Калибан понял, что пропал навеки. До сих пор казалось — вывернется. А теперь вода сомкнулась над головой, и омут на этот раз не выпустит.
— У вас есть список наших клиентов, — сказал он, стараясь не выказывать затопившую его слабость. — Ни один из них…
— Официальных клиентов. Может, были еще и левые?
— Не было! Вы ничего не докажете, потому что их не было. Их не может быть, — Калибан тяжело дышал, — потому что технология неприменима… к психически больным, к наркоманам, и…
— Не трепыхайтесь, — полковник смотрел с преувеличенным сочувствием. — Одно дело — если во всех операциях действовали вы. Тогда вы говорите с чистым сердцем: не склонен, не привлекался, не употребляю, и я вам верю… Кстати, чисто теоретически: если ваш клиент погибнет, вы останетесь в живых?
— Клиент не может погибнуть. Они под гипнозом особенно осторожны… если надо перейти дорогу, или там за рулем…
— Вы понимаете, о чем я. Если клиент выполняет рискованное задание и гибнет — оператор, то есть вы, остаетесь в живых?
— А как я могу погибнуть? — Калибан из последних сил изобразил удивление. — Я лежу в кресле… а он…
— Ладно. А если ваш клиент — в коме? Можно его поднять?
— Я не понимаю…
— Все вы понимаете! Если, к примеру, свидетеля взорвали и он лежит в коме — можете вы его поднять? Чтобы показать, кому надо… Можете?
— Нет, — Калибан чувствовал, что его мужество скоро кончится. — Если он в коме, у него поражены важнейшие… как я буду его гипнотизировать, если он в коме?!
Полковник демонстративно посмотрел на часы.
— Значит, вы по-прежнему утверждаете, что человек, который встает с вашего кресла и идет решать свои проблемы, — что этот человек находится под гипнозом?
— В какой-то мере да, хотя и не совсем так. Понимаете, я всего лишь помогаю клиенту осознать себя, актуализирую его возможности…
— Тогда почему, черт побери, он не помнит свою жену, ваш клиент?
— Потому что он помнит только то, что важно в данной ситуации, — Калибан чувствовал, что вот-вот расклеится. — Смирнов шел отбирать аванс, при чем тут его жена…
— Он что, зомби — жены не помнить?
— Я тоже свою жену не помню! — в отчаянии огрызнулся Калибан. — Если встречу сейчас — не узнаю… А мы все-таки два года вместе прожили…
Из глаз полковника исчезла насмешка. Они стали непроницаемыми, очень тяжелыми, как свинцовые грузила. На долю секунды что-то нарушилось в плотной ткани допроса — полковник ушел в себя, ускользнул, и Калибан подумал, что здесь есть болевая точка. Он вовсе не так прост, этот полковник.
Семейные проблемы?
— Я напрасно женился, — сказал Калибан тихо. — В институте. Скоропостижно. И добро бы по залету — так нет, по любви…
— Хватит, Банов!
Калибан был уже совершенно уверен, что в личной жизни полковника совсем недавно произошли потрясения, а может быть, и сейчас еще происходят. Ушел из семьи? К другой женщине? Ох, не верится, не складывается, вряд ли…
Полковник сунул руку за пазуху. Воспаленному сознанию Калибана представилось на секунду, что тот решил застрелить несговорчивого фигуранта и тем самым решить все проблемы. Он даже зажмурился.
На стол мягко упала круглая нашлепка, снятая с груди бывшего клиента Саши, а на самом деле оперативника Смирнова:
— Это что такое?
— Это контакт, — Калибан перевел дыхание. — Передача биологических импульсов через компьютер. С помощью сенсоров.
— Очень хорошо. А зачем вам эта комедия с присосками и проводами?
— Ну, это же часть моей работы… Мало погрузить клиента в сон — надо еще и передать ему программу… дать установку… Раньше это делали просто голосом, типа, сработает будильник, и ты пойдешь в туалет… Так лечили недержание у детей, помните? А мой вклад — на современном этапе развития науки — передача установки посредством электронных средств… Это очень трудно. Я плохо себя чувствую… Зачем мы заговорили о женах, мне это психологически тяжело… Можно еще чая?
Полковник не ответил. Калибан поднял глаза. Полковник сидел, откинувшись на спинку кресла, смотрел на Калибана внимательно, как юный натуралист на подопытную крысу.
— Можете сами попробовать, — Калибан проглотил слюну. — Давайте, я решу любую вашу проблему. Путем гипноза.
— Где я тебя видел? — негромко спросил полковник. — Давно.
— «Оперативники», был такой сериал…
— Это я помню… Почему ушли из профессии, Николай Антонович?
— Не мужская профессия.
