу понять потом, куда утекает мое время.
ЛАРИСА. На твоих страницах люди тоже живут, убивают и умирают.
ВЕНИАМИН. Но это другие люди, и это не моя жизнь.
ЛАРИСА. Разве их жизнь не есть твоя?
ВЕНИАМИН. Перестань! Моей жизни нет, Лара. И чем старше я становлюсь, тем больше ее нет. Тем больше ее воруют. Это так неприятно, так больно осознавать. Я как двоечник, которому предстоит сдавать экзамен по истории, и который не знает предмета. Я судорожно листаю толстенный учебник, вспоминаю отдельные факты и параграфы, но не вижу общей картины. А история-то не какая-нибудь там мировая или отечественная. Это моя личная история, история моей собственной жизни, которую я пропустил, прогулял, прохилял.
ЛАРИСА. Веня, знаешь, все это… Все, что ты говоришь и из-за чего переживаешь…
ВЕНИАМИН . Ну?
ЛАРИСА. Пропавшие годы, украденная жизнь…
ВЕНИАМИН . Ну?
ЛАРИСА. Это неразумно, Веня!
ВЕНИАМИН. Глупо, хочешь сказать? То, что человек ищет собственную жизнь – это глупо?
ЛАРИСА. О, господи! Я твоя жизнь, Веня! Дети твоя жизнь. Таська, Стасик.
Двойник вяло аплодирует.
ВЕНИАМИН. Да, конечно– конечно. Ты, Лара, Тася, Стас. Это все верно, это все правильно. Но… ЛАРИСА. Все же так очевидно!
Вениамин хватается за голову.
ВЕНИАМИН. Все не так очевидно, Лара!
ЛАРИСА. Что ты хочешь сказать?
ВЕНИАМИН. Нет, не то, о чем ты подумала. Совсем-совсем не то.
ЛАРИСА. Это хорошо, что не то. Если правда не то. Потому что, если то…
ВЕНИАМИН. Правда. Я вас люблю, я вас ценю, я не могу без вас. Только…
ЛАРИСА . Что?
Вениамин умолкает и безмолвно жестикулирует, пытаясь сформулировать мысль. Двойник насмешливо то ли подбадривает, то ли дразнит его своей жестикуляцией.
ЛАРИСА. Что «только»? Какие еще «только» могут быть, Веня?
Вениамин безнадежно машет рукой.
ВЕНИАМИН. Не то, не то. Все не то. Не то я тебе говорю. И ты не то спрашиваешь.
ЛАРИСА. А что я должна сейчас спрашивать? У нас двое детей. Мы с тобой живем вместе уже восемнадцать лет.
ВЕНИАМИН. Восемнадцать лет. Это же почти двадцать! Кошмар, если задуматься.
ЛАРИСА. Никакого кошмара. Неплохо ведь, в общем-то, живем. Стараемся поддерживать друг друга, понимать, прощать… И вдруг ты заявляешь о потерянных годах и о каком-то этом своем «только».
Ознакомительная версия.
