Росита.
Хочу, чтоб вернулся ты
под вечер, пройдя Гранадой,
со светом, с печалью, с отрадой
соленой морской мечты;
лимонных дерев цветы,
бескровный жасмин бледнолицый —
все будет виться, струиться,
твой путь преграждая все выше,
и вихрь ароматов на крыше
сведет с ума черепицу.
Вернешься?
Он.
Росита.
Какой голубки наитье
объявит твое прибытье?
Он.
Нет – голубь, верный судьбе.
Росита.
Покамест тебе и себе
я вышью две простыни, знай!
Он.
Беру в свидетели рай,
гвоздику, рожденную кровью:
вернусь я с той же любовью.
Росита.
Он.
Обнимают друг друга, сидя на козетке. Доносятся звуки рояля. Он уходит. Росита плачет. Входит Дядя и идет через сцену к теплице. Увидев Дядю, Росита берет книгу о розах, которая лежала рядом с ней.
Дядя. Что ты делала?
Росита. Ничего.
Дядя. Ты читала?
Росита. Да.
Дядя выходит.
(Читает вслух.)
Она раскрывается утром
и кажется крови красней.
Роса на нее не ложится,
боясь испариться на ней.
Она распускается в полдень,
твердея, словно коралл.
Дробится о стекла солнце,
чтоб отблеск на ней заиграл.
Когда принимаются птицы
на ветках петь и играть
и ветер к морским фиалкам
приходит без сил умирать, —
белеет она, как белеет,
от слез побледнев, щека.
Когда ж раздается устало
звучанье ночного рожка
и звездам время подняться,
а звукам время стихать, —
задетые тьмой, начинают
ее лепестки опадать.
Занавес
Гостиная в доме доньи Роситы. Окна выходят в сад.
Сеньор Икс. Я всегда останусь человеком нового века.
Дядя. Новый век будет веком материализма.
Сеньор Икс. Успехи его намного превзойдут достижения века минувшего. Один из моих друзей, сеньор Лонгориа из Мадрида, купил недавно автомобиль, развивающий фантастическую скорость – тридцать километров в час. А шах персидский, без всякого сомнения – человек исключительных достоинств, также приобрел «Панар Левассер» мощностью в двадцать четыре лошадиные силы.
Дядя. Куда они так спешат, спрашиваю я? Припомните хотя бы гонки Париж – Мадрид: их пришлось прекратить, так как все участники погибли, не доехав до Бордо.
Сеньор Икс. Граф Зборонский, погибший при автомобильной катастрофе, и Марсель Рено, или Реноль (оба чтения вполне правомерны), также павший жертвой автомобильной катастрофы, суть мученики науки, и человечество воздаст им должное в грядущие дни торжества положительных знаний. Реноля я знал. Бедный Марсело!
Дядя. Все равно вы меня не убедите. (Садится.)
Сеньор Икс (ставит ногу на стул и играет тростью). Ну что ж! Вряд ли спор между профессором-экономистом и ученым садоводом может оказаться плодотворным. И в наши дни существуют настроения ухода от жизни и возврата к прошлому. В наши дни находят многочисленных последователей некий Хуан Баутиста Саи, или Сэ (оба чтения вполне правомерны), или граф Леон Толстуа, в просторечии Толстой, чьи произведения столь же изящны по форме, сколь глубоки по мысли. Я же ощущаю себя камнем Града Живого и ни в коей мере не могу присоединиться к сторонникам опрощения.
Дядя. Каждый проводит, как может или как знает, свой недолгий век.
Сеньор Икс. Земля, как известно, не самая значительная из планет; и все же наш долг – способствовать развитию цивилизации. Если бы Сантос-Дюмон[2] посвятил свою жизнь выращиванию роз, мы не знали бы дирижабля.
Дядя (с неудовольствием). Ботаника – тоже наука.
Сеньор Икс (пренебрежительно). Да, но прикладная. Предмет ее изучения – соки пупавки душистой, или барбарис, или пульсатила, или наркотические свойства Датуры Страмониум, иначе дурмана.
Дядя (наивно). Вас интересуют эти растения?
Сеньор Икс. Для этого мне не хватает знаний. Меня интересует культура.
Пауза.
А… где Росита?
Дядя. Росита?
Пауза.
(Громко.) Росита!
Голос за сценой: «Ее нет!»
Ее нет.
Сеньор Икс. Очень сожалею.
Дядя. Я также. Сегодня ее именины. Наверное, она пошла помолиться святой Розе.
Сеньор Икс. Прошу вас передать ей этот перламутровый кулон. Как видите, он сделан в форме Эйфелевой башни, которую поддерживают два голубка, а в клюве у них – колесо индустрии.
Дядя. Она будет очень рада.
Сеньор Икс. Я собирался преподнести ей небольшую серебряную трубочку, в которой помещен образ Лурдской (иначе – Люрдской) божьей матери, или пряжку для пояса в виде змеи, украшенную четырьмя стрекозами, но я предпочел эту вещицу, так как она выполнена с большим вкусом.
