тишиной, безучастная и равнодушная к жестокостям войны», то далее природа словно сливается с внутренним миром героя.
Матуш Сиронь погибает во имя спасения детей, раненых, стариков, погибает во имя того, чтобы гитлеровцы не сеяли больше смерть на его земле.
«Не плачь, отец… — скажет в финале советский офицер Федоров бойцу своего отряда партизану Сироню. — Твой сын герой. А герои не умирают…»
Так думает драматург Иван Буковчан, связанный всем своим творчеством с родной землей. Финальная фраза сценария напоминает нам еще об одной постоянной в творчестве драматурга теме великой человеческой солидарности, солидарности двух народов, рожденной в кровопролитной борьбе с фашизмом. Писатель посвятил свою жизнь и произведения тому, чтобы эта солидарность не только не была забыта, но крепла и росла сегодня, завтра — вечно. Писатель жил и работал с чувством огромной ответственности перед теми, кто не вернулся домой с горных партизанских троп. Он и в мирное время оставался бойцом и добрым стражем всего лучшего, всего человечного, что было завоевано предшествующими поколениями.
Л. Солнцева
ПРЕЖДЕ ЧЕМ ПРОПОЕТ ПЕТУХ
Драма в двух действиях
Перевод Т. Мироновой
Редактор М. Финогенова
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Ф а н к а — гимназистка, 16 лет.
О н д р е й — студент, 20 лет.
Т е р е з ч а к — бывший лесничий, 72 года.
Б а б ь я к о в а — повитуха, 57 лет.
Д о к т о р Ш у с т е к — ветеринар, 45 лет.
У г р и к — парикмахер, 45 лет.
Б р о д я г а, 30 лет.
Т о м к о — учитель, 55 лет.
А п т е к а р ш а — жена аптекаря, 45 лет.
М а р и к а М о н д о к о в а — проститутка, 30 лет.
Ф и ш л — лесоторговец, 54 года.
Место действия: небольшой городок, оккупированный гитлеровскими войсками.
Время действия: одна из ноябрьских ночей 1944 года, после подавления Словацкого национального восстания.
Тьма. Тишина.
Через минуту слышатся четыре удара по металлическому бруску. И вслед за тем еще семь глухих: где-то на башне часы бьют семь. Сцена постепенно освещается. Это разгорается одна свеча в большом семисвечном подсвечнике. В полутьме неясно вырисовываются очертания сводчатого подвала, высокого и просторного, полного всевозможных вещей, сваленных как попало: надтреснутое венецианское зеркало, клетки для птиц, пустые бутылки, бочки, два хомута, небольшой застекленный книжный шкаф, лежащие на полу картины, свернутые ковры, весы, зеленый ломберный столик, торшер, чемоданы, плюшевый диван, несколько одинаковых кожаных кресел, покрытый пылью обеденный стол, широкая супружеская кровать, деревянное распятие, противогаз, оленьи рога, чучела птиц, голова муфлона, старый граммофон, дамский туалетный столик и еще всякая всячина. Здесь собрано все, что можно вынести из богатого мещанского дома: вещи ценные и не имеющие цены, совсем новые и старая рухлядь.
Из подвала поднимается крутая двухмаршевая деревянная лестница, исчезающая во мраке. Освещенный трепещущим пламенем свечи, заваленный вещами подвал кажется унылым, грязным и даже страшным. Где-то наверху, там, где кончается лестница, вдруг со скрипом открывается дверь и раздается нежный прерывистый звон колокольчика — такой звон извещал хозяина лавочки о приходе клиентов. Затем слышны шаги — неуверенные, на ощупь. Кое-где скрипят деревянные ступеньки… Наконец в слабо освещенном подвале возникают две фигуры. Входят молодой человек и девушка.
Явление первое
О н д р е й и Ф а н к а.
Минута растерянности в удручающе темном помещении.
Ф а н к а (робко). Эй… Есть тут кто-нибудь?.. (Боязливо оглядывается.) Отзовитесь… Кто здесь?..