— Вы ведь учились, столько времени работали в театре… О вас отзываются как о способном человеке, мягко говоря. Шекспировский репертуар… «Что был он как дикарь, который поднял собственной рукою — и выбросил жемчужину ценней, чем край его…»
Калибан подумал.
— Это из «Отелло», — сказал он наконец.
Полковник чуть усмехнулся:
— «Прибавьте к сказанному: как-то раз в Алеппо турок бил венецианца и поносил сенат… Я подошел…»
— Вы театрал? — быстро спросил Калибан.
Полковник внимательно его разглядывал. Разговор
шел по кругу, временами уходил в сторону — и снова возвращался в протоптанную колею. Полковник не мог добиться признания — Калибан не мог отыскать лазейки для бегства, и так уже который час…
— Я очень устал. Я почти восемь часов провалялся в кресле…
— А почему вы не поднялись из кресла сразу, как дали, по вашим словам, «установку»? Ведь Смирнов ушел?
— Такая метода, — Калибан вздохнул. — Пока клиент под гипнозом — я должен находиться в едином с ним ментальном поле…
— Ну вы же чушь несете, — полковник чуть повысил голос. — Вы же ересь гоните, какое, хрен его знает, поле?!
— Ментальное, — тихо сказал Калибан. — Можно мне чая?
* * *
— Юля, — сказал Калибан. — Если меня посадят — квартира за мной останется?
— Смотря с какой формулировкой посадят, — бесстрастная Юриспруда выдохнула струйку дыма. — Если с конфискацией — тогда привет…
И постучала сигаретой по краю пепельницы.
— Может, мне по-быстрому подарить ее кому-то? Сестре, племяннице?
— Чего вы шугаетесь, Николай Антонович, — Юриспруда зажала сигарету между средним и указательным. Сигарета дымилась, белая рука с яркими длинными ногтями являла собой живое произведение поп-арта. — Может, еще и без конфискации. В зависимости от того, что они вам навесят.
— А много можно навесить?
— Ну-у, — Юриспруда вздохнула. — При желании… ну, вы понимаете.
— Ага, — сказал Калибан.
Его тошнило от табачного дыма. Так много он в жизни еще не курил; железный закон «Парусной птицы» — курить только в туалете и только при открытой форточке — был забыт, и это, а вовсе не конфискованные компьютеры и документы, означало неминуемый крах.
Сизый дым стелился над столами, застарелая вонь встречала сотрудников по утрам. Они собирались в опустевшем офисе — как бы на работу; Лиля готовила кофе и чай. Тортила молча доставала пирожки из сумки; Юриспруда приходила за тем только, чтобы поглядеть на себя в зеркало, поправить фиолетовые кудри и поделиться с Лилей новым глянцевым журналом.
Калибану было страшно жаль их. В критической ситуации «три бабы» показали себя настоящими бойцами — хоть Лиля и плакала, хоть Тортила и хваталась за сердце и три раза вызывала «скорую», хоть Юриспруда и прожгла сигаретой кожаный диван в приемной. Тортила, всю жизнь панически боявшаяся «органов», не сказала ни слова лишнего, за ней было надежно, как за бруствером. А Юриспруда показала себя настоящим танком, великолепной боевой машиной без единой щелочки в сверкающей броне. Калибан подумал, что, соберись он основать фирму по торговле человеческими головами, Юриспруда и тогда сумела бы подвести под нее законодательную базу…
Однако ни надежность Тортилы, ни преданность Лили, ни Юриспрудины выдающиеся умения не спасали «Птицу» от ликвидации, а Калибана — от очень вероятного суда.
— Юля, ты работу ищешь?
— Нас еще не прикрыли, — Юриспруда выпускала дым под потолок. — Вот когда официально все сделают и отдадут трудовые книжки — тогда будем думать.
Калибан вздыхал и склонялся над своим кроссвордом. Вопрос плечистого полковника не выходил у него из головы. Один-единственный вопрос: «Где я тебя видел?»
Он тоже видел полковника. И было это очень давно, до съемок фильма «Оперативники». Даже, кажется, до института. До первой неудачной женитьбы Калибана, продлившейся всего два года. У него была абсолютная память на лица, но полковник не желал вмонтироваться ни в одно из связных воспоминаний. Глаза-буравчики смотрели будто из тумана… или тогда у этих маленьких карих глаз было другое выражение?
— Коленька, я тут заварила бульон… Выпьете?
Губы Тортилы были ярко — четырехугольником — накрашены, будто вызов судьбе. Ей тоже было страшно жаль обреченного шефа. Она воображала, как его бросят в холодную камеру на потеху уголовникам. Там никто не принесет ему пузатую кружку с бульоном, там никто не поймет и не оценит его уникального таланта…