Дядя. Благодарю.
Сеньор Икс. Я очарован вашим любезным приемом.
Дядя. Благодарю вас.
Сеньор Икс. Мое нижайшее почтение вашей любезной супруге.
Дядя. Очень благодарен.
Сеньор Икс. Мое нижайшее почтение вашей очаровательной племяннице с наилучшими пожеланиями в знаменательный день ее ангела.
Дядя. Чрезвычайно благодарен.
Сеньор Икс. Остаюсь вашим покорным слугой.
Дядя. Тысяча благодарностей.
Сеньор Икс. Еще раз прошу…
Дядя. Благодарю, благодарю, благодарю.
Сеньор Икс. Желаю счастья. (Уходит.)
Дядя (кричит). Благодарю, благодарю, благодарю!
Входит Няня.
Няня (смеясь). И как это у вас терпения хватает! От этого сеньора и от того, другого, дона Конфусьо Монтес де Ока, масона вашего, у нас когда-нибудь дом загорится.
Дядя. Сколько раз я тебе говорил: не подслушивай.
Няня. Вот неблагодарность! Да, сеньор, я стояла за дверью, только не для слушанья, а чтоб поставить метлу вверх ногами. Метла вверх ногами – гость из дому, такая примета.
Входит Тетя.
Тетя. Ушел он?
Дядя. Да. (Выходит.)
Няня. Что, и этот к Росите сватается?
Тетя. Зачем ты говоришь о сватовстве? Ты не знаешь Роситу.
Няня. Зато я знаю тех, кто сватается.
Тетя. Моя племянница помолвлена.
Няня. Не заставляйте меня говорить, не заставляйте меня говорить, не заставляйте меня говорить, не заставляйте меня говорить!
Тетя. Ну и не говори.
Няня. Что ж, по-вашему, хорошо это, когда мужчина уезжает, а девушка жди его пятнадцать лет, да еще какая девушка! Ей пора замуж. Сил больше нет беречь все это – белье, накидки, мережки, кружева, скатерти да покрывала, расшитые гладью! Им бы давно износиться, а она и годов не замечает. Седая станет, а все будет пришивать атласные ленты к оборкам свадебной рубашки.
Тетя. Зачем ты суешься не в свое дело?
Няня (удивленно). Как так суюсь? Я во всем этом давно увязла.
Тетя. Я знаю, что она счастлива.
Няня. Ей так кажется. Вчера я с ней целый день простояла у цирка: ей показалось, что там один циркач на него похож.
Тетя. А он правда похож?
Няня. Он красивый, как молодой послушник на первой службе. Рад бы ваш племянник заиметь такую осанку, такую белую шею, такие усы! Ничуть они не похожи. У вас в семье нет красивых мужчин.
Тетя. Вот спасибо!
Няня. У вас все низенькие и немножко сутулые.
Тетя. Ты уж скажешь!
Няня. Чистая правда, сеньора. Просто Росите понравился этот циркач. Он и мне понравился, и вам бы понравился. А она как увидит что хорошее, про жениха и вспомнит. Так бы и завязала ей глаза. Столько на небо смотреть – и впрямь ослепнешь!
Тетя. Ладно, хватит. Говори, да не заговаривайся.
Няня. Что же, я ее не люблю, что ли?
Тетя. Иногда кажется, что не любишь.
Няня. Я бы за нее всю кровь отдала, я бы хлеба не ела для ее-то счастья.
Тетя (с силой). Все это болтовня! Одни слова!
Няня (кричит). И дела! Да, уж я-то доказала, и дела! Я ее больше люблю, чем вы.
Тетя. Ложь!
Няня (кричит). Правда!
Тетя. Не кричи на меня!
Няня (кричит). Для чего ж мне язык дан?
Тетя. Замолчи, грубиянка!
Няня. Сорок лет я у вас живу.
Тетя (почти плача). Можешь уходить.
Няня (очень громко). Слава богу, хоть вас не увижу!
Тетя (плача). Сейчас же вон из дома!
Няня (рыдает). Вон из дома!! (Идет, плача; в дверях что-то роняет.)
Обе плачут.
Пауза.
Тетя (отирает слезы, мягко). Что ты уронила?
Няня. Подставку для градусника в стиле Людовика Пятнадцатого.
Тетя. Да?
Няня. Да, сеньора.
Плачут.
Тетя. Зачем она тебе?
Няня. Росите на именины. (Подходит к Тете.)
Тетя (всхлипывая). Она такая красивая!
Няня (плачущим голосом). Она бархатная, и на ней фонтан из настоящих ракушек, а из фонтана течет вода. Рядом беседка, вся в розах, она из проволоки; вода в бассейне – из голубых хрусталиков, а ручей и есть сам градусник. Лужи вокруг нарисованы масляной краской, и там сидит соловей, весь расшит золотыми нитками. Я хотела, чтоб он был заводной и пел, но это нельзя.