О н д р е й. Нет тут никого. Молчи!
Ф а н к а. А почему горит свеча?.. Кто ее зажег?..
О н д р е й (нервно). Не знаю!
Ф а н к а. Мы здесь одни… (Тоненьким голоском, стараясь скрыть страх и растерянность.) Правда, хорошо?
О н д р е й (иронически). Великолепно!..
Ф а н к а (растерянно повторяет). Совсем одни… Только ты да я.
О н д р е й. И еще тот солдат наверху. Он специально поставлен там следить, чтобы нам никто не помешал!
Ф а н к а (деланно-беззаботным тоном). Чего ты вдруг так испугался?
О н д р е й (сдерживая злость). Может быть, до тебя еще не дошло? Мы а-ре-сто-ва-ны… И брошены в какой-то подвал, бог весть почему.
Ф а н к а. В какой-то подвал?.. Да ведь это гостиная Петрашей! (Она зажигает поочередно все семь свечей в канделябре.) Здесь они сидели… ели… Представь себе, каждый день они ели в гостиной! А мы даже в воскресенье обедаем на кухне. (Вдруг внимание девушки привлекает большая, в виде колокола, птичья клетка.) Что стало с Лорой? Боже мой, какая это была красавица! Желтая с оранжевым… огненная, как солнце… (Она постукивает пальцами по решетке клетки.) Мне было пять лет, когда меня впервые послали в магазин Петраша. Подхожу к двери, а за ней какой-то страшный голос… Я чуть в обморок не упала. А это Лора… первый попугай в моей жизни. (Она подходит к юноше и разлохмачивает ему волосы.) А второй — ты!..
О н д р е й. Не дури! (Отстраняется.) И не зли меня!..
Ф а н к а (стараясь держаться непринужденно). Когда я была маленькой, я боялась всего, даже мельничного колеса, конечно, когда оно вертелось. А знаешь, кого я боялась больше всего?
Ондрей, не реагируя на ее слова, молчит.
Фотографа! Под своей черной накидкой он выглядел так, будто… будто был совсем без головы!
О н д р е й. Перестань! (Резко.) Ты действительно думаешь, что нас запихнули просто так, развлечения ради… чтобы ты могла тут болтать чепуху?!
Ф а н к а (быстро поворачиваясь к нему). А знаешь, почему я болтаю? Потому что боюсь! (С обезоруживающей искренностью.) Да, боюсь… Но я не хочу, чтобы это бросалось в глаза! Ты меня совсем не понимаешь, Ондрей!
О н д р е й (виновато, пытаясь утешить ее). Не бойся, Фанка… Что нам могут сделать? Ничего! Мы ведь тоже ничего не сделали…
Ф а н к а. Все равно ты во всем виноват. Я хотела остаться еще в парке, а ты не захотел!
О н д р е й (кротко). Было холодно. Я подумал, что вот-вот пойдет снег…
Ф а н к а. Холодно?.. (Презрительно.) Это тебе… А мне… мне было жарко!
О н д р е й. Я хотел, чтобы в семь ты была дома.
Ф а н к а. И вот теперь я здесь! А мы могли бы еще посидеть на скамейке! (Глядя на себя в надтреснутое зеркало.) Боже, какая я лохматая… (Причесывается, поправляет юбку.) И в этом тоже ты виноват… растреплешь… разгорячишь… а потом… потом ничего!
О н д р е й. Боже мой, опять ты за свое?..
Ф а н к а. Но мы ведь все равно поженимся, да? Если бы ты знал, как я считаю эти твои семестры! (У нее уже есть над парнем своя небольшая женская власть, есть и свои женские планы.) Может быть, и у нас будет когда-нибудь такой вот дом… такая комната, полная всяких красивых вещей… и даже сад на склоне горы, чтобы зимой можно было кататься на санках…
О н д р е й. Ну хорошо, Фанка… (Обезоруженный ее словами.) Хорошо, Франтишка-растрепка… Может быть, все это сбудется или хоть что-нибудь сбудется… но
