Цезония. Кажется, я тебя плохо знала. Надеюсь, это шутка?
Калигула. Не совсем, Цезония. Скорее – педагогика.
Цезония. Это невозможно, Кай!
Калигула. Именно.
Цезония. Я тебя не понимаю.
Калигула. Речь идет именно о невозможном или, точнее, о том, чтобы сделать невозможное возможным.
Сципион. Твоя игра переходит всяческие границы. Это развлечение сумасшедшего.
Калигула. Нет, Сципион. Это свойство всякого императора. (Устало отворачивается. ) Я понял наконец, в чем польза власти. Она дает шанс достичь невозможное. Начиная с сегодняшнего дня свобода больше не имеет границ.
Цезония (печально). Не знаю, следует ли радоваться этому, Кай.
Калигула. Я тем более не знаю. Но полагаю, что этим следует жить.
Входит Керея.
Сцена десятая
Керея. Я узнал о твоем возвращении. Желаю тебе здравствовать.
Калигула. Мое здоровье признательно тебе. (После паузы, внезапно. ) Убирайся, Керея. Я не хочу тебя видеть.
Керея. Я удивлен, Кай.
Калигула. Нечего удивляться. Я не люблю литераторов и не терплю их вранья. Они говорят для того, чтобы не слышать себя. Если бы они себя послушали, они бы поняли, что ничего не знают, и не смогли бы больше говорить. Ступай и помни: я ненавижу лживые показания.
Керея. Если мы лжем, то часто невольно. Я защищаюсь, хотя невиновен.
Калигула. Ложь никогда не бывает невинной. А ваша ложь приписывает смысл вещам и людям. Вот что я не могу вам простить.
Керея. И все же нужно приводить аргументы в пользу этого мира, если хочешь жить в нем.
Калигула. Не стоит усилий, случай очевидный. В этом мире нет смысла, и тот, кто узнает это, обретет свободу. (Поднимается. ) Я ненавижу вас именно потому, что вы несвободны. Во всей Римской империи свободен один я. Радуйтесь, к вам наконец пришел император, который научит вас свободе. Убирайся, Керея, и ты, Сципион. Дружба смешна мне. Идите, объявите Риму, что он получил наконец свободу, и с ней начинаются великие испытания.
Калигула отворачивается. Керея и Сципион уходят.
Сцена одиннадцатая
Цезония. Ты плачешь?
Калигула. Да, Цезония.
Цезония. Но в конце концов, что изменилось? Ты любил Друзиллу – но и мы все любили ее. Неужели из-за этой любви ты не находишь покою уже три дня? Неужели она преследует тебя все время, и из-за нее вернулся ты сюда с ненавистью в сердце?
Калигула (оборачивается). Да кто говорит о Друзилле, дура? Ты не можешь вообразить, что человек способен плакать не только от любви.
Цезония. Прости, Кай. Я стараюсь тебя понять.
Калигула. Люди плачут потому, что вещи не такие, какими должны быть. (Она подходит к нему. ) Довольно об этом, Цезония. (Она отступает. ) Останься со мной.
Цезония. Я сделаю так, как ты захочешь. (Садится рядом с ним. ) В моем возрасте знаешь, что в жизни много плохого. Но если зло уже существует на земле, зачем его умножать?
Калигула. Тебе не понять этого. Не все ли равно? Может быть, мне удастся разобраться в этом. Но я чувствую, что во мне происходит нечто, не имеющее названия. Что я могу поделать? (Поворачивается к ней. ) О, Цезония! Я знал, что можно впасть в отчаяние, но я не знал, что такое отчаяние. Я думал, как и все, что это болезнь души. Но нет: страдает тело. Кожа горит, давит грудь, ломит руки и ноги. Тошнит, голова пуста. И самое страшное – вкус во рту. Не кровь, не смерть, не лихорадка – всё сразу. Достаточно мне пошевелить языком, и все станет черным и люди отвратительны. Это жестоко, это горько – становиться человеком.
Цезония. Тебе нужно спать, долго спать. Расслабиться и больше не думать. Я буду хранить твой сон. Когда ты проснешься, мир для тебя обретет свой прежний вкус. Воспользуйся своей властью, чтобы любить то, что еще достойно любви. Нужно испытать все возможное.
Калигула. Но ведь тогда нужно спать, нужно забыться. А это невозможно.
Цезония. Так кажется, когда слишком устал. Приходит время и нужно вновь обретать твердость духа.
Калигула. Но следует знать, для чего она, эта твердость духа. Зачем мне такая странная власть, если я не могу изменить порядок вещей, если я не могу заставить солнце садиться на востоке, не могу уменьшить страдание и сделать так, чтобы люди больше не умирали. Нет, Цезония: не имеет значения – спать или бодрствовать, когда не можешь влиять на порядок в этом мире.
Цезония. Это все равно, что хотеть сравняться с богами. Не видела большего безумия.
Калигула. Ты тоже считаешь меня сумасшедшим. Но кто такой бог, чтобы я хотел равняться с ним? То, чего желаю я сегодня изо всех моих сил – выше любых богов. Я установлю царство, в котором будет править невозможное.
Цезония. Ты не можешь сделать так, чтобы небо перестало быть небом, красавец стал уродом, а человеческое сердце сделалось бесчувственным.
Калигула (с возрастающим возбуждением). Я хочу смешать небо с землей, слить красоту с уродством, заставить смеяться под пыткой!
Цезония (с мольбой). Есть добро и зло, великое и низкое, справедливое и несправедливое. Клянусь тебе, все это не изменить.
Калигула (по-прежнему). Но я хочу изменить. Я дарую этому веку равенство. И когда все будет исполнено, невозможное – на земле, луна – у меня в руках, тогда, может быть, изменюсь и я сам, а вместе со мною мир. Тогда, наконец, люди перестанут умирать и будут счастливы.
Цезония (кричит). Ты не можешь ненавидеть любовь!
Калигула (взрываясь, с яростью). Любовь, Цезония? (Хватает ее за плечи, трясет. ) Я понял: любовь – ничто. Публичная казна превыше всего. Все остальное – потом! Запомни это хорошенько! О, только сейчас я начинаю жить! Жить, Цезония, жить – это противоположно любви. Я, я говорю тебе это, и я приглашаю тебя на праздник без границ, на генеральный процесс, на прекрасный спектакль! Мне нужна толпа, зрители, жертвы, виновные!
Бросается к гонгу и бьет, не останавливаясь, со всей силы. Продолжая бить:
Введите виновных! Мне нужны виновные! Виновны – все. (Продолжая бить. ) Я хочу, чтоб ввели приговоренных к смерти. Публика, мне нужна публика! Судьи, свидетели, обвиняемые – все приговорены заочно. О, Цезония! Я покажу им то, чего они не видели никогда – единственного свободного человека в этой империи.
Под гудение гонга дворец наполняется приближающимся шумом. Голоса, звон оружия, шаги, шепот. Калигула смеется, продолжая бить. Входят стражники и сейчас же выходят. Он все бьет.
И ты, Цезония, ты мне подчинишься! Ты будешь всегда помогать мне. Это будет чудесно! Клянись, что ты будешь мне помогать!
Цезония (вне себя, меж ударами гонга). Мне не нужно клясться, я люблю тебя!
Калигула (по-прежнему). Ты сделаешь все, что я тебе скажу.
Цезония (по-прежнему). Все, Калигула, только остановись.
Калигула (продолжая бить). Ты будешь жестокой.
Цезония (плача) Жестокой…
Калигула (по-прежнему). Холодной и неумолимой.
Цезония. Неумолимой…
Калигула (по-прежнему). Ты тоже будешь страдать.
Цезония. Да, да, Калигула! Но я схожу с ума.
Входят ошеломленные Патриции и с ними дворцовая стража. Калигула ударяет в гонг последний раз, поднимает молоток и поворачивается к ним.
Калигула (обезумев). Входите все! Приблизьтесь! Я вам приказываю приблизиться! (Топает ногой. ) Император велит вам приблизиться. (Все подходят, полные ужаса. ) Быстрей! И ты, Цезония!
Он берет ее за руку, подводит к зеркалу и молотком неистово бьет по отражению, смеется.
Видишь? Больше – ничего! Ни воспоминаний, ни лиц тех, кто ушел. Ничего. Больше ничего. Но ты знаешь, что осталось. Приблизься. Смотри. Приблизьтесь. Смотрите.
Стоит перед зеркалом в гордой позе безумца.
Цезония (глядя в зеркало, с ужасом). Калигула!
Калигула, уткнув палец в зеркало, застывшим взглядом глядит на себя.
Калигула (торжественно). Калигула.
Занавес
Сцена первая
Патриции у Кереи.
Первый патриций. Он оскорбляет наше достоинство.
Муций. Вот уже три года.
Старый патриций. Он сделал меня посмешищем на всю жизнь. Он называет меня "женушкой".
Муций. Вот уже три года.
